СПИД и видео. «Грушевое дерево», режиссер Франческа Аркибуджи

"Грушевое дерево" (L'albero delle pere)

Автор сценария и режиссер Франческа Аркибуджи
Оператор Лука Бигацци
Художник Марио Россетти
Композитор Баттиста Лена
В ролях: Валерия Голино, Серджо Рубини, Стефано Дионизи, Никколо Сенни, Франческа Ди Джованни
3 Emme Cinematografica, Istituto Luce, RAI Cinemafiction
Италия
1998

"Свобода может быть рождена болью... Единственный путь, которым может быть остановлена глубокая любовь, -- это смерть любимого... даже если они (родители. -- Н.З.) -- наркоманы, шизофреники или гомосексуалисты, они все равно много вложили в своих детей. И как бы болезненна ни была их смерть, она дает детям второе рождение".

Разумеется, это последнее дело -- ссылаться на режиссерский комментарий к фильму, приведенный в рекламном буклете. Вырванные из контекста интимных мучительных размышлений, тезисы авторского послания обречены на напыщенную банальность. Цитирую их лишь потому, что именно вырванность из контекста -- социального, психологического, эстетического -- и составляет принципиальную основу поэтики "Грушевого дерева", ленты итальянского режиссера Франчески Аркибуджи. Ханжеские многоточия, расставленные автором фильма на каждом шагу, рвут на части почти лишенную как фабульных, так и метасюжетных тем простую историю о братике и сестричке из неполной и неблагополучной семьи. Не прибавляя рассказу изощренности, они создают ощущение цитатности каждого мотива, каждой фразы и образа. Извилистое, с остановками и цезурами изложение прямой и короткой мысли к тому же мельчит персонажей -- в плохо организованной суете монтажной нарезки героям не удается выразить себя ни в одном эпизоде. Никому не успеваешь посочувствовать, хотя все коллизии фильма и все его герои номинально взывают к нашей чувствительности.

Показанная впервые на последнем фестивале в Венеции, в этой цитадели европейского -- антиамериканского -- кино, картина Аркибуджи, лауреата многих престижных кинематографических премий, предъявила многое из того, что отличает сегодня основной поток кинематографа Старого света. Европейский рационализм, эстетизм, ирония и печаль "многого знания" вступают в некорректную битву с историей из разряда трогательных, общечеловеческих, задушевных. Как будто Маша Арбатова неинтересно -- поскольку неувлеченно -- пересказывает сюжет Ольги Сердобовой. Или -- наоборот.

Пухленькая миловидная девчушка лет пяти, гарант зрительского умиления, живет с отцом. На Рождество ее забирает мама. Но мама -- непутевая, ускользающая, и девочкой занимается сводный брат-подросток. Копаясь в маминой сумке, крошка Домиулла находит шприц и делает себе укол. Брат встревожен: девочка могла подхватить СПИД. На мотоцикле он мчит малышку в поликлинику, где у нее берут анализы. Вся картина -- ожидание их результатов. Больше в ней ничего не происходит.

Напряженное ожидание -- диагноза, приговора, друга или врага лютого, смерти, Годо, наконец, -- самоигральный драматургический ход. Надежнейший каркас любой конструкции. Но "Грушевое дерево" валится несмотря ни на что.

Чтобы мы не заскучали или не дай Бог не достали носовые платки, режиссер (она же и автор сценария) начинает активно отвлекать нас. То отцов ни к месту представит -- мы едва успеем их запомнить, то уж совершенно посторонних -- и нам, и фильму -- врачей. Но самым мощным заслоном между сердобольным зрителем и экранной историей становится замусоленная до полной редукции смысла некогда счастливо угаданная супертема нового искусства: видео (фото, ТВ) как тотальный дубликат (суррогат, плагиат и т.п.) нашей жизни. Вступает этот, извините за дерзость, симулякр очень робко (автор как будто тоже извиняется) и не слишком обоснованно. Кажется, один из отцов -- режиссер, делающий Family viewing (так, кстати, назывался давний фильм Атома Эгояна, одного из пионеров темы) про бывшую семью, жену и сына. Врезки этих несовершенных кадров домашнего видео, иногда смахивающих на размытые фотографии, дрожащие в красноватой тьме фотолаборатории, окончательно загораживают от нас героев со всеми их проблемами.

Возможно, было бы любопытно, если бы коллизии двух одновременно и вроде бы про одно и то же снимаемых фильмов в какой-то точке неожиданно совпали, либо, напротив, доказали свою трагическую параллельность. Но авторская речь боязлива, невнятна и рассеянна настолько, что где-то по пути Аркибуджи вообще теряет сюжет с видео, потери, похоже, и не заметив.

Неуклюжая игра в стиль не только снимает напряжение, связанное с тестом на СПИД у малютки, но и уводит от зацепивших поначалу взрослых вопросов. Почему, например, милой и вполне вменяемой, скромной, красивой и грустной маме не живется ни с одним из вполне пригодных для этого, к тому же по-прежнему холостых отцов? Ни с одним из прелестных ее детей? Что с ней произошло, происходит и отчего она в конце концов погибает? В общем, ум в этом фильме явно не в ладах с сердцем. Потому, главным образом, что ум не слишком искусен, а сердцу неловко за свою голливудскую сердечность.

Европейское кино выглядит сегодня таким анемичным не в последнюю очередь оттого, что постоянно "имеет в виду" Голливуд. Бунтуя ли, открещиваясь от его влияния или используя его модели и наработки, европейцы так или иначе выступают на чужом поле и оказываются в положении тех, кто отыгрывается, оглядывается, обороняется, защищая свою самость, доказывая свое культурное превосходство. Даже европейские чемпионы, пробившиеся в мировые фавориты -- скажем, "Характер" или "Жизнь прекрасна" (соответственно, фильм-фрондер и фильм -- прилежный ученик), -- не могут преодолеть этот комплекс несвободы.

Вот и "Грушевое дерево" -- где былые навыки национальной кинокультуры, умение документировать повседневность, вписывать героев в точную и многоликую социальную среду? Маневр с видео смахивает на невольную режиссерскую проговорку, которая безжалостно уличает в растерянности перед жизнью как материалом искусства. Реальность, накатанную до блеска, не удается ухватить без посредников. Параллельная видеофиксация рутины -- вот жена закурила, вот сын подпрыгнул -- в основе своей сродни заклинанию, повтор подтверждает наличие, заверяет подлинность. Неотраженная действительность, непосредственная прямая речь ушли из европейского кино. В тех картинах, где нет системы видео- (фото-, теле-, кино-) зеркал, все равно присутствует ощущение, что режиссер производит вторичную экранную обработку жизненного сырья, пользуя тот образ реальности, о котором -- не сегодня и раз и навсегда -- "договорились".

Результаты медицинских тестов показывают, что Домиулла подхватила-таки... нет, не СПИД, но вирус гепатита. Мое лукавое журналистское отточие -- такой же вялый профжест, как и режиссерское отточие Франчески Аркибуджи, растянувшееся почти на всю картину. Почти -- потому что фильм еще продолжает какое-то время крутиться и после развязки, утверждая, что эффект задержанного -- на полтора часа -- дыхания и коллективного вздоха облегчения в финале -- не главная цель фильма. Цель его -- см. первые строчки рецензии.