Станислав Говорухин: «Все мы вышли из Пушкина»

Беседу ведет Л.Донец

Людмила Донец. Когда этот "пушкинский" номер выйдет в свет, очевидно, уже будет готов и фильм "Русский бунт" по "Капитанской дочке". Среди авторов сценария есть и твоя фамилия. Насколько я знаю, когда-то ты даже собирался делать эту экранизацию сам.

Станислав Говорухин. Да. Начинал ставить "Капитанскую дочку" на "Мосфильме". Я написал сценарий, у меня была группа, и как раз началась вся эта разруха. И я отказался от фильма. Меня не поняли, и все спрашивали: "Почему?" А я говорил: "Друзья мои, это будет стоить миллиард, а не два миллиона". Так оно и случилось. Это стоит миллиард. Правда, сказать, что получается "Капитанская дочка", уже нельзя. С моим сценарием работали другие авторы. Они сосредоточились на этой фразе: "Русский бунт -- бессмысленный и беспощадный". Короче, не хочу говорить. Потерял к фильму всякий интерес.

Для меня была важна именно "Капитанская дочка", хотя я использовал и пушкинские материалы пугачевского бунта. Ну, например, допрос Пугачева нафантазировал, как его вез Суворов. Все это оказалось потом, в окончательном варианте сценария, вычеркнуто.

Я считаю, что "Капитанская дочка" -- это высочайшее достижение русской литературы. Выше "Капитанской дочки" и "Героя нашего времени" ничего нет и быть не может. Вот такое у меня убеждение. Отступлениями и новыми прочтениями такие произведения можно только испортить. Я помню почти шоковое состояние от прочтения прозы Пушкина. А "Капитанская дочка" -- из тех книг, которые в свое время произвели на меня самое большое впечатление. Сначала был "Робинзон Крузо" Даниеля Дефо. Кстати, в романе "Эмиль" Жан-Жак Руссо пишет: "Сначала библиотека моего Эмиля будет состоять всего из двух книжек, это будет Библия, а вторая, как вы думаете, какая книжка? "Робинзон Крузо". Пока у человечества не испортится вкус, эта книга будет самой великой наградой". Потом я прочел "Капитанскую дочку". Чуть позже -- "Героя нашего времени"... И вот что у меня с "Капитанской дочкой" происходит: я ее перечитывал примерно каждые пять лет, и каждый раз она меня потрясала все больше. Невозможно оторваться. У меня много таких книг. Например, "Мартин Иден". Вот уже взрослый, бывает, откроешь в серединке, начнешь читать и дочитаешь до конца. А потом вернешься к началу. Или, скажем, "В августе сорок четвертого..." Владимира Богомолова. Я совершенно разные называю книги.

Точно так же и с "Капитанской дочкой". Не дай Бог открыть ее на какой-нибудь странице -- все, сгорел, буду читать до конца.

Я ощущаю себя среди героев, среди этой природы, я все точно представляю. Знаю, где все происходит, как это должно выглядеть. Настолько у Пушкина все зримо и киносценарно -- просто кинематограф. Поэтому меня не могла устроить старая экранизация "Капитанской дочки", и новая не устроит. Хотя, если честно, и свой фильм не устроил бы. Потому что съемки -- это всегда потери. Вот, например, "Станционный смотритель" Сергея Соловьева -- высокохудожественый фильм , а смотреть скучно. От чего-то оторваться нельзя, а чего-то он не схватил.

Л.Донец. Тебе не нравится, что в новой экранизации сосредоточились на русском бунте. А на чем бы ты сосредоточился?

С.Говорухин. На любви. На Пугачеве, конечно, ведь он тоже страстный человек. Но меня интересует сама любовная история, то, как Маша вытаскивала своего любимого из тюрьмы, как она бросилась в ноги к императрице. Потом она его, несправедливо осужденного, оклеветанного, оболганного, выпросила. Вот на чем я сосредоточился бы. Пугачев там участвует, безусловно, а как же, но это не самое главное. Если лишь на этом останавливаться, успеха не будет. Только любовь. "Только ею, только любовью держится и движется жизнь". Помнишь эту фразу? Это Тургенев. А почему он это говорил? Он шел по аллее сада, и вдруг его собака остановилась. Он подошел, и оказалось -- молодой желторотый воробей выпал из гнезда.

Л.Донец. Это стихотворение в прозе?

С.Говорухин. Да. Собака уже приближалась к этому птенцу, и вдруг какой-то старый взъерошенный воробей камнем упал перед самой ее мордой. Можешь себе представить? И каким ужасным чудовищем должна была казаться ему собака. Сила, сильнее его воли, сбросила его с высокой безопасной ветки. "Мой Трезор, -- пишет Тургенев, -- остановился, попятился. Видно, и он признал эту силу. Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь". И как Гринев спасал Машу, вытаскивая ее из рук разбойников, рискуя жизнью, и как Маша спасла его, добившись невероятного. И каждый раз чудо их спасало, как заячий тулупчик этот. И отношение, ироническое отношение Пугачева.

Конечно, если бы дело было при власти Брежнева или Ельцина, Маше не удалось бы броситься им в ноги. Но в те времена она могла броситься в ноги к императрице.

Л.Донец. Она, правда, не знала, что это императрица.

С.Говорухин. Она знала, что это дама из высшего общества, имеющая доступ к императрице. Она все это уже знала и караулила императрицу. Вот на чем я сосредоточил бы внимание сегодня, в наш век. А эта жестокость, отрубленные головы, на кой это все надо? Как ни упаковывай, а будет "рашен-деревяшен". Машу и Гринева в фильме играют польские актеры. А должна была быть настоящая русская, удивительная любовная история. История любви в условиях бунта. В экстремальных условиях.

Любящие друг друга герои в "Хождении по мукам" Алексея Толстого -- это все история "Капитанской дочки". А любовь Живаго и Лары в "Докторе Живаго"! После Пушкина этот сюжет разрабатывался множество раз. Хотя, наверное, и до Пушкина разрабатывался.

Александра Сергеевича, вот удивительно, все любят. И у каждого он свой. И правда, наверное, в том, что ни у кого это право -- на своего Пушкина -- не отнимешь.

Пушкин -- это совсем родное. Первое знакомство с Пушкиным -- не могу даже вспомнить, как и первое знакомство с миром. Он вошел в меня с молоком матери. Сколько себя помню, я был весь в "Руслане и Людмиле", в "Балде" и "Сказке о золотом петушке" -- все это в меня проникло, проникло и осталось навсегда. Пушкин первый, с кем раньше знакомился ребенок. Сегодня -- нет. Я был на каком-то совещании, и директор московского детского театра сказала: "Мы опросили десять тысяч ребят, и выяснилось, что девяносто процентов не знают, что такое "кот ученый", они не знают Пушкина, да они и вообще не учат сегодня стихи, у них компьютеры".

Пушкин -- это музыка. У меня нет интонационного слуха. Я люблю классическую музыку, но напеть "Болеро" Равеля я все-таки не могу. Но я могу прочесть Пушкина -- вот же чистое "Болеро":

У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом...
И дальше все нарастает:
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных...
Какое нарастание, посмотри:
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря...

Завораживающая музыка. Я иду и бормочу эти строки.

Или "Онегин". Ты же знаешь, что я один из тех редких людей, кто знал когда-то весь роман "Евгений Онегин" наизусть. Сегодня я уже не могу этим похвастаться. Для того чтобы знать наизусть весь роман, нужно раз в год повторять его, а это две недели. У меня этого времени уже нет. Ну, какие-то главы -- первую, вторую, третью, мою любимую десятую -- помню и сейчас, отрывки какие-то, картины природы...

В фильме "Асса", помнишь, я читал:

Смеркалось; на столе, блистая,
Шипел вечерний самовар,
Китайский чайник нагревая;
Под ним клубился легкий пар.
Разлитый Ольгиной рукою,
По чашкам темною струею
Уже душистый чай бежал,
И сливки мальчик подавал;
Татьяна пред окном стояла,
На стекла хладные дыша,
Задумавшись, моя душа,
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель О да Е.

Ну что тут можно сказать... И когда я брожу по Одессе, я читаю Пушкина, только Пушкина. У меня даже была статья в "Советской культуре" -- "С томиком Онегина в руках". Про Одессу, про то, что там нет воды, что там грязно. Про все это уже Пушкин написал. А с другой стороны -- "Но солнце южное, но море..." А вот это: "Чего ж вам более, друзья?.. Благословенные края!" Хотя и грязь, и потопы, и воды нет, но все это Пушкин:

Но мы, ребята без печали,
Среди заботливых купцов,
Мы только устриц ожидали
От цареградских берегов.
Что устрицы? пришли! О радость!
Летит обжорливая младость
Глотать из раковин морских
Затворниц жирных и живых,
Слегка обрызгнутых лимоном.
Шум, споры -- легкое вино
Из погребов принесено
На стол услужливым Отоном;
Часы летят, а грозный счет
Меж тем невидимо растет.
Но уж темнеет вечер синий,
Пора нам в оперу скорей:
Там упоительный Россини...

Это для меня Одесса. Всегда под Пушкина я ходил по ней. Не под Багрицкого, который мне очень нравится. Не Ильфа и Петрова я вспоминал, а Пушкина. Да, Пушкин у меня всегда под рукой. Когда мне становится скучно, возьму какой-нибудь стишок прочту или выучу наизусть. Помнишь, раньше, когда мы все вместе учились во ВГИКе, как я с вами на спор говорил: "Хочешь с одного раза выучу?" Речь тогда шла о Пушкине или о Блоке. Брали любое стихотворение, я прочитывал его у вас на глазах один раз, закрывал книжку и повторял его наизусть. Блока я тоже очень люблю. Блок эстет, он очень красивый поэт. Он уже человек XX века. Но он, конечно, из Пушкина вырос. Помнишь это:

Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!

Все русские писатели выросли из Пушкина. Не из гоголевской "Шинели", а из Пушкина. И Гоголь из Пушкина.

Сегодня мы празднуем двухсотлетие Пушкина. Конечно, надо порадоваться, что его все-таки еще вспоминают, может, в последний раз. Даже в условиях жесткого бюджета в этом году единственное, что финансируется, -- это пушкинская программа. А премьер-министр Примаков на открытии Дома-музея Пушкина на Арбате читал стихи, посвященные Наталье Николаевне. Я подумал, как бы порадовался сам Пушкин, потому что это его страшно волновало. Он ведь страдал от непонятости. Были поэты, которыми общество в то время увлекалось больше, чем им.

Я думаю, что часто он бывал невыносим для окружающих. Не так, как Лермонтов, тот был нелюдим и действительно невыносим. А у Пушкина все оттого, что, прекрасно понимая меру своего таланта, он чувствовал себя недостаточно оцененным. Трагедия в том, что никто не понимал, кто такой Пушкин. И он снисходительно посмеивался над публикой, которая не доросла до понимания изящной простоты его поэзии. Он перерос читателей своего поколения, безусловно. А новое поколение, поймут ли? Вот что его очень волновало.

Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.

Сегодня он, конечно, очень порадовался бы, видя такое почитание. Почитание и обожание.

Л.Донец. А почему, как ты думаешь, все его так любят? Это, казалось бы, странно. Но действительно, его любят и белые, и красные, и зеленые, и анархисты, и коммунисты.

С.Говорухин. Потому что он был поэт первейший, это прежде всего. А во-вторых, чувства добрые пробуждал своей лирой. Почему к нему не зарастает народная тропа? Потому "что чувства добрые я лирой пробуждал", потому, "что в мой жестокий век восславил я Свободу и милость к падшим призывал".

Знаешь, я ориентируюсь в своей политической деятельности только на пушкинские девизы. Мое сердце всегда на стороне угнетенных, правы они или не правы. Если сегодня обкраден, оболган народ -- мое сердце с ним. Хотя я не могу сказать, что в него влюблен, совсем нет. Как те же ветераны и пенсионеры поступили во время выборов? Проголосовали за Ельцина, потому что он им пообещал все блага. Они поверили, но он тут же обманул, конечно. И мое сердце на их стороне, на стороне этого оболганного и униженного поколения. Ведь дети, сегодня воспитанные телевизором, представляют себе жизнь своих отцов и дедов как путь преступлений и ошибок.

Л.Донец. Вот ты сказал, что у каждого свой Пушкин. А какое, интересно, твое любимое стихотворение?

С.Говорухин. "Пророк".

И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
"Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей".

Я, конечно, не считаю себя пророком, но глаголом я жег сердца людей, как мог. "Грудь рассек мечом" -- это указание свыше. Я должен быть на стороне униженных и ограбленных. Со своим народом, каким бы он ни был плохим, как бы он ни спился. Смотреть уже иногда омерзительно на этот народ. Тем не менее, другого народа у нас нет.

Л.Донец. А как ты думаешь, на самом деле Пушкин нужен сейчас этому народу?

С.Говорухин. Сейчас особенно. Нужен поэт, который вырвал бы свое сердце, у которого "жало мудрыя змеи" вместо языка. Поэт -- он ведь гражданин. Важна гражданственность поэта. А где эта гражданственность? Даже самых талантливых не очень-то волнуют судьба России, судьба народа. А Пушкин был весь в своем веке:

О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы...
Пушкин -- абсолютно русский человек.

А вместе с тем как он хотел путешествовать, увидеть другие страны, что ему так и не было разрешено.
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! -- взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии,
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.

Вот это Пушкин. А сегодняшние поэты разве будут страдать? Сердце они здесь не похоронили. Многие писатели прекрасно существуют вдали от родины, вдали от несчастного народа.

Л.Донец. Считается, что Пушкина меньше знают за рубежом, чем, скажем, Толстого или Достоевского, потому что он труден для перевода.

С.Говорухин. Поэзия вообще непереводима. Все мы хорошо знаем только романы Гюго, а ведь он прежде всего великий французский поэт. А изумительные переводы сонетов Шекспира? Я уверен, что это Маршак, а не Шекспир. Мы живем, как ни странно, в век поэзии. Но он уже на излете. Конечно, сейчас нет того, что было в 60-е годы, когда стихи читались на площадях и томики стихов были в каждом доме. И все же поэзия Пушкина у нас в крови...

Я не помню, чтобы Володя Высоцкий когда-нибудь говорил о Пушкине. Но Пушкин чувствуется в его стихах, из них можно понять, что Высоцкий любил, почитал и вырос на Пушкине. Помнишь, как бы "лукоморье" Высоцкого:

В заколдованных болотах
Там кикиморы живут,
Защекочут до икоты
И на дно уволокут.
Страшно, аж жуть.

Мы полгода не разговаривали, а за неделю до его смерти помирились и собрались с ребятами. Я ушел раньше и, уходя, уже взявшись за ручку двери, боковым зрением увидел Володю с бокалом в руках, который читал:

Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!