Натан Эйдельман: «Слово о Пушкине»

Лекция, прочитанная на Высших курсах режиссеров и сценаристов

В 1984 году Натан Эйдельман прочитал на Высших режиссерских курсах цикл лекций, которые он сам называл "История как сюжет".

Начинались они с рассказа о Древней Руси, потом XVII век, XVIII, декабристы, Пушкин, Герцен. Слушая потрясающей красоты голос Натана Эйдельмана, его баритональные теплые тона, все всегда обращали внимание прежде всего на то, как подчас импровизационно рождалась, словно на глазах, мысль историка в сюжетах о России. Память у Эйдельмана была феноменальная, поэтому всегда казалось, что он стоит рядом с событиями, о которых рассказывает, независимо от временной удаленности, что он видит своих героев в лицо. Подробно, словно очевидец, историк рассказывает и об Александре Сергеевиче Пушкине.

"Пушкин -- наше все", -- сказал Аполлон Григорьев. А Ключевский сказал еще лучше: "О Пушкине говорили много, но сколько бы ни говорили, кажется мало, хочется сказать больше, а когда скажешь много, ощущение, что сказал не то". Пушкин, получается, любопытная вещь. Это, может быть, тема для будущего историка -- почему он столь популярен, он и его время. Для интереса я пытался спрашивать у коллег, исследующих других писателей: кто сегодня играет в жизни своего народа сходную роль? У меня были две сильные кандидатуры: Мицкевич -- для поляков, Шекспир -- для англичан. Нет, у всех свои классики, и Данте, и Сервантес, речь не идет о том, кто лучше, все гении. Речь идет о том, кто сегодня совсем свой. В общем, и поляки, и англичане говорят все слова уважения о Мицкевиче и о Шекспире: любим, ценим, -- но все-таки ясно, что эти гении более дистанцированы.

Западный немец, который сказал, что Пушкин заменяет отсутствующего в России Бога, при всем своем ехидстве, по-видимому, знал, что говорил. Это вообще тема -- почему Пушкин так нужен. Пушкин нам нужен и в силу наших достоинств, и в силу наших недостатков, я так думаю. Он должен укрепить нас в каких-то положительных вещах и оттенить все наши свойства, которые мы хотели бы изжить, преодолеть. Отсюда рождается легенда о Пушкине, образ Пушкина. С одной стороны, всех интересует, какой он был, а с другой стороны, отчасти никого это не интересует. У каждого своя версия, своя легенда. Это сложное социальное явление.

Я решил, что не буду рассказывать биографию Пушкина просто так. Попытаюсь вас хоть несколько раз удивить -- пересказывая вроде более или менее известные факты биографии, а потом творчества Пушкина, я буду заниматься любимым делом, то есть оспаривать какие-то принятые версии.

1799-й -- год рождения, кстати, средний год рождения декабристов, удивительным образом Пушкин совпадает с ними. Декабристам в среднем было на момент восстания двадцать шесть лет, значит 1799 год -- среднестатистический год, одно поколение. Это не значит, что декабристы родили Пушкина, а Пушкин декабристов. Речь идет о поколении. О влияниях, о том, откуда это все произошло.

Хочу обратить внимание вот на что. Мы знаем интерес Пушкина к истории, к прошлому, к откровенности, к тому, как все было. В родительском доме он натыкался на противоречия. Отец и мать, особенно отец, люди куртуазного воспитания (французского больше), несколько стеснялись предков. Предки -- деды и прадеды петровского времени -- люди, как правило, буйные чрезвычайно, порою великолепно развратные. Пушкин писал, что "буйные страсти привели дедушку к удивительным заблуждениям". Удивительная фраза, истинно пушкинская. Я бы сказал иначе -- вели к пороку. А Пушкин, начав фразу с осуждения, не то что кончает ее оправданием, а уравновешивает ее. Это первейшее свойство Пушкина -- удивительное чувство равновесия и гармонии. Вот одна строчка, которая стоит целых томов: "И жадной черни лай свободный..." -- описание кишиневского базара.

В детстве еще куда ни шло, а в юности интерес Пушкина к истории, к историзму, интерес к пониманию всех сторон жизни наталкивался на этот приукрашенный, припудренный вариант жизни, истории, который шел непосредственно от предков. Поэтому я хотел бы обратить внимание на то, что Пушкин очень рано стал через отцов прорываться к дедам, его больше интересовали деды, люди, которые были старше его лет на сорок-пятьдесят.

Арина Родионовна -- это один вариант, я сейчас не этот вариант беру. Арина Родионовна, конечно, играла свою роль в жизни Пушкина, спору нет. Но я против того, чтобы она заменяла всех других. Потому что, например, в том, что Пушкин ознакомился с русским языком, с преданиями, огромную роль все-таки играла более культурная дама -- Мария Алексеевна Ганнибал, бабушка со стороны матери, мать матери, которая прожила до 1818 года. Пушкин спасался у нее от родительского гнета. И Дельвиг говорил, что они восхищались ее русскими письмами, которые она писала внуку в лицей. Вот бы их найти! Пушкину трудно было пробраться к дедам, бабушка была единственным представителем этого поколения. Буйный, легкомысленный, впавший в "удивительное заблуждение", дедушка только однажды видел своего внука, которого возили на поклон в Михайловское село.

Другой, двоюродный, дед Иван Абрамович Ганнибал, знаменитый победитель при Наварине, умер почти в год рождения Пушкина -- в 1800-м.

Пушкин позже пишет, что его дед со стороны отца Лев Александрович Пушкин был человек горячий. Однажды, приревновав жену, он уморил ее в домашней тюрьме, а француза учителя весьма феодально повесил на воротах своего собственного имения. Так что, когда говорят о южных страстях Пушкина, то если посмотреть на его предков, еще неизвестно, где было больше страстей -- в Ганнибаловой линии, шедшей из Африки, или в чисто старинной боярской пушкинской линии. Пушкин пишет: "Отец мой мало говорит о своем отце, и все, что я знаю, темно. Дедушка мой был деспот и однажды заставил бабушку, которая была на сносях, ехать на бал, и она разродилась по дороге чуть ли не отцом моим". Вот это "чуть ли не" замечательно. Значит, отец не говорит на эту тему. То есть отцы про дедов не говорят, а Пушкину охота. Это поразительно.

Потом в течение всей жизни он просто кидался на человека старше его лет на сорок-пятьдесят. Есть знаменитый разговор с Загряжской, родственницей его по жене. Год рождения ее Пушкину очень нравился -- 1747-й. То есть все помнит на несколько царствований назад. Это значит, ей было девяносто лет, под девяносто, когда Пушкин с ней беседовал. Это как сегодня человек примерно 1890 года рождения. Также он обожал разговаривать с писателем Дмитриевым.

Когда Пушкин приехал в Михайловское, там жил последний из дедов -- двоюродный дед Петр Абрамович Ганнибал, сын арапа Петра Великого. Петр Абрамович пережил всех дедов. Причем Пушкиным сказано было, что дед занимался возведением настоек в известную степень градуса и расширением местного крепостного гарема. Но при этом он был старший в семье Ганнибалов в это время, к нему кинулся внучатый племянник, и из этих встреч появился потом "Арап Петра Великого", появились какие-то мотивы "Под небом Африки моей", появилась масса вещей, он дорвался до этого деда, который сначала был поражен необузданным петербургским мальчишкой. У Пушкина есть запись: "Подали водку, дед предложил мне водки, я не поморщился, чем немало порадовал старого арапа". Далее это повторялось несколько раз. Тут непростая ситуация, вроде бы бытовая сцена. Приезжает столичный лицейский болтун, петербургский, а тут старый помещик: выпей водки -- это экзамен. Водка -- питье деревенское или походное. Но в столице тоже бывает иногда -- дома, конечно, -- но на балах никогда в жизни, человек может потерять разумение. Там в основном вина легкие, шампанское и другие. Поэтому: посмотрим, можно ли с тобой говорить, -- вот что это значит.

"Я не поморщился". В лицее, невзирая на этикет, умеренно употреблялись напитки. И Пушкин выдерживает экзамен, после чего начинает разговор с дедом о его замечательной биографии и неизвестном происхождении арапа Петра Великого -- его отца. Пушкин прорывается к истории через отцов и дедов. А деды ему нравились еще и тем, что они были не так приукрашены этикетом, отчасти своей необразованностью, своей дикостью, колоритностью. У них было сходство, это очень часто бывает -- через поколения понимают друг друга, иногда деды и внуки понимают лучше, чем серединное поколение.

И здесь сказался интерес Пушкина к истории. Мы понимаем, что личное соединяется с историческим, это мы всегда говорим, всегда рассматриваем своих предков где-нибудь в конце XIX -- начале XX века. Но для Пушкина история -- это часть его существования, "моя история". Ну, во-первых, Пушкины играли в России определенную политическую роль как дворяне. Мы знаем три формулы, кому принадлежит история. Карамзин сказал: "История народа принадлежит царю". Никита Муравьев, декабрист, ответил: "История народа принадлежит народу", -- казалось бы, лучше не скажешь. А Пушкин сказал: "История народа принадлежит поэту". Три концепции истории. Мы понимаем историю народа по-разному. Но для Пушкина история была его личной собственностью. Отсюда его удивительный интерес к старшему поколению, прорыв к дедам и так далее.

Второе, еще раз о старших. Про Арину Родионовну я сказал. Действительно, Арина Родионовна на сорок с лишним лет старше, 1758 года рождения. Опять же слишком благостная ситуация в нашей прекрасной пушкинистике. Ведь наши ученые и художники позволяют Пушкину иметь близкие отношения только с тремя женщинами -- во-первых, со своей женой, во-вторых, с Ариной Родионовной и, в-третьих, со своей музой. Арина Родионовна... Сколько патоки сладкой было пролито! Для меня намного интереснее тот образ, где она совсем не такая сахарная бабушка. "Выпьем с горя, где же кружка..." -- Пушкин просто регулярно пил со своей нянькой в Михайловском, она была в роли собутыльника. Арина выпьет, запоет так прекрасно. Хозяйка была дурная, печи топились плохо, дымили, кровать стояла на одном полене в Михайловском. Пущин еще ее выругал. У нее дети в другой деревне были. Вот такая она была, колоритный живой человек, сразу все становится более достоверно. Пушкин ее такую любил, действительно называл "мама", но для того чтобы понять, почему Пушкин любил ее, совсем не нужно делать ее такой сахарной.

Возникает ощущение, что у Пушкина было какое-то чутье (это отмечали лицеисты) на людей совершенно простых, он умел находить с ними общий язык. Такое детское начало, очевидно, тут совпадало, поэтическое, возможно. Так или иначе Арина Родионовна -- это целая история, если по-настоящему рассказать о ней.

А рядом с ней Никита Козлов -- дядька Пушкина. За счет Арины Родионовны он потеснен в истории. Поэтическую роль он, может, и меньшую играл. Но что значит дядька? Он с 1778 года рождения, значит, ему было двадцать с лишним лет, когда ему отдали маленького барчука. Маленький мальчик должен гулять с мужчиной, и вот они с Никитой Козловым всю Москву облазили, Кремль, сады московские. Надо сказать, что до пожара 1812 года в Москве было в четыре раза больше садов. Есть такой термин -- "допожарная Москва". Она совсем другая была до 1812-го, пока не сгорела. И вот у Пушкина вся любовь к Москве родилась, когда они бродили с дядькой Козловым. Потом, когда Пушкина отправили в лицей, дядька за ним не поехал. Но когда того сослали на юг, Козлов уехал с ним. Сохранились стихи "Дай Никита мне одеться, в метрополии звонят". Никита еще стихи сочинял, своеобразные. И есть сведения, что Козлов выдавал какие-то стихи Хераскова за свои в узком кругу. Тоже был типаж непростой. Обладал даром изъясняться былинным слогом. Тоже, видите, колоритная, непростая фигура. Ну а дальше -- ведь это был тот Никита Козлов, который внес смертельно раненного Пушкина в дом. Козлову было около шестидесяти. Александр Тургенев рассказывал, как везли хоронить Пушкина, и говорил, что он ехал с жандармом, а на гробе сидел совершенно замерзший дядька и не оставлял гроб все эти сутки, что ехали в Михайловское. А потом ему дали вольную, и он как человек грамотный и полный честности служил при опеке по делам Пушкина. И еще что-то году в 1850-м он значится в роли курьера при журнале "Современник". Ему тогда было под восемьдесят лет. Представляете, какая биография простого человека. Дальше следы его исчезают. Ну вот, разнообразные были люди.

Вы, наверное, знаете, сейчас вышло удивительное издание, словарь знакомых Пушкина. Три тысячи человек, три тысячи биографий. Это целая эпоха, весь мир тогдашний со ссылками на литературу. Обыкновенный инженер, просто любивший Пушкина, взял и собрал список его знакомых, и когда собрал довольно много, то отнес в Пушкинский дом. Конечно, там была масса ошибок, неточностей, но сотрудники Пушкинского дома признаются, что никогда бы не взялись за это дело, если бы человек не проявил инициативу. Они довели дело до великолепного издания.

Пойдем дальше по биографии Пушкина. Лицей. Опять все окружено благостной легендой, которую сам Пушкин все время норовит взорвать. Лицей, первое представление -- замечательное, необыкновенное учебное заведение, двадцать девять учеников и двадцать девять выпускников. И среди них Пушкин, Дельвиг, Горчаков (будущий министр иностранных дел в России), Кюхельбекер, Пущин, Яковлев, Матюшкин -- весьма достойные люди, люди первого ранга. Меж тем парадокс лицея в том, что он создавался для воспитания будущих лучших умов России. Министр Сперанский задумывал лицей как такое место, где будут воспитаны прогрессивно мыслящие, разумные министры, крупные политические деятели. Пока лицей создавался, Сперанского прогнали, в стране усилился довольно реакционный курс. Лицей не был бы создан, если бы проект был задуман несколько позже. Не то что он оказался ни к чему, но значение его резко упало. Первый директор Малиновский еще кое-как пытался держать тон, но дальше это было заведение совершенно запущенное.

Опять же, как и в истории с Ариной Родионовной, мне хочется искать доводы противоречивые. Например, лицеистов часто не пускали в придворную церковь в Царском Селе, когда там был император, потому что не было средств на портного, на пошивку мундиров. В лохмотьях и лоскутьях дворянских отпрысков было неловко выпускать. Нравы процветали самые вольные, питие с учителями и с дядьками было делом совершенно обыкновенным, хотя иногда разоблачалось. Но тем не менее учителя были все один другого хуже, как пишет Корф. И он говорит, что, да, был Куницын, которому Пушкин посвятил очень хорошие строчки, хотя того не очень любили. А лучшим преподавателем был Будри, родной брат Марата, как известно, который не скрывал, что он брат Марата, и даже гордился этим. Но в основном учителя были дурные, и сам Корф, который сделал потом блестящую карьеру крупного царедворца, говорил: "Не понимаю, как что-то вышло". Вот действительно загадка. Вроде бы ничему не учили, вроде бы были какие-то неважные нравы, и, казалось, все было создано для того, чтобы, мягко выражаясь, разложиться. Вот что поразительно.

Если на лицей посмотреть нелицеприятно, прошу прощения за каламбур, то хотя и были какие-то факторы положительные, но в основном все образовывалось само по себе. Видимо, бывают такие эпохи. Вот сегодня мне напомнили, как Виктора Борисовича Шкловского спрашивали, как он накопил такие большие знания. А он говорил: "Да мы с Юрием Николаевичем Тыняновым очень долго учились в Петербургском университете (это было в 20-е годы, то есть они учились до революции. -- Н.Э.), и вот не знаю, мы на лекции как-то редко ходили, а по улицам ходили взад-вперед, пять лет проходили и как-то выучились, в разговорах". Я думаю, секрет в эпохе. Была ведь такая эпоха, когда даже если люди не учатся и даже если повесничают, все равно все так устроено, что получается живой результат. Была такая удивительная античная, ренессансная атмосфера. Я думаю так. Без этого трудно понять, что происходило в лицее. И не только в лицее.

Вообще, если посмотреть на тогдашний век, в частности на пушкинское время, все жили очень коллегиально, если угодно. Формой существования были какие-то общества. Лицей, лицейское братство, все время говорят "прекрасен наш союз". Хотя, кстати, очень интересный вопрос, это ведь второе братство в России, мне известное. Первое братство было при Московском университете -- Жуковский и братья Тургеневы в 1800 году. А прежде понятия школьной дружбы не было в России, не было таких школ, где учились бы. Это нам известно. Дружба была воинская и прочая, а школьная, институтская дружба, столь понятная нам сегодня, появилась только вот с этого времени, когда начинается совместное житие и учение. Я уж не говорю о масонских обществах. Было огромное количество масонских групп, где наряду со всякими бездельниками, только для развлечения в них входившими, были и будущие декабристы. Очень многие прошли через масонство.

Масса литературных обществ: "Вольное общество любителей русской словесности", знаменитое литературное общество "Беседа любителей русского слова" и столь же знаменитый "Арзамас". Между ними есть нечто общее, что я нахожу в чудной пушкинской строчке: "Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен...", а дальше -- "неколебим, свободен и беспечен". Вспомним тайные общества Чернышевского или народников: "неколебим" -- да, "свободен" -- конечно, а вот "беспечен" -- прекрасное слово, совершенно неожиданное. Позже люди серьезные собираются для конспирации, какая там беспечность! А тут -- "неколебим, свободен и беспечен". То есть все основано на веселье, на живости, на естественности.

Нам не понять Пушкина и его эпоху, этот лицейский дух, а я сказал бы, арзамасский дух. Вот "Арзамас" -- совершенно удивительное явление.

Собираются с 1811 года на квартире у Державина, у прославленного поэта, лучшие, как считалось, почтенные литераторы и организуют общество "Беседа любителей русского слова". Приходят Шишков, Крылов, Гнедич, многие другие литераторы, Шаховской прежде всего. Приглашаются дамы. Играет музыка. Все в мундирах. Подаются легкие закуски. Потом торжественно читаются стихи.

Это были люди XVIII века: в основном торжественность, парадность, стиль классицизма, я бы сказал. А этим молодым нахалам -- типа Пушкина, Дениса Давыдова и других -- хочется эту торжественность взорвать. И повод дала сама "Беседа" -- была поставлена пьеса Шаховского, где пародировался Жуковский, один из ближайших друзей арзамасцев. Ах, пародировать нашего Жуковского? Ну, будет вам! И тут же создано общество. Основная идея -- быть "антибеседой". Берут первое попавшееся название -- "Арзамас", потому что один из участников "Беседы" сообщил о сновидении, в котором он проезжал город Арзамас. Ну и, кроме того, им еще ценно, что Арзамас -- это глубинный провинциальный город. В "Беседе" всех называли так: выступает действительный статский советник Крылов, выступает статский советник Державин.

В "Арзамасе" все без чинов, более того, все получают прозвища. Каждый вступающий обязан произнести шутливую речь, все остальные реагируют мяуканьем, завыванием, одобрением или какими-то ядовитыми репликами. Прозвища всем розданы. Каждое прозвище обязательно взято из какого-нибудь стиха Жуковского. Сам Жуковский назван -- Светлана, Дашков -- Чу (кто-то обнаружил, что у Жуковского очень во многих стихах есть это "чу"), Тургенев -- Варвик, Пушкин -- Cверчок (есть у Жуковского такой Сверчок), Денис Давыдов -- Армянин, Воейков назван -- Дымная печурка, Александр Иванович Тургенев, старинный друг, которому суждено потом провожать Пушкина на кладбище, -- Эолова арфа, есть такое стихотворение у Жуковского. Правда, злые языки говорят, что имелось в виду бурчание в животе, которым всегда сопровождались заседания с присутствием Александра Ивановича Тургенева. Игровая ситуация, игра? Ну Пушкина я бы понял, Пушкину семнадцать лет. Но многим было уже лет тридцать пять. Жуковский на шестнадцать лет старше Пушкина, мог быть его отцом. Александр Тургенев тоже.

Блудов, Дашков -- будущие юристы. Заметьте, какие люди: Денис Давыдов, Вяземский, Батюшков, Жуковский, Александр Тургенев -- это цвет литературы будущей. Можно повторить, как Петр Первый говорил: "Были сначала потешные полки, веселились, а потом серьезные дела стали делать".

Здесь веселились да русскую литературу сделали. Заседание в чем состояло? Собираются эти люди. Шутовской колпак надевается, и каждый произносит речь, посвященную одному из членов "Беседы", противнику. А поскольку о "Беседе" серьезно говорить нельзя, то нужно из уважения к ней шутовской колпак надеть обязательно. Произносятся речи, читаются стихи, издевательства над "Беседой" ведутся отменнейше.

В 1993 году была издана книга, протокол об арзамасцах. Протокол разговоров, издевательств над членами "Беседы", причем издевательства, с одной стороны, добродушные, с другой стороны -- острые. Скажем, прибыл господин Варвик или прибыл господин Эолова арфа и прочитал отречение, проклятие и захоронение "Беседы". Все присутствующие сопровождали его речь восклицаниями: "Смерть "Беседе", смерть "Беседе", -- после чего отъели великолепного арзамаcского гуся. Арзамасcкий гусь -- это обязательно, каждое заседание кончалось съедением гуся.

В общем, масса веселья. Почетный член -- Карамзин, поскольку он создатель нового языка, новой литературы, а сторонники "Беседы" -- это сторонники старинной речи, на Карамзина нападают. Карамзин приехал в Москву, и ему устроили торжественный прием, но тоже со всякими шуточками, единственно, что он прозвища не имел.

Когда прибыл Карамзин, получилось, что собрались три поколения: в лице Пушкина -- внуки, в лице Жуковского, Тургенева -- отцы, а Карамзин вроде как дед. И при этом проблемы отцов, детей и дедов не было. Все были дети. Это удивительно, молодость времени, молодость эпохи. Читая протоколы "Арзамаса", не устаешь удивляться.

"Арзамас" просуществовал несколько лет, в 1815 году он расцвел и цвел примерно до 1818-го. Но все-таки пришел известный предел шуткам. В какой-то момент один из выступавших произнес речь о том, что "Беседа" уже уничтожена, она уже рассыпалась, а мы все еще ее топчем. Мы уже произнесли надгробное слово, но как бы ее снова не оживить.

Появились новые молодые люди, Никиту Муравьева приняли в "Арзамас", Николая Тургенева, других декабристов. И они стали произносить речи серьезные: хорошо, что подурачились, повеселились, но надо делать что-то серьезное, журнал выпускать, например, надо о России подумать -- такие были разговоры. Многие, например, Жуковский, говорили, что это опасно: о России, если думать серьезно, получится плохо, надо думать весело. Такая была идея у Жуковского -- если мы перестанем шутить, дело пропадет. Любопытный спор образовался. Но в результате все-таки "Арзамас" раскололся. Часть арзамасцев разъехались по местам назначения. Один был послан в Лондон, другой в Рим, кто-то уехал к месту службы, как генерал Орлов, кто-то ушел в декабристы, в тайные общества. Уваров, видный арзамасец, стал министром просвещения. И многие арзамасцы в будущем встанут друг против друга, это будет потом. Да, Жуковский, скажем, и Николай Тургенев не сходны в политических убеждениях, но все-таки то, что они были когда-то вместе, любопытно, это определенный период жизни, юности. И вот то, что здесь был Пушкин, важно. Кстати, Пушкин написал "Арзамасское послание", когда вступал туда, как известно, и еще стихи "Венец желаньям, я снова вижу вас", -- вот только две строчки остались в нашей памяти. Это было длинное послание. Пушкин, легкомысленный Сверчок, выбрасывал многие свои сочинения.

Кстати, известно по названиям около двухсот сочинений и писем Пушкина, о которых есть сведения, но которых у нас нет. Не меньше количество сочинений, о которых мы вообще сведений не имеем. Около нескольких сотен произведений Пушкина -- правда, в значительной степени юношеских -- до нас не дошло. Это к Пушкину и к Лермонтову прежде всего относится, потому что вообще-то основные сочинения великой русской литературы все же были -- в борьбе с цензурой, с властью -- опубликованы. Скажем, Герцен издал "Былое и думы" за границей. Мы не можем назвать крупные произведения русской литературы, которые не были бы напечатаны. Были купюры, были изъятия, но все-таки опубликованы.

И к радости нашей, основные свои вещи Пушкин, как мы считаем, напечатал.

Так вот, я хотел обратить ваше внимание на арзамасский дух, на арзамасского гуся, на веселье и на стиль объединения. И поэтому мы понимаем, откуда взялся Пушкин. Не будь этого лицеиста, не будь этих арзамасцев, этой питательной среды, которой нужен был Пушкин и которой он сам отвечал, неизвестно, как бы все сложилось. И вот эта веселость -- "не твоя ли, Пушкин, радость", -- писал Блок, -- вот эти веселость и радость остались, он сумел их нам передать. Эта его веселость сконцентрирована как фокус всей эпохи.

Далее задача сложнее. Как говорить о Пушкине, как говорить о всей его биографии, такой короткой и необыкновенной? Андроников прекрасно сказал однажды, что Пушкин, кроме всех своих сочинений, написал еще одно замечательное -- свою биографию. Человек вообще свою биографию пишет в большей степени, чем это кажется. Я в этом убежден, на это неоднократно обращали внимание классики. Мы видим совпадения: Пушкин изобразил дуэль Онегина и Ленского, Лермонтов изобразил гибель на дуэли и тоже погиб. Думаю, что это не случайно, только не в мистическом смысле. Думаю, что крупный поэт (любой человек в какой-то степени, но особенно поэт, человек чувствующий, художник) свою биографию творит. Может быть, даже проигрывает подсознательно сначала в своих сочинениях. А потом, может, следует ей так же подсознательно. Тут есть некая связь.

И кстати, в этом отношении удивительно автобиографическая вещь, невольно автобиографическая -- "Моцарт и Сальери". Сальери убивает Моцарта, и там между ними черный человек сидит, а черный человек -- это родной брат белого человека, от которого Пушкину было предсказано погибнуть. Это известно. Пушкин ждал гибели от белого человека, ему было предсказано от белого человека или от белой лошади, а тут черный человек. Понятно, что он думал о себе. Посмотрите, что творится в "Моцарте и Сальери", там же Моцарт сам подсказывает Сальери свою гибель. Там есть центральный момент, когда он играет свое произведение, Сальери плачет, а Моцарт говорит:

Представь себе... Кого бы?
Ну, хоть меня -- немного помоложе;
Влюбленного -- не слишком, а слегка --
С красоткой, или с другом -- хоть с тобой,
Я весел... Вдруг: виденье гробовое.
Незапный мрак иль что-нибудь такое...

То есть Моцарт подсказывает программу: сначала весело, а потом "виденье гробовое", -- музыкой подсказывает Сальери вариант убийства. Пушкин чувствует такой вариант для Моцарта, но в какой-то степени чувствует такой вариант для себя, предсказывая в "Евгении Онегине" свою гибель. То есть такой чувствующий, нервный, впечатлительно-возбудимый человек знал себя, а еще больше себя чувствовал. Поэтому он мог, особенно в своем творчестве, проигрывать варианты своей биографии. Так что, я думаю, это дело весьма серьезное.

Вот к вопросу о пушкинском творчестве, о мыслях пушкинских. Когда Пушкин умер, Баратынский, поэт высокого класса, с удивлением писал: "Все прекрасные, чудные стихи у Пушкина, но вот чему вы удивитесь... в его стихах, обнаруженных после смерти, много мыслей". Пушкин прелестный поэт, прекрасно описывает ситуацию, но он не поэт философии, не поэт мысли. То есть Баратынский в каком-то смысле был прав, он сам поэт высокой мысли, от него в этом смысле линия идет, наверное, к Тютчеву. Баратынский и Тютчев затрагивают в стихах такие вещи, которые Пушкин обошел стороной. Но он своим путем доходил до глубочайших мыслей. И этого даже Баратынский не понимал. Это, конечно, трагично.

Меж тем бездна пушкинских мыслей видна на каждом шагу. Пушкин привил нам способность к глубокому чтению. Он создает впечатление быстроты -- быстро проскочить, и все вроде понятно. Действительно, в первой строчке "Евгения Онегина": "Мой дядя самых честных правил..." -- не обязательно, конечно, знать, что дядя осел, но желательно. Если ты знаешь, что имеется в виду строчка Крылова "Осел был самых честных правил", тогда, значит, мой дядя осел. Ну прекрасно. Но все-таки "Мой дядя осел. Ну прекрасно. Но все-таки "Мой дядя самых честных правил" тоже неплохо, видно, что Онегин зол на дядю, но все-таки если это псевдоним осла, жалко, если это проскакивает мимо читателя. В любом случае стих Пушкина -- это черновик блистательный, когда вдруг видишь движение мысли, скажем, в черновике знаменитой элегии: "Но не хочу, о други, умирать". Сначала Пушкин написал: "Я жить хочу, чтоб мыслить и мечтать". Неплохо написано. Потом явно мысль идет так: да мало ли что я хочу мыслить и мечтать, но жизнь приносит страдания. И Пушкин зачеркивает слово "мечтать" и пишет сверху "страдать". "Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать". Сразу стих изменился. "Страдать". Он знает, что такое страдание, и все равно хочет. Строчка из обыкновенной стала великой.

Тот факт, что черновики изданы, дает нам гигантскую, уникальную возможность понимания пушкинских мыслей. Полное собрание сочинений Пушкина, большое, семнадцатитомник, который завершен был в 1949 году, вернее, справочный том в 1959-м был завершен. Все время печатаются десятитомники, это малое академическое собрание, тоже ценная вещь. Десятитомник есть академический и гослитовский. Но я говорю про большое академическое собрание, которое в 1937 году начало выходить, в 1949-м закончилось. Это замечательное издание, потому что там есть все черновые варианты, все комментарии. Это был, конечно, подвиг. Причем Сергей Михайлович Бонди изобрел изумительно простой способ подачи вариантов. Это общепризнанное достижение мировой науки, потому что ни у Шекспира, ни у Шиллера, ни у Гёте такого удобного способа видеть движение мысли нет. Здесь по очень простой схеме даны все зачеркивания. И в каждом томе есть приложения. Это, конечно, замечательно. Особенно в стихах. Прозу Пушкин писал почти сразу. Любопытно, прозу писал почти набело, за редким исключением. А в стихах были десятки вариантов. Поразительное количество работы. Просто иногда в глазах чернеет, когда видишь рукопись. К сожалению, только один том издали с комментариями. В 1935 году вышел пробный том, седьмой и единственный. Это как раз драмы, пьесы, "Борис Годунов" и "Маленькие трагедии". Там тексты занимают одну треть тома, а две трети -- комментарии, совершенно грандиозные комментарии лучших специалистов. Вообще, если вспомнить, эти тома выпускала великолепная гвардия, русская филология тренировалась на этом издании Пушкина. Бонди, Томашевский, Оксман, Тынянов, Цявловский, Модзалевский, Измайлов, Алексеев. В общем, крупнейшие отечественные филологи. Это была могучая группа, в основном ныне покойные. Они говорили: "Мы издаем тексты, ваше дело -- трактовать, думать". Сейчас объявлено переиздание, в ближайшие годы начнется новое академическое издание Пушкина. Все варианты будут сохранены. К началу XXI века, наверное, все будет завершено. Движение черновика, конечно, поразительно. Вот хочу прочесть вам одно стихотворение Пушкина, которое даже не закончено.

Вещали книжники, тревожились цари,
Толпа пред ними волновалась,
Разоблаченные пустели алтари,
Свободы буря подымалась.
И вдруг нагрянула... Упали в прах и в кровь,
Разбились ветхие скрижали,
Явился муж судеб, рабы затихли вновь,
Мечи да цепи зазвучали.
И горд, и наг пришел Разврат,
И перед ним сердца застыли,
За власть отечествo забыли,
За злато продал брата брат.
Рекли безумцы: нет Свободы,
И им поверили народы.
И безразлично, в их речах,
Добро и зло, все стало тенью --
Все было предано презренью,
Как ветру предан дольный прах...

На этом месте обрывается стихотворение. Посмотрите-ка, сначала революция французская -- "тревожились цари", потом "упали в прах и в кровь" старые устои, но явился "муж судеб" -- Наполеон, "рабы затихли вновь". И раз так, то все пришло в упадок, и пришел разврат. И "рекли безумцы: нет Свободы". Даже путем революции все равно приходят диктаторы, Наполеoн, значит, свободы нет, чего там, и "им поверили народы". А если народы поверили, что нет свободы, так чего ж тогда, за что бороться? Тогда наступает самое плохое, "и безразлично, в их речах, добро и зло, все стало тенью -- все было предано презренью". Но верит ли в это Пушкин? Он оставляет это стихотворение на той стадии, где после гигантского подъема, гигантской революции люди разочарованы в свободе. Пушкин этo стихотворение оставил, но он закончил эту мысль в стихотворении "Андрей Шенье". Где как раз Андре Шенье -- участник революции, революция же его съедает, и он идет на казнь. И дальше:

Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
Но ты, священная свобода,
Богиня чистая, нет, -- не виновна ты,
В порывах буйной слепоты,
В презренном бешенстве народа,
Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд
Завешен пеленой кровавой;
Но ты придешь опять со мщением и славой, --
И вновь твои враги падут;
Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,
Все ищет вновь упиться им;
Как будто Вакхом разъяренный,
Он бродит, жаждою томим;
Так -- он найдет тебя. Под сению равенства
В объятиях твоих он сладко отдохнет;
Так буря мрачная минет!
Но я не узрю вас, дни славы, дни блаженства:
Я плахе обречен...

Видите, в одном стихотворении несколько циклов мировой истории. До революции, революция, Наполеон, разочарование, снова свобода, вера -- это так легко, просто, как нечто само собой разумеющееся в замечательных стихах. Таков метод мышления Пушкина. Если мы не постигаем его стихов, тоже неплохо, тоже кое-что получаем. Он как бы улыбается, ну если вы так читаете, то читайте. И за то спасибо. Но если заглянуть в глубину, то там-то начинается невероятное, невероятная совершенно игра мыслей, итогом которой является его высокая гармония.

Пушкин и современные искусства. Вот мы знаем затеи, увы не осуществленные. Эйзенштейн хотел сделать фильм о Пушкине, он поверил в гипотезу Тынянова о потаенной любви Пушкина. Хотел сделать фильм, первый цветной опыт. Черно-белой он видел жизнь Пушкина, только юность цветной. Многоцветие, вот "Арзамас", юг -- цвет. И черно-белый петербургский вариант с каплей крови на снегу, единственное цветовое пятно. Эйзенштейна занимала эта вещь, цвет, а центральную линию он видел в потаенной любви Пушкина к Карамзиной.

Я нарочно сейчас смешиваю кино- и театральный варианты, я говорю про воплощение Пушкина сегодня. Мы знаем удивительный вариант Булгакова -- "Последние дни". Булгакова, который так испугался предложения Вересаева, человека старого закала, что вот открывается занавес, на сцене сидит Пушкин с Ариной Родионовной. Настолько Булгаков испугался этого, что убрал Александра Сергеевича из представления вообще и не показал его там. Хотя как удивительно все сложно, сейчас, когда возобновили спектакль Булгакова во МХАТе, я был на дискуссии. Актеры выступали и говорили, что Булгаков сейчас бы не так написал. Там ситуация с Бенкендорфом сделана в духе тех лет: царь посылает на дуэль и прямо губит Пушкина. Сейчас мы это представляем намного сложнее. Булгаков в духе тогдашнего взгляда писал, сейчас бы он это переменил. Актеры бунтовали против Булгакова. Все соглашались, Булгаков -- это классика. Может быть, тут требовалось какое-то новое театральное решение, все это крайне любопытно.

Другое решение. Я присутствовал на предварительном обсуждении пушкинского спектакля "Товарищ, верь..." на Таганке. Я отношусь с интересом к спектаклю, там наряду с провалами есть гигантские удачи. Например, там есть микропостановка "Бориса Годунова", отдельные сцены. Они, конечно, не решают вопроса о том, можно ли ставить пушкинские трагедии или нет, но во всяком случае заставляют задуматься над этим. Никогда не забуду, как Юрий Петрович Любимов читал пьесу... Она была настолько длинная, что мы приуныли. Кто-то даже сказал, что впервые в жизни он мечтал, чтобы Александр Сергеевич погиб поскорее. Но там поначалу вариант был несколько похож на булгаковскую линию. Бенкендорф, Николай все время Пушкина давят, преследуют. Вот такая схема. Бенкендорф, Николай, Пушкин, обязательно трое главных. Они его преследуют, и он гибнет, гибнет.

И вот на этой дискуссии были высказаны мнения разных людей, и вашего покорного слуги в том числе, что это не очень интересно, если Пушкина давит царь, а он сам неуклонный революционер или декабрист, или явный противник. Это не трагедия, трагедия всегда внутренняя. А весь интерес заключается в том, что Пушкин после 1825 года пытался помириться с властью, не потому, что боялся или любил, а потому, что, размышляя исторически, пришел к выводу: самодержавие, нравится оно или не нравится, но существует шестьсот лет. Значит, оно имеет корни в русской истории, оно естественно. Это не значит, что оно должно быть всегда. Если его резко свергнуть, народ будет не готов к этим переменам. Необходимы какие-то медленные, постепенные преобразования. Примерно так мыслил Пушкин. Это особый вопрос. Он пытался найти общий язык с властью. Простая знаменитая формула: "Правительство наше главный европеец в России, оно могло бы быть во сто крат хуже, и никто бы этого не заметил". Это известная фраза Пушкина в письме к Чаадаеву. Но правительство не считает его своим, он оказывается в тяжелом положении, Бенкендорф и Николай бьют, наносят удары по его самолюбию, по его чести, по его понятиям в тот момент, когда он ищет какой-то компромисс, ищет историческое сближение -- вот это трагедия. Потом кое-что было переставлено, кое-какие замечания были учтены. Юрий Петрович даже заметил, что если Пушкин хочет примириться с властью, то такая вещь быстро пройдет при приемке спектакля. Вот такой был разговор, довольно откровенный.

Есть совершенно иные решения, есть сейчас, на мой взгляд, интересные, принципиально новые документальные замыслы. Мультипликационные фильмы Хржановского "Я к Вам лечу воспоминаньем" и "И с Вами снова я", сейчас вторая часть, вторая серия начинает идти. В Музее Пушкина ее показывали. Крайне интересно по методу, по замыслу, хотя там есть о чем спорить и говорить. Для меня лично удивительно как для зрителя: реальные пушкинские рисунки и строчки приходят в движение. Конь, нарисованный Пушкиным, скачет, волны в виде строчек. Если Пушкин появляется на экране, то его автопортрет движется и разговаривает. Какая-то удивительная дополнительная достоверность, в десять раз большая, чем если бы был актер, даже с бакенбардами. Какой-то тут есть секрет, не могу понять, в чем он.

О том, как сложно с Пушкиным, я хочу привести пример некоторых моих рассуждений, связанных с фильмом "Маленькие трагедии" Швейцера. Фильм этот имеет огромные достоинства, Михаил Абрамович Швейцер мой знакомый, и то, что я говорю сейчас, я ему говорил тоже. Там есть большие достоинства и актерские удачи. Особенно исполнение Юрского. Но я хочу остановиться на недостатке просто методическом. Последняя сцена -- пир во время чумы. Читается знаменитый монолог Председателя "Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю", он читается в самом конце фильма. Читает актер, а в фильме в этот момент "голубеют небеса", и это в общем-то итог картины. Михаил Абрамович все сделал продуманно, сознательно. Тут я с ним не согласен и сейчас скажу в чем. Идет единый спектакль "Маленькие трагедии", и вот как бы смысл жизни, как бы итог пушкинского взгляда на вещи:

Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю... --

в общем, во всем, что таит смерть, есть наслаждение, то есть борись за жизнь и так далее. Вроде бы такой оптимистический финал. Все это было бы хорошо, если бы соответствовало пушкинской мысли. Но посмотрим, можно ли считать этот монолог итогом "Маленьких трагедий". Начнем с того, что этот монолог в "Пире во время чумы" стоит не в конце пьесы. "Пир во время чумы" кончается, помните, как: "Председатель остается погруженный в глубокую задумчивость". Ремарка Пушкина. Его священник укоряет, что он кощунствует во время чумы, что забыл мать, забыл Матильду, жену свою прекрасную, что он здесь бесчинствует и теряет человеческий облик. И он остается в глубокой задумчивости, финал открытый, "народ безмолвствует". Любимый финал Пушкина -- глубокая задумчивость. Этот монолог Председатель читает в начале, когда идет пир. Монолог этот -- кощунство, только удивительное кощунство, как бы приятное. У Пушкина это кощунство такое очаровательное, захватывающее. Этот монолог часто читают отдельно от вещи (действительно очень хороший текст), вне контекста, хотя тоже страшно. Я сказал бы, что есть скрытая мини-автобиография Пушкина в этом монологе. Это пишется в 1830 году в Болдине Пушкиным, который прошел через все, прошел через увлечения, через разврат, через богохульство, кощунство. Он когда-то написал блестящую "Гаврилиаду" и потом всю жизнь стеснялся ее. И изымал ее у своих друзей, но уже не мог победить собственную поэму. Он не потому ее изымал, что боялся властей, это само собой было, но он у ближайших друзей изымал, считая, что это не соответствует его духу, что вот так вырвалось, получилось. Но, по-моему, она блестяще живет уже независимо от него. Значит, он как бы рассказал свою биографию, что вот "есть упоение в бою". Да, но это не есть выход, это есть то, что может захватить, то, что может дать минуту мужества, то, что может дать массу наслаждений. Но все-таки выход ли это? Председатель остается в задумчивости. Монолог в финале -- не просто пир во время чумы, это вообще последний сюжет в фильме "Маленькие трагедии", значит это вообще итог. Возникает вопрос: был ли это итог для Пушкина? Не был. Хотя это была его автобиография, в этом скрытом виде, в этом монологе. Все сложно.

Режиссер имеет право на трактовки. Это вообще необычайно сложный вопрос, надо ли считаться с тем, что хотел Пушкин. Ведь Пушкин, это удивительно, нравится революционерам и монархистам, западникам и славянофилам. Характер и темперамент был такой. А кроме того, мы очень недооцениваем одиночество Пушкина. Опять же, вот шаблон. Когда Пушкин умер, десятки тысяч людей пришли проститься. Действительно кинулись люди, казалось бы, самого низкого звания. Может быть, недостаток Пушкина был в том, что он недооценивал этих людей. Может быть, просто не видел. Посмотрите на Пушкина последних лет, есть фраза Блока, что "Пушкина погубило отсутствие воздуха". В самом деле. От своих старых друзей отошел, да их и нет, те, которым "я строфы первые читал, иных уж нет, а те далече". Кто постарел, кто скончался, кто на востоке сидит, в Забайкалье. Декабристы еще и очень недовольны поведением Пушкина, тем, что он при дворе находится.

А эти новые, в общем, его не приняли. Молодежь, правда, есть хорошая, вот, например, Герцен, Огарев. В Москве было больше активной молодежи, но они тоже на Пушкина обижались, они тоже считали, что вот надел камер-юнкерский мундир, пришел к властям. Грубо говоря, и декабристы на него обиделись рьяно, и власть предержащие его несли. Это очень сложно, понимаете, какая вещь.

Когда Пушкин был молод, молодое поколение его обожало, он был вместе с ними молод. В 30-е годы уже родились люди, относившиеся к нему иронично. Тот же Белинский, который после смерти Пушкина напишет замечательные статьи, поймет значение Пушкина позже, на расстоянии. И Герцен сказал, тоже после смерти Пушкина: "Мы подсвистывали Пушкину, не соглашались с ним". Потом Герцен пишет: вот мы, молодые люди 1812 года рождения, кто нам ближе -- Лермонтов или Пушкин? Лермонтов не принимает ничего, все отрицает. А Пушкин, хотя не наш человек по убеждениям -- все-таки Герцен прекрасно написал, -- все время ищет выход либо в борьбе, либо в соглашении. А нам нужен был выход, положительный результат.

Пушкин своим положительным зарядом, я думаю, и сегодня вызывает возражения. Мы слишком много знаем о том, что плохо, а что хорошо? С положительными героями, с положительными идеалами всего труднее. Пушкин это знал и чувствовал, у него это выходило. Молодые люди это поняли после смерти Пушкина, а в конце жизни он был чудовищно одинок. "Знакомых тьма, а друга нет". Вдобавок еще, такая мелочь, казалось бы, для взрослого человека Пушкина. Вот момент дуэли, скажем. Отец в Москве, мать только что умерла, сестра любимая в Варшаве, брат на Кавказе, только одна Наталья Николаевна. Ближайший друг, самый близкий друг Нащокин в Москве. Первый друг бесценный Пущин известно где. Ну, в общем, это трагедия и личная, и идейная. Это, собственно, то, что я хотел сказать.

Вопрос (неразборчиво).

Самый яркий пример -- Лунин, из крупных декабристов. Чаадаев не декабрист в классическом смысле, но он был близок к католицизму, хотя формального обряда не было. Вообще ряд русских людей, возьмем шире, принимали католицизм. Видите ли, среди декабристов были атеисты, а большинство были верующие. Если человек верующий, то ясно, что вера является частью его идеи. Значит главный вопрос: верующий он или нет? Лунин был верующий. Дальше, какую цель кто выбрал -- это, казалось бы, дело второстепенное. Лунину нравился оттенок православной догматики. Грубо говоря, до сих пор идет старинный спор, формула обеих религий, и православной, и католической, -- "вера без добрых дел мертва". Вроде бы все правильно, да? Что возразишь? Но православный священник или верующий делает упор на слове "вера", а католик делает упор на слове "дел". Прежде всего -- вера, а добрые дела могут быть, к добрым делам относятся даже и внутреннее самоусовершенствование, милостыня и прочее. А католическая вера более активна, недаром там были ордена иезуитов, доминиканцев. Она больше в миру, больше стоит для строения мира. Мы и сегодня видим, что католическая церковь разворачивает мощную и активную деятельность. Поэтому Достоевский и другие православные мыслители всегда говорили о католиках, что они не настоящие верующие, всегда был спор православных и католиков. Католики несколько суетливы в миру, а настоящий верующий должен быть сам в себе. В православных больше самоуглубления. Но это спорный момент, католики тоже говорят, что у них есть самоуглубление. Но Лунина привлекала именно эта философия действия, скажем, когда он, сидя в Сибири, стал писать свои письма и пошел на самопожертвование, это акт в духе скорее католической церкви, чем православной.

Вопрос. Иезуитство, влияние его в России в то время, ведь оно же было тайное и многое не сохранилось...

Понимаю ваш вопрос. Последнее время я слышал ряд идей на тему, что был такой еврейский масонский заговор против Пушкина и против вообще России. Видите ли, иезуиты всегда были иезуитами и всегда имели свои определенные интересы. Хотя ко времени Николая I как раз ослабляется их деятельность, скорее она относится ко времени Александра и Павла. У Павла даже близкий советник -- иезуит. Но все-таки Александр I потом их выгнал из России и запретил деятельность ордена. Так что при Николае это все значительно слабее. Влияние это было всегда, но это все на десятом плане. Материалы 30-х годов не дают таких сведений. То, что Дантес был католиком, исповедовал католическую веру, ничего не значит, вообще ему было наплевать на веру, он был человек вполне XIX века, отнюдь не истово верующий. В конце концов, он был призван в русскую службу. Ну были в русской службе и польские, и французские офицеры, протестантские принцессы приезжали в Россию, все это в XIX веке имело свой определенный контекст. Если бы Пушкин был какой-нибудь религиозный деятель, который бы им препятствовал, еще можно понять.

Пушкин не слишком вмешивался в эти дела, они его не очень занимали. Он не был и активным атеистом в это время. Кстати, атеистический накал, который у него был в молодости во время "Гаврилиады", в это время сильно угас. Пушкин не был верующим в таком прямом смысле слова, я подчеркиваю, он принял священника перед смертью, но это ни о чем не говорит, это в духе обряда, в духе привычки. Активным, истово верующим он не был никогда. Он был просвещенный человек в духе своего времени. Поэтому с какой бы стати иезуитскому ордену тратить средства на борьбу с камер-юнкером, чиновником 10-го, 9-го класса. Дело, конечно, не в этом, дело в самом Пушкине. Дантес случайно подвернулся, действительно мог быть другой. Пушкин был в отчаянном состоянии, и из его бумаг видно, что Дантес -- это третий или четвертый вызов в течение года. До этого чуть-чуть не состоялась дуэль с Сологубом Владимиром Александровичем. До этого он чуть не схлестнулся с генералом Родниным, это было в 1836 году. Вот это всегда забывают. Дантес действительно случайная фигура в каком-то смысле. Общее нервное состояние Пушкина, связанное с противоречиями, разочарование жизнью, пустота вокруг, чудовищные долги. 138 тысяч рублей был долг, когда Пушкин умер, но Николай заплатил. Половину казне, правда, но 138 тысяч все-таки сумма, согласитесь, порядочная. Так что это был главный фон. Причины горя лежат во внутренних и общественных делах самого Пушкина.

Реплика (неразборчиво).

Это случайность, могло быть и раньше. Иезуитский орден в это время -- в конце XVIII -- начале XIX века -- был сильно ослаблен, запрещен был и папой. В этот период уже в России и в Европе он играл меньшую роль, потом, правда, немножко снова воспрял духом -- в начале XX века. В XIX веке был сильный упадок. В XIX веке ведь больший напор атеизма, чем в XX. В XIX веке разум, материализм, атеизм были сильны. Наука, разум были в хорошей форме. Потом начались мировые войны, начались несчастья, так что произошел сильный поворот людей к разуму, но как-то не дал результатов. Ильф писал, помните, в записной книжке: "Вот думали, будет радио, будет счастье. Радио есть, а счастья что-то нету". Кстати, Пушкин и это чувствовал очень тонко.

Вопрос (неразборчиво).

Антипольские стихотворения Пушкина, где он воспевает победы российской армии и Николая I над польским восстанием. Слишком просто было бы Пушкина оправдать или не оправдать. Надо смотреть исторически. Во-первых, доказательство того, что Пушкин был искренен, -- стихи поэтически очень хороши. Они очень на слуху, но даже хороший стих можно заштамповать, именно потому, что штампы делаются с хороших вещей. Плохие вещи штамп не берет, но потом, наверное, они нам надоедают. Но все-таки:

От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая --

это же прекрасно, просто очень заезженно. Вяземский, который занимал другую позицию, написал Пушкину: "У нас от мысли до мысли пять тысяч верст". Но Пушкин искренен. Польша в это время с Россией составляла одно государство, двуединое. Николай I отдельно присягал в Москве и отдельно в Варшаве. Польша не была владением России, это было отдельное царство как бы в унии с Россией. Этого нельзя забывать. Поэтому восстание в Польше Пушкин рассматривает, во-первых, как измену присяге, старинное нарушение чести. Поляки не то что не считались колонией, они имели конституцию, а Россия не имела. У них не было крепостного права, а в России было. Поляки хотели распоряжаться своими делами еще свободнее, а тут уже Николай не давал. Это особый разговор, так или иначе они восстали за полное отделение и низложили Николая, специальное было заседание с требованием декоронизации царя, а до этого они приняли присягу, значит нарушена присяга. Но Пушкин в это время так же, как с декабристами он спорил, спорил с поляками. Он был противник такого пути, взрывного. Кстати, куда больший друг декабристов, куда больший друг поляков декабрист Лунин писал в Сибири, что рано восстали, слишком много поставили на карту. Имели парламент, имели права большие, чем в России, надо было терпеть. В Англии короли давили парламент, но парламент все-таки держался и никогда не давал повода себя уничтожить.

Так легко рассуждать, конечно, страсти политические. Так или иначе поляки восстали, вопрос был очень сложный, они хотели восстановить в своем государстве Украину и Белоруссию, восстановить Польшу от моря до моря. И вообще польский вопрос был очень неясен тогда в русской среде. Вот позже, когда было восстание, в 1863 году, Герцен выступил решительно. В 1830 году Герцен был молодой: "Мы очень сочувствовали полякам, потому что ненавидели Николая". Но это очень туманно. А вот, скажем, молодой Лермонтов, молодой Бакунин были против поляков. Это тогдашний исторический взгляд. А в 1863 году Герцен скажет: "Мы за Польшу, потому что мы за Россию. И если вся Россия будет кричать "ату" Польше и останется только десять человек, то мы с Огаревым будем среди этих десяти, а если останется только два человека, то это мы будем. И когда-нибудь потомки нам скажут спасибо". Но понадобилось тридцать с лишним лет большого исторического опыта, чтобы дойти до такого взгляда. А в те времена Пушкин был искренен. Это не значит, что надо обязательно оправдывать его позицию, но и не значит, что надо осуждать. А то один наш докладчик-пушкинист сказал как-то: "Пушкин был по-своему прав". По-своему прав, знаете ли, кто хочешь, и бандит по-своему прав. По-своему прав... Исторический взгляд -- это очень трудно, конечно. Лев Толстой написал по поводу взятия Порт-Артура, вот, пожалуйста, 1904 год, совсем другая история: "Известие о падении Порт-Артура огорчило меня, и еще более огорчило меня мое огорчение... Я не свободен от патриотизма национального, сословного. Мне обидно, но я по крайней мере говорю это. Мне стыдно..." Написал все это, не то что сказал перед кем-то, он написал это. Но это уже другой уровень мышления, прошло столько поколений.

Вопрос. Скажите, пожалуйста, вот есть две точки зрения на взаимоотношения Пушкина с Натальей Николаевной. Сначала ее чернили и говорили, что она, дескать, чуть ли не виновна, потом, когда стали обращать внимание на письма и на последующую жизнь ее, сказали, что она чуть ли не святая. Какова теперешняя и ваша точка зрения?

Да, понимаю. Тут открылось письмо Натальи Николаевны, где она пишет, что вот Александр много трудится и очень устает. И уже по этому поводу один поэт написал стихи, что спасибо тебе, Натали, это героический акт, что Наталья Николаевна переживает -- муж устает. Когда так возвышенно пишут про нормальный поступок, ясно, какое представление было до этого. Я считаю, нужно смотреть не с нашей позиции, а изнутри той ситуации. То, что Пушкин ее любил, то, что она была ему нужна, нужна была именно такая, -- это несомненно. Ну, Ахматова и Цветаева ее ненавидят, из ревности. Пушкин же любимый человек, а она соперница. Это ясно. Но, в частности, один довод Ахматовой совершенно надо отвергнуть -- как не стыдно Наталье Николаевне, она не читала Пушкина. Действительно она часто говорила: "Читайте, я не слушаю". Ну вот тут сразу неточность. Дело в том, что у Пушкина был такой пункт, который редко бывает у современных поэтов, надо сказать. Он обожал, когда его любили не за стихи. Если какой-то человек его любил просто как Сашу, как Александра Пушкина, даже его не читая, он был необычайно доволен. Значит любит бескорыстно. И вот Наталья Николаевна, которая любила его без стихов, она же была для него просто прииск. Я по этому поводу много и длинно написал в свое время, но не напечатал, правда, еще. Мое мнение такое, что надо судить по закону того времени и по суждениям того времени.

На меня большое впечатление произвели слова Жуковского (и еще некоторых других людей), который перед самой дуэлью написал, что Наталья Николаевна дура, все рассказывает мужу. Это Жуковский. Понимаете, если бы это сказал какой-нибудь вертопрах, весельчак, ладно. Имеется в виду, буквально говоря, следующее: она не чувствует опасности. Пушкин напряжен, нервен, вот-вот случится взрыв, настоящая чуткая, любящая душа должна почувствовать приближение взрыва, а она сообщает подробности ухаживания Дантеса Геккерена. Но она должна сообщать. Кто же защитит, если не муж. Но как сообщать? Сердцем не почувствовала опасности. Она не хочет ехать в деревню, хотя Пушкин несколько раз намекает, наоборот, привозит сестер и так далее. В день дуэли она гуляет, как известно, ее встретили по дороге, Данзас мечтал: обернись, посмотри. Она не обернулась, это, допустим, случайность. Но почему так хорошо гулялось в этот день, почему сердце не подсказало опасности? Ведь не по-человеческому, а по-божескому, как говорится, ведется счет.

То есть заметьте, я не говорю про Дантеса, я говорю про ситуацию. Пушкин очень беспокоился о чести своей жены, и когда он умирает, он громко при всех говорит: "Ты не виновна". Но если человек невиновен, не нужно громко это говорить. Пушкин заботится о репутации, хочет помочь ей. И потом меня потрясает одна запись Александра Ивановича Тургенева, верного летописца событий: "Умирает Пушкин, жена все время говорит: "Он будет жить, он будет жить". Пушкин говорит: "Скажите ей, что я умираю". Почему? "А то она мало плачет, а люди потом заедят ее. Скажут, что она мало горевала".

Замечательная, заметьте, запись. О чем он думает? Он беспокоится о ее репутации. А потом знаменитый совет: "Поезжай в деревню и живи там несколько лет, а потом возвращайся и выходи замуж". В чем смысл совета? А вот в чем: он боится, что Наталья Николаевна, по известному легкомыслию, возьмет да быстро замуж выскочит. Красавица. Так поступила вдова Дельвига, которая сыграла не лучшую роль в его жизни. Когда Дельвиг умер, она буквально через месяц или два вышла замуж, чем усилила разговоры, что она играла неважную роль в жизни Дельвига. Если бы Наталья Николаевна через полгода после смерти Пушкина вышла замуж, то, согласитесь, это бы усилило такие разговоры. Он оберегает ее от этого, ему-то что, он умирает. Поэтому, я думаю, это все надо учитывать. Нельзя винить односторонне, ни чернить, ни обелять.

Но все-таки совсем считать, что она никакого отношения к трагедии не имела, не могу. И сказал бы так: Наталью Николаевну мне жалко, а Пушкина еще жальче.

Предисловие и публикация И.Боярского