Не говори, что молодость сгубила

У Чехова герои все время вспоминают романс "Не говори, что молодость сгубила". Что это?
Венедикт Ерофеев.
"Из записных книжек"

"Сибирский цирюльник"

Итак, читатель, мы оставили нашего героя на съемках фильма "Сибирский цирюльник" (для любопытных: см. "Великая иллюзия", "Искусство кино", 1997, 6). Фильм снят. Бюджет освоен. "И он сделал это!" -- как кричат ведущие игр на американском ТВ. 20 февраля в любимой им Москве и 3 марта в нелюбимом им Санкт-Петербурге состоялась мировая премьера.

Четыре с лишним тысячи счастливых избранников, прибывших к воротам Кремля, терпеливо топтались у входа, чья пропускная способность была ограничена пятью мерзкими сооружениями, которые злобным писком реагируют на ключи в вашей сумочке и денежную мелочь в вашем кармане. "Пищали" почти все, не ругался никто -- не тот, понимаете ли, подобрался контингент. "Позади паренька удалого и старушки в пуховом платке" (Ахмадулина) покорно двигался, сдавленный людским потоком, и сам Олег Меньшиков, забывший от треволнения положенный ему особливый пропуск. Впрочем, те еще были пареньки и еще те старушки. Н.С.Михалков, наш русский проект, наш товарищ кино и наши старые песни о главном, конечно, единственный кинорежиссер, способный превратить столь невинное и камерное дело, как премьера очередного художественного фильма, в событие государственного значения. От момента соборного прорыва публики в Кремль до пышного фейерверка, данного по окончании мистерии и возбудившего в редких случайных прохожих тревожные вопросы (Что там удумали в Кремле? Ельцин ли пришел в себя? Царица ли родила? Международный ли валютный фонд усовестился?), кажется, само Время замерло в позе торжественного приветствия, не лишенного, однако, некоторой иронии...

Русский сериал жизни под названием "Его зовут Никита" мы смотрим дружно, всей страной много лет. И вот мы спрашиваем свою совесть: что плохого сделал нам этот человек? И совесть отвечает нам: нет, товарищи, ничего плохого не сделал нам этот человек. На съемки "Сибирского цирюльника" уходил просто режиссер, хоть и знаменитый, -- на сцене Кремлевского дворца стоял один из главнейших ньюсмейкеров страны, председатель Союза кинематографистов и один из возможных кандидатов в Президенты. Неустанно трудясь, Никита Михалков осуществил заветную мечту русских символистов и уничтожил границу между искусством и жизнью. Он довел идею режиссуры до ее логического конца. До конца действительности вообще. Весной 1998 года на Малой Конюшенной улице в Санкт-Петербурге воздвигается новый памятник. По-петербургски скромный, но по-петербургски же мистический, он представляет собой двухметровую фигуру в бронзе, чьи первичные половые признаки недвусмысленно отчеркнуты мягкими рельефными складками, а вторичные половые признаки, то есть усы, грозно топорщатся на суровом лице. Надпись на постаменте гласит: "Городовой. К 200-летию МВД России". Самый беглый взгляд на творение скульптора А.Чаркина не оставляет сомнений, что перед нами чуть стилизованный портрет Н.С.Михалкова. Русский шизофренический бред о том, что вот придет человек с усами и наведет порядок, отливается в бронзе уже без всякого личного участия героя коллективных бессознательных грез, сам собой... Лично я мучаюсь с Михалковым много лет, как Белинский с Гоголем, а В.В.Розанов -- с евреями. На высотах сей трагикомической амбивалентности я однажды предложила редакции "Искусства кино" опубликовать не одно мнение о Михалкове, а два -- сугубо положительное и сугубо отрицательное, причем бралась написать оба. Но вообще-то всякое движение Никиты Михалкова в пространстве вызывает у меня чистое исследовательское счастье. Критику нужен известный и общезначимый предмет рассуждения, и когда я пишу про Михалкова, так хоть знаю, что это будут читать. Опять же и гонорар. Как пел Александр Галич, "оно, можно сказать, деньги скромные, но ведь тоже зря не валяются".

Сорок пять миллионов долларов, потраченных на "Сибирского цирюльника", Михалков ни у кого не украл. Деньги дали именно ему, под его имя, талант, репутацию и гарантии. Фильм явно окупится и принесет прибыль. Кроме того, представлять, что вот Никите Михалкову привезли мешки с долларами, а он их обмазал медом и съел, -- занятие для параноиков. Деньги пошли в основном на уплату людям, трудившимся над фильмом, а было создано около шестнадцати тысяч рабочих мест. Так что Михалков никого не обездолил, а, напротив того, прокормил целое население размером в небольшой райцентр.

И в Москве, и в Петербурге режиссер со сцены благодарил Виктора Черномырдина за то, что тот нашел время прочесть сценарий и не стал учить жить, а помог материально. Да, картина "В.С.Черномырдин читает сценарий фильма Н.С.Михалкова "Сибирский цирюльник" властно требует к жизни нового Сурикова! Я это так рельефно себе представляю... Утро в сосновом лесу... Встает заря во мгле холодной... Черномырдин в костюме "Адидас", бледный от волнения, сидит на крыльце охотничьего домика и дочитывает последние страницы, утирая слезы... Где-то плачет иволга... Я отвлеклась.

Фильм посмотрят дома, фильм посмотрят в мире -- и долго еще, покупая хот-дог в Чикаго или бирюзу в Каире, русский турист будет слышать: "О, Россия, да! Сибирский цирюльник! Масленица, запой, Бог простит!" Как приятно -- в России осталось еще нечто, что можно удачно продать. Короче говоря, "Сибирский цирюльник", в отличие от большей части наших предприятий, -- абсолютно прибыльное и выгодное дело. Итак, за Россию-мать, за Моцарта-отца, за Никиту Михалкова -- "Смирновской", полную!

Выпили, успокоились, поехали дальше.

В Санкт-Петербург Михалков приехал тихо и скромно, без юнкеров, с семьей. Кинотеатр "Аврора" располагает хорошим звуком, но не имеет гардероба, посему петербургская знать сидела в верхней одежде, включая губернатора, у которого -- как сообщил Михалков в своей тихой, скромной речи перед сеансом -- аккурат этим днем родилась внучка. "Где Михалков -- там жизнь", -- подумалось мне невольно... Санкт-Петербург Михалков идеологически не любит. "Здесь будет город заложен назло..." -- процитировал он как-то по ТВ. -- Назло ничего хорошего быть не может". Из нелюбви к "умышленному" городу он целиком переписал русскую историю. В России "Сибирского цирюльника", последовательно и законченно авторско-мифической, царь, великий князь, военные училища и террористические акты расположились в Москве. Эта Россия состоит из Москвы и Сибири -- точно соответствуя мифической географии нашего отечества в восприятии Запада. Петербургу в михалковской России места нет, поскольку в ней нет и не может быть никакой умышленности да и любого мыслительного напряжения вообще. Здесь, чтоб вы знали, живут сердцем, а не головой.

Сюжет картины неизвестен, кажется, только грудным младенцам, что вполне приравнивает его к опере -- ведь и в оперу мы идем за "кто" и за "как", а не за "что". На его сложении имеется родовой отпечаток своего времени, времени ранней, румяной от застенчивости, перестроечной копродукции. Сотканное "из пылких и блестящих натяжек" сочинение Рустама Имбрагимбекова и Никиты Михалкова в своем первозданном и опубликованном виде сбито более крепко и расчислено более умело. Сибирь, в которой жизнь героя развернута подробно и вполне убедительно, в картине свернута в пятиминутный невнятный эпилог; веер -- главная действующая деталь, протянутая в опубликованном варианте сценария до четкой финальной точки (при знакомстве с героиней герой случайно ломает ее дорогой веер -- после различных драматических перипетий, уже в Сибири, осознавая, что судьбу не переделаешь, герой этот всю жизнь хранимый веер возвращает), в фильме потеряна где-то в середине. Пробежимся по канве событий, надобной для моих дальнейших умозрений.

"Сибирский цирюльник" -- собственно, название машины для рубки леса, которую собрались внедрить в жизнь с помощью русских инвестиций двое американских авантюристов -- Маккрэкен (до странности бесцветный Ричард Харрис) и Джейн (прилежно-скучная Джулия Ормонд со своим обычным холодно-стеклянным англосаксонским обаянием барышни из хорошей семьи, мало уместным в образе распутной авантюристки). Их появление в России 1880-х годов условно и фантастично и напоминает роман Марка Твена "Янки из Коннектикута при дворе короля Артура". Впрочем, о всяком правдоподобии в "Сибирском цирюльнике" надо забыть. Это загримированная под эпос чистой воды лирика, это игрушечная, безобидная и несколько придурочная Россия, в которой Михалков хотел побыть и побыл игрушечным безобидным царем Берендеем... Для успеха обольщения русских властей Джейн решилась на флирт с важным лицом, главой юнкерского училища генералом Радловым (могучий и великолепно комический чудик-чудовище Алексей Петренко). Тем временем ее, видимо, полюбил юнкер Андрей Толстой (Олег Меньшиков) и, вступив на опасный путь соперничества с собственным начальником, от обиды и ревности, а также будучи психопатической натурой, во время представления юнкерами оперы "Женитьба Фигаро" избил Радлова смычком от контрабаса. Следуя кодексу чести русского офицера, даму не выдал, согласился на приписанное ему покушение на великого князя и -- каторга, Сибирь, прощай, молодость. Однако после одного-единственного свидания -- мифология взята прямиком из сиротской песни -- у Джейн и Толстого родился сын Эндрю. Этого Эндрю мы видим периодически -- он в американском военном лагере, под начальством грубого самодурного капрала. Столь же упрямый и гордый, как его неведомый русский отец в 1885-м, в 1905 году он отказывается обругать Моцарта и, в отличие от отца, побеждает. Капрал, более человекообразный, чем его русский двойник Радлов, громогласно признает Моцарта великим композитором. Русские гены на американской почве явно обещают менее плачевный результат, чем у себя на родине...

Так. А теперь представьте себе, читатель, следующее. Живет себе в Москве драматург А.Н.Островский. Он уже написал и "Банкрота", и "Грозу", и много чего другого, его пьесы идут в императорских театрах, он избран председателем Общества драматических писателей, получил несколько Уваровских премий. И -- затомился. "Да, -- думает он. -- В России-то я человек видный. Но пишу как-то специально, на местные темы. В Европе меня совсем не знают. А как было бы хорошо в "Комеди Франсез" попасть, а! Надо бы мне такую пьеску сочинить: приезжает, дескать, французская актриса в Москву. И влюбляется в русского купца. А ее полюбил старый князь... ну, что-нибудь, как я умею, с юмором, из нашего быта. Тем е у Боборыкина жена -- француженка, может помочь пристроить пьеску-то... Да и Гонкуровская премия послаще Уваровской..."

И если вы все это представляете, то мне вас жаль по причине дремучего вашего невежества. Не могло быть такого -- никогда. И не только с Островским. Но меняется мир, и кому сейчас есть дело до чистых эстетических восторгов, до самодостаточного художества! Кинематограф, как спорт или политика, давно стал ареной сражения индивидуального тщеславия и национальной спеси. Да, честолюбивая гордыня и феодальная воинственность, будучи вытесненными в искусство и претворенными в кинорежиссуру, куда безопаснее голой "мирской" агрессии. И возможно ли упрекать взрослого мужчину в желании снискать славу и себе, и месту своего рождения! И тем не менее творчество -- это творчество. А конъюнктура -- это конъюнктура.

Поскольку жизнь рода Михалковых составляет часть публичного русского эпоса, позволю себе такое рассуждение. Никита Михалков, помимо того что обладает бессмертной самостью, есть еще и весомое звено в цепи рода. По моему мнению, его мать Наталья Кончаловская была ничуть не менее талантлива, чем его отец Сергей Михалков. Но для нее художественное творчество было самодостаточным удовольствием и не являлось средством завоевания власти, славы или богатства. А для Сергея Михалкова, человека особо одаренного -- разве бездарный человек мог бы сочинить великое стихотворение "По крутой тропинке горной шел домой барашек черный"! -- способность к художеству была именно средством, орудием к достижению успеха, власти и прочих дурных погремушек. И вот эти противоположные духовно-энергетические заряды как-то равновесно сошлись в Никите Михалкове. И оттого он, желающий казаться ясным, цельным и положительным, -- самый противоречивый и путаный из всех наших кинорежиссеров.

Решил сделать "русский сувенир" на английском языке, а вышел фильм, который для художественного произведения слишком конъюнктурен, а для конъюнктуры -- чересчур художествен. Отказавшись ради "большого стиля" от сгущения драматического напряжения в локальном моменте времени (что отличает лучшие его картины -- "Неоконченную пьесу для механического пианино", "Пять вечеров", "Утомленные солнцем"), вытянул рассказ в протяженную "линеечку", а эпопеи все равно не вышло, и удачно редкие мгновения в массовых сценах связаны с камерными деталями (вроде воробья, прыгающего через сапоги торжественно замерших на параде юнкеров, или смешного мужичонки с гармошкой, вдохновенно ринувшегося в гущу кулачного боя и шепчущего "Хорошо! Ох, хорошо", получив по физиономии). Нет, думаю, сколько бы он ни ломал самого себя, не выйдет из него ни Озерова, ни Бондарчука... Посвятил фильм русским офицерам, их верности Отчизне, доблести и героизму, а в герои взял недотепу, неудачника, психа, неспособного к военной службе, отпустившего на волю террориста-бомбиста и пошедшего на каторгу из-за дрянной бабы. Ничего себе доблести русского офицерства! Клянется в любви и преклонении перед русскими юнкерами, дивится их воспитанию и образованности, а начальник училища -- самодур и запойный идиот; учитель географии -- злобный идиот; эконом (Л.Куравлев) -- добродушный идиот; куратор (В.Ильин) -- славный и милый идиот; причем главное средство воспитания юнкеров заключается в том, что они при малейшей провинности стоят на одной ноге в течение нескольких часов (это называется "аист" и выглядит уморительно). В чем был смысл трехмесячного запирания молодых актеров в Костромском высшем военном училище, неизвестно -- они сливаются в маловнятный общий кордебалет, из которого запоминается разве порочно-хорошенький Марат Башаров, играющий Палиевского. Говорит, что его картина вся о любви, а единственная любовь, в которую удается поверить, -- это любовь горничной Толстых Дуняши (Анна Михалкова) к своему барину. Когда тот, в благодарность за данные взаймы три рубля, торопливо чмокает ее в щеку, Дуняша такими счастливыми и грустными глазами глядит ему вслед, что ясно -- тут глубокое и давнее чувство. Жаль, что эта роль, как почти все роли в картине, кроме главных, крошечна и клочковата. Раньше у Михалкова такого не случалось, но за эпос на ровном месте приходится расплачиваться лучшими своими свойствами и умениями.

Что касается главной мелодраматической коллизии, страсти Джейн Каллаген и Андрея Толстого, то это разговор особый.

Почему Михалков все-таки взял на главную роль Олега Меньшикова, понятно. Большой фильм за большие деньги немыслим без звезды, а на сегодняшний день нет у нас звезды более крупной и очевидной. Не потому, что новых звезд нет в принципе. Конечно, потенциально они существуют, но ведь мы последние десять лет занимались всякими захватывающими сюжетами, среди которых, однако, не было такого сюжета, как отыскивание и выращивание своего Ди Каприо. Вот время и прошло, точно дело делали, а юных принцев не обрящили. А Меньшиков у нас всем хорош -- ладный, элегантный (и одеяние каторжника-то на нем сидит, как прикид от Армани), поет и танцует, на музыкальных инструментах играет, черными очами сверкает, на языках разговаривает, весь из себя гордый, вдохновенный и самостоятельный. Словом, чистая засада этот Олег Меньшиков, о чем на Руси давно известно: что еще надо зрительскому фильму?!

Но Меньшиков не только принц Грёза, он еще и настоящий артист (редчайшее сочетание -- из мировой практики припоминаю только Жерара Филипа и Марлона Брандо), лишенный глупого аленделоновского самоупоения, серьезный и ответственный. Его внутреннее творческое пространство за последние годы интересно и сложно развилось, сильно выступая, так скажем, за пределы физического тела. Он уже вольно или невольно меняет художественную среду вокруг себя. Его уже нельзя функционально использовать -- с ним надо считаться. Излучения же меньшиковского творческого пространства тревожны. Если верно, что актеры суть зеркало своего времени, то его "зеркало" ловит далеко не сиюминутные отражения. Что-то надломленное, горько-болезненное, трагическое диктует ему его муза. Лермонтов, Достоевский, Белый, Блок, многое другое -- вся русская литература, пронизанная отсветами великой древней трагедии ("О, как ты низко пал, Люцифер, сын утренней звезды!"), была бы ему по плечу. Но, в конце концов, сценарий Рустама Имбрагимбекова и Никиты Михалкова -- весьма достойный материал для всякого отечественного актера. Многие и мечтать не смеют о подобном счастье. Годами сидевший без работы Меньшиков очень даже хотел получить эту роль. Он старался, старался... он так желал изобразить, что он хороший мальчик, только немного нервный, что он вот учится вместе со всеми, марширует, скоро будет офицером, что он опьянел от двух бокалов шампанского и взволнован близостью иностранной дамы, что он кричит "Ура!" государю Михалкову, как все, кружит на балу, бросая ревнивые взоры на свою избранницу, как положено по сюжету... И чем усердней он старался, тем очевидней выпадал из неопределенного клубка милых молодых юнкерских личиков, вываливался из уютной златоглавой Москвы, вызывая неловкость и недоумение.

Помилуйте, что делает в этой легкомысленной и нарядной сказке сей бледный, печальный, больной и неизлечимо несчастный Пьеро? Как он мог поверить, что ему есть место среди здоровых и бессмысленно цветущих юношей? Неужто он всерьез вообразил, что эта холодно-улыбчивая тощая американская вертихвостка -- его Коломбина? Каким чудом занесло его из вечной комедии масок в глупенькую кукольную Россию, с ее жирными блинами, толстыми генералами и пьяными медведями? Чего он дурит нам голову, притворясь двадцатилетним влюбленным русским юнкером, когда ему десять тысяч лет, он никакой национальности, а любовь его затерялась где-то в астральных круговоротах...

И как только из ужаса эротической сцены, где наш Пьеро совсем одеревенел от густой фальши происходящего, он перешел на реальную сцену, все и прояснилось. Жаль, что мы видели только фрагмент моцартовской "Женитьбы Фигаро" (постановка Н.С.Михалкова, Фигаро -- О.Меньшиков). Какой дивный Фигаро из Толстого -- Меньшикова, ему бы в консерваторию, а не в юнкерское училище. Не туда попал человек, а человек, попавший не туда, беззащитен перед ударами судьбы. Он пытался их избежать -- писал прошение об отставке; увидев предательское притворство Джейн, бежал стремглав с представления оперы, куда-то прочь от своего злого рока -- пожалуй, это самая эффектная драматическая сцена фильма. Под апрельским дождем, в слезах и белой рубашке, Меньшиков, улыбаясь загадочной трагической улыбкой, бредет навстречу гибели, изловленный простодушными товарищами. Сейчас закончится жизнь и начнется житие... Гордость незаурядного духа, роковую тягу к сломам судьбы, тяжесть неумолимого фатума, нетерпимость к оскорблению чести, искры светлого дара, онтологическую несчастливость -- все артист проживает истово, с присущей ему магической силой, все, кроме юности и любви. И я отнюдь не злорадствую по этому поводу, о нет. Я этому искренне рада. С утра до вечера, изо дня в день, из года в год я, как и все, пропускаю сквозь себя эфирные потоки, где нарядненькие и красивенькие пустопорожние духи поют, танцуют, говорят, рассуждают, изображают чувства, о которых не имеют никакого представления. Как и красота, любовь превращена в пошлый, дешевый, фальшивый товар, в безвкусный аляповатый фаст-фуд, продающийся на каждом углу, в тошнотворно пестрые эфирные "обои", которыми заклеены все квартиры Земли. Что ж, пусть эти духи служат лукавому, набивая карманы за счет торговли симулякром "любви".

Но когда люди, осененные Божьим даром -- а таковы и Олег Меньшиков, и Никита Михалков, -- ввязались в торговлю этим товаром, Божий дар сказал им: "Нет!" Сурово нахмурилась разгневанная Афродита. Нахмурилась -- и отомстила... Но не особо сильно и не очень-то всерьез. Качественный аудиовизуальный продукт, выброшенный Михалковым на заурядную ярмарку тщеславия, вряд ли заслужил очень уж пристальное внимание насмешливых богов.

А между тем что получит доброжелательный зритель от "Сибирского цирюльника", кроме удовольствия? Ничего он не должен получить, кроме удовольствия. Мощное, богатое и радостное чувство жизни, которым обладает Никита Михалков, пропущенное сквозь нежные и удивительные глаза оператора Павла Тимофеевича Лебешева, озвученное композитором Эдуардом Артемьевым и материализованное отличной работой всего съемочного коллектива, придает этому аудиовизуальному продукту изрядную аппетитность. Ведь российским кинозрителям давно хочется кушать свое, домашнее. А зима такая снежная, масленица такая широкая, Сибирь такая просторная... юнкера, благородные девицы, бал, строевые песни, лошади, сани, Кремль, конфетки-бараночки, и ветка в инее над Москвой-рекой, и ошалевшая рожа монументально запившего -- широко, на миру -- генерала Радлова, и фреска из юных печальных красавцев, застывших на вокзале, в паровозном дыму, когда их товарища угоняют по этапу, и комически злобная американская машина, угрюмо двигающаяся на затрепетавшую в предсмертной тоске русскую золотую рощу, и лихая дуэль на эспадронах за честь дамы, и безумный черный глаз гордого юнкера, потрясенного предательством, и паника в театральном зале, и отчаянный крик друга: "Андрей, что же ты наделал!", -- и... три часа как не бывало, нисколько не скучно. Разве что Джулия Ормонд своим актерским чистописанием и рассказами про никчемушные перипетии судьбы своей героини меня раздражала. Но это мой вкус, мужчинам вот многим нравится. Они больше Меньшикова ругают, а по мне, так "плохой" Меньшиков стократ интересней самой "хорошей" Ормонд. Словом, каждый пол и возраст найдет, чем поживиться в михалковской картине, все зрителеспособное население страны обречено на ее просмотр -- и это не самая печальная обреченность на свете.

Есть ли у фильма шанс получить искомый "Оскар"? Да почем я знаю? Я все больше думаю про слова из одной старой книги о главном. Там написано: "Что пользы человеку, если он приобретет весь мир, а душу свою потеряет?" Опять я, кажется, отвлеклась... Патриотизм, возбуждаемый с помощью сладкой и нарядной лжи, стоит ровно столько, сколько стоят наряды и сладости, пошедшие на его изготовление. Коли народ так и не желает протрезвляться после своей беспримерной исторической гулянки, честно расплачиваться за грехи и пристальнее вглядываться в свою историю, напрягая мозги, а не колотя себя в грудь, пусть отвечает за свой выбор. Но, кстати сказать, румяная, бойкая, незатейливая сувенирная михалковская Россия меня ничуть не раздражает.

Я живу в другой России.