Кострома, далее ‒ везде...

П е с т р ы е з а м е т к и

Без малого полтора века назад один из первых читателей великой пьесы А.И.Островского, как и ее автор, костромич по происхождению, воскликнул: "Грозу" не Островский написал, "Грозу" Волга написала!" В самом деле, устами драматурга говорила сама жизнь, шедшая на великой реке, которая часто становилась средоточием масштабных событий и процессов, связывая друг с другом отдаленные края и разные народы. Уже в наше время сказано о Волге поэтом:

В нее смотрелось пол-России --
Равнины, горы и леса,
Сады и парки городские
И вся наземная краса:
Кремлевских стен державный гребень,
Соборов главы и кресты;
Ракиты старых сельских гребель,
Многопролетные мосты;
Заводы, вышки буровые,
Деревни с пригородом смесь
И школьный дом, где ты впервые
Узнал, что в мире Волга есть.

В ожерелье старинных городов, еще более красящих реку, Кострома -- один из лучших самоцветов. Помимо замечательных архитектурных памятников, помимо тесной связи с громкими именами Островского, в чьих пьесах она фигурирует под разными "псевдонимами", Писемского, Кустодиева Кострома привлекает богатыми культурными традициями, эстафету которых как бы перенимали друг у друга более скромные подвижники и местных "кровей", и пришлые, но прочно сжившиеся с этой землей. Торопливый турист, всласть налюбовавшись знаменитой каланчой и торговыми рядами, скорее всего не обратит внимания на дряхлый и невзрачный дом неподалеку, если, конечно, не соблазнится вывеской угнездившейся здесь пивной, -- "свистнул" кто-то мемориальную доску, скромно напоминавшую: здесь жил Иван Александрович Рязановский, создатель так называемого Романовского музея, человек, друживший с писателями Пришвиным и Ремизовым, с Кустодиевым и другими художниками, обладатель редкостной библиотеки.

Неизвестно, слыхивал ли в детстве о Рязановском мальчик, обитавший поодаль, по ту сторону речки Костромки, по соседству с улочкой, ведущей к знаменитому Ипатьевскому монастырю. Но совсем иной по биографии и характеру журналист и писатель Евгений Иванович Осетров оказался столь же страстным книжником. Он создал и много лет редактировал столичный "Альманах библиофила".

Неподалеку от недавно открывшегося в Костроме культурного центра, носящего имя Осетрова, можно увидеть памятную доску на доме, где жил литератор уже более позднего "призыва" -- Игорь Александрович Дедков, некогда спроваженный из Москвы вожак университетской молодежи в бурные 1956-1957 годы. Несладко тут ему приходилось под бдительным оком пресловутых "органов", однако он сразу почувствовал своеобразие города и всего этого края, и "костромская" струя была отчетливо ощутима в его критических статьях.

В середине апреля мы ехали на негромкий юбилей (было бы ему шестьдесят пять лет) и на становящиеся уже традиционными "дедковские чтения". Хорошо, конечно, мчаться с ветерком по новым автострадам, уже не впадающим, как прежде, в улицы попутных городов, а пролегающим чуть в стороне. Да все-таки жаль, что уже не только на Сергиев Посад не взглянешь, но и с недавних пор и Переяславль-Залесский с его церквями и монастырями минуешь. Все вспоминались мне давние, 30-х еще годов стихи:

По дороге зеркально блестящей
Мимо отчего еду крыльца...

Восторженные строки эти со временем обернулись горькой укоризной. Слишком часто "отцовское крыльцо" оказывалось в минувшие десятилетия в пренебрежении и забросе. Многое было просто сметено с лица земли новоявленными Угрюм-Бурчеевыми, ретиво воздвигавшими вместо обещанного Маяковским "города-сада" нечто совсем иное, тупо-помпезное или убого-унылое.

Там возвеличивались, меркли
Районной важности царьки,
Поспешно разбирались церкви
И долго строились ларьки.

Только ли о родном Галиче, одном из костромских райцентров, эти строки Якова Акима, некогда вызвавшие недовольство "верхов"? Иные старые русские города просто неузнаваемы, хотя бы Архангельск, где на месте, давшем ему название монастыря Михаила Архангела, нелепо высится театр, выстроенный в духе ненадолго попавшего у власти в фавор конструктивизма.

И не из-за отчаянных ли попыток противостоять подобному самоуправству поредело, а кое-где и вовсе рассеялось славное племя местных патриотов, знатоков и радетелей своего края, в чем только не обвинявшихся за их "реакционные" речи? Читая воспоминания о председателе Костромского научного общества по изучению края В.И.Смирнове, погибшем в лагерях, Дедков писал в своем дневнике, ныне частично опубликованном в журналах "Новый мир" и "Свободная мысль": "Судьба юных краеведов братьев Вадима и Валерия Беляевых (костромичей), судьба чухломского краеведа Л.Казаринова ...сколько горя, беды, сколько стойкости..."

И впрямь -- сколько стойкости! Никак не хотел угасать этот "вольный дух"! По дороге на Ярославль, откуда мы свернем на Кострому, далеко по правой руке остался Ростов Великий, ныне вопреки своему громкому имени -- город-невеличка, получивший заметную известность у читателей в 50-60-е годы благодаря очеркам Ефима Дороша, где он запечатлен под именем Райгорода. И с каким теплом были описаны в них последние из могикан земской интеллигенции с их преданностью отечественной культуре: "...Превыше всех поэтов здесь ставят Некрасова... Любовь к передвижникам в этом доме так же естественна, как любовь к отцу и матери", -- писал Дорош об агрономах, мелиораторах, учителях.

Те, кто, подобно Дедкову, подхватывал эту эстафету, тоже сталкивались с равнодушием и даже враждебностью. Искусствовед Виктор Игнатьев недавно с горечью вспоминал на страницах удерживающегося "на плаву" костромского журнала "Губернский дом" о нелегких судьбах друзей: художники Алексей Козлов и Владимир Муравьев вынуждены были уехать, Николая Шувалова годами не принимали в Союз художников, краеведа Бочкова выжили из музея в Щелыкове...

Ладно, скажут, теперь это дело прошлое: всем, хоть и поздно, воздано по заслугам; туристы раскупают книгу покойного Бочкова "Старая Кострома", и статья об этих людях в новорожденной межрегиональной литературной газете "Звезда полей" (дай Бог ей не погаснуть!) называется "Костромское созвездие"!

Однако есть, как говорится, и другие мнения! -- "Ох, шестидесятники! Ох, рать мастеров лукавства и обмана!.. Слезного достойна покаянья сопричастность к племени сему", -- читаешь в "Антологии костромской поэзии", выпущенной местной писательской организацией. Оказывается, шестидесятники -- это те, "кто жил от русских бед вдали, кто не знал народного страданья"!

Вот те на! Это Алексей Козлов, написавший трагический "портрет" черной, словно обугленной, избы, глух к народным бедам? Или Дедков, мальчиком испытавший уход с родной Смоленщины, страстный адвокат деревенской прозы и таких горьких книг о войне, как повести Константина Воробьева, Вячеслава Кондратьева, Василя Быкова, Виталия Семина?

Автор цитируемой поэмы -- духовное лицо, редактор местной епархиальной газеты "Благовест", но строки, вышедшие из-под его пера, поражают своей нетерпимостью, чтобы не сказать необузданностью:

Все-то их отечество Арбат.
Там и заходил их ум за разум.
Их арбатско-лонжюмовый взгляд
В эту глушь не проникал ни разу.

Тут уж святой отец предает анафеме не только "своих" -- костромичей, обличен и недавно усопший Булат Окуджава со своей знаменитой песенкой, ставят "на вид" и Андрею Вознесенскому, ныне здравствующему в "столице мрака", как именует Москву один из авторов, представленных в антологии.

У вас есть небезосновательные претензии к поэме "Ленин в Лонжюмо"? Да ради Бога, высказывайте их, как это сделал недавно по отношению к шестидесятникам главный редактор журнала "Волга" Сергей Боровиков в "Новом мире", тут же, однако, оговорив, что "они требуют к себе исторического отношения", и напоминая, "как звучало в те годы само имя Евтушенко или как трогал и объединял голос Окуджавы". А лучше всех, пожалуй, сказал о "племени сем" поэт из более молодого поколения -- Андрей Чернов:

Перепели песни и во тьму
переговорили разговоры --
вот и разошлись по одному
прожектеры, мальчики, позеры.
Лезли, удивленные, на свет,
трепетали на ветвях крылатых --
ах, листва шестидесятых лет,
как летела ты в семидесятых!
А когда погасла та звезда
и померкла, не взойдя, иная --
мы вошли за ними, ни стыда,
ни иллюзий не перенимая,
И хотя стояли на своем --
прожили свое, да не прожили
и теперь их песенки поем,
потому что новых не сложили.

На одном литературном вечере в Костроме поэтесса Светлана Степанова прочла элегические стихи, где звучали слова: "Как ты живешь, мой дальний гарнизон?" Речь шла об армии, с которой была связана жизнь автора, но строчка эта приходит на память, когда думаешь и о тех разбросанных по всей стране "гарнизонах" культуры, которым и нынче, как и всегда, приходится несладко, но которые, тем не менее, по-прежнему несут свою великую службу.

Традиции деревенского очерка продолжает появившийся недавно в журнале "Свободная мысль" (� 9-12) "Родины заглохший уголок" писателя Василия Травкина, живущего неподалеку от Костромы в Судиславле, повествующий о нынешней жизни сельской глубинки, о безлюдных деревнях, пустующей земле.

Заброшены поемные луга.
Трава дичает и земля тоскует,
И речка дремлет.

Это все о том же, хоть речь в стихах костромича по корням и нынешнего лауреата Дедковской премии Владимира Леоновича идет о других местах:

Три человека там еще зимуют,
Два дыма по утрам стоят высоко
Над яркими карельскими снегами,
Два огонька горят в потемках ранних.
Зачем я -- на погосте -- дом поставил?

Но погост оборачивается стройкой, поэт -- и не только в стихах! -- возводит дом, часовню, и верится ему: "Ты жива, моя родина... Ты жива. Затаилась. Ноябрь. Ничего, ничего..." И совсем из другого "гарнизона" откликается голос Валентина Распутина: в его рассказе "Изба" ("Москва", 1999, � 1) дом, даже лишившийся хозяйки и сменивший немало нерадивых жильцов, все не рушится. "И в остатках этой жизни, -- говорится в рассказе, -- в конечном ее убожестве явственно дремлют и, кажется, отзовутся, если окликнуть, такое упорство, такая выносливость, встроенная здесь изначально, что нет им никакой меры".

Вот только часто ли мы "окликаем", часто ли всходим на "отчее крыльцо" всей нашей пресловутой периферии, нашей, как сказал однажды поэт Сергей Марков (тоже костромич), "бесконечной провинции"?

Думаешь об этом, и тянет в дорогу, и как будто гулкий вокзальный динамик манит тебя простором, обещая новые края и города:

...Кострома, далее везде!