«Простые истины», или Особенности национальной драматургии...

Только-только этот новый сериал пробился в пресловутый прайм-тайм будних дней канала РТР, как на его месте уже другой -- "В зеркале Венеры". Тот был по теме как бы "школьный", а этот, значит, вроде как "женский". Оба идут под маркой одного глобального проекта "Русская серия", включающего в себя производство не менее двухсот сорока часов сериальной продукции в сезон, причем создатели уверяют, что по объему это больше, чем даже все валовое отечественное кинопроизводство в годы его расцвета...

На презентации, прошедшей в московской школе 1240, именно там, где снималось большинство эпизодов "Простых истин", журналисты долго мучали хозяев вопросом: "Откуда все-таки взялись деньги на все эти роскоши?" -- и ответа добились не сразу. Наконец почти "раскололся" сам Михаил Швыдкой, из высоких уст которого прозвучало загадочное "меньше пятидесяти миллионов", взятых в виде коммерческого кредита, который надо будет отдать.

А в общем-то, парадокс ситуации заключается в том, что в результате известных финансовых катаклизмов стоимость закупок зарубежной продукции сравнялась со стоимостью производства отечественной. И хотя с производством всегда больше возни, чем с куплей, захотелось, вероятно, рискнуть и создать пример массового национального телепродукта.

В те времена, когда у нас даже трехчасовой телефильм считался многосерийным и как миф, как нечто неправдоподобное передавалось от одного поколения зрителей другому воспоминание о показанной еще в конце 1960-х двадцатишестисерийной "Саге о Форсайтах", было трудно даже представить, что в фильме может быть и четыреста, и тысяча серий. Телевидение строилось по штучному принципу, телекино демонстрировалось, как в "обычном" кинотеатре, и его ждали, его смотрели, его обсуждали. Трудно было представить себе и то, что фильм может вообще никогда не кончиться, к чему в идеале стремится структура каждого сериала.

Специфику его латиноамериканской разновидности, можно связать и с тем, что в менталитете, скажем, колумбийского народа есть трудно представляемый нами феномен времени, состоящего из одного бесконечного настоящего, на чем, кстати, построены все романы Габриэля Гарсиа Маркеса.

И, между прочим, в тех же латиноамериканских сериалах, так ошеломительно свалившихся на наше просвещенное сознание, тут же осудившее их за исключительную, так скажем, "простоту", есть еще несколько специфических черт, объясняющих в них многое.

Во-первых, они создавались для стран, где не повсеместно распространена грамотность, и именно поэтому, может быть, всем персонажам приходится повторять все, что им нужно сказать друг другу, по нескольку раз. Принимая это во внимание, многое в "банановой" телепродукции можно понять и простить.

Во-вторых, мне иногда кажется, что все без исключения латиноамериканские сериалы созданы по какому-то многостороннему соглашению между всеми министерствами их экономик и образований. Обратите внимание: и в Мексике, и в Аргентине, и в Бразилии от кого бы ни рождались внебрачные дети и кто бы ни впадал в столь любимое авторами беспамятство, всегда, везде, при любой погоде и курсе национальной валюты мелкий и средний предприниматель является положительным героем. И если богатею, чиновнику или политику дозволяется быть негодяем, им никогда не сможет оказаться "сеньор инженер", "сеньор архитектор" или "сеньор доктор". Над последним, впрочем, согласно традиции европейской драматургии, можно слегка подшучивать, как и над "сеньором журналистом", но приоритет образования здесь всегда остается неоспоримым.

С самого первого появления сериала у нас, с времени той самой незабвенной "Рабыни Изауры", стало ясно, что любой сериал всегда глубоко национален и без него телевидение любой страны не может ощущать себя полноценным, так же как вся страна в целом -- без сборной по футболу. Поэтому при всей внешней простоте этого зрелища загадка сериала всегда равна загадке души предназначенного ему в зрители народа.

Опыты на этом трудном пути предпринимались у нас неоднократно: запускались вроде бы потенциально бесконечные по драматургии "Мелочи жизни", "Горячев и другие", "Дом", но настоящий бесспорный успех выпал на долю "Петербургских тайн" и "Улиц разбитых фонарей".

Опыт этих шедевров показывает, что отечественный сериал не может быть бесконечно длинен. Несколько десятков серий, в течение которых длится "сквозной" сюжет "Петербургских тайн", -- вероятно предел терпения нашего зрителя, по наблюдению Николая Бердяева, воспринимающего мир с эсхатологической точки зрения, то есть стремящегося всегда увидеть окончание любого процесса и, в частности, любой телевизионной истории.

"Улицы разбитых фонарей" тоже, строго говоря, не сериал, а цикл: несколько отдельных фильмов с одними и теми же героями. Вероятно, это повествование является для нашего зрительского менталитета наиболее оптимальной формой, что еще раз подтверждается третьим успешным телепроизведением в этом жанре -- "чеховским циклом", осуществленным к столетию МХАТа на ТВ-6. Чехов, как известно, написал несколько тысяч рассказов и, таким образом, еще в прошлом веке превзошел даже авторов "Санта-Барбары", тянущих только на первую тысячу сплетение всего лишь нескольких десятков историй. У Чехова же, прошу заметить, один рассказ равен одной истории, и если бы все или хотя бы половину чеховских рассказов попробовать экранизировать по "мхатовским правилам": один исполнитель -- один персонаж, то в России просто не хватит артистов, чтобы сыграть их всех. Творчество Чехова оказывается пока чисто технически недостижимым идеалом для отечественного "сериалостроения".

Второго Чехова у нас нет, и вряд ли он предвидится в ближайшее время, поэтому при реальной работе над сериалами придется, видимо, применять принцип коллективного авторства, что уже и было осуществлено в "Простых истинах", которые, как мы теперь знаем, не просто сборник школьных историй с одними и теми же персонажами, а первый шаг в становлении жанрового самосознания российского телевидения.

Принципом "Русской серии" был сознательно избран самый малобюджетный вариант, который ни в коем случае не следует трактовать как "дешевый" или "бедный". Точнее было бы назвать такой тип сериала "простым", в память, скажем, о столь же незабвенной "Просто Марии" и о тех же самых "Простых истинах". Такой "интерьерный" по преимуществу тип сериала (на презентации авторы признались, что в натуральной московской школе они снимали по сорок минут чистового материала за смену) неминуемо ставит в центр действия диалог в двух его ипостасях -- качество его написания авторами и качество его исполнения актерами.

Для зрителя должно быть удовольствием наблюдать, как общаются персонажи. Высшего мастерства в этом деле достигли, конечно, французы с их доведенной еще в ХVIII веке до совершенства культурой словесного диалога, и в этом смысле полезно сравнить наш сериал со, скажем, близким ему по тематике молодежным французским "Элен и ребята". Истории, происходящие в этом сериале с обитателями молодежного общежития, как будто бы нарочито "нарочиты", они возникают только в процессе общения персонажей и отсутствуют, если о них не говорят. Но с каким неподражаемым упоением предаются общению эти юные стервочки и недоумки, вылизывая великим языком Мольера все изгибы предложенных им несложных коллизий, с каким глубоким и полным удовлетворением они чувствуют себя в этот момент только французами и никем больше.

Нам тоже пришлось понаблюдать вербальное общение перед камерой нескольких десятков отечественных подростков, и это оказалось самым уязвимым местом "Простых истин", если их расценивать не просто как, повторяю, "школьную историю" в нескольких сериях, а первую акцию того глобального проекта, который задуман российским телевидением.

Насколько я помню из собственного опыта, нет возраста более фальшивого, чем тот, что располагается между детством и юностью, и, чтобы правдиво сыграть эту фальшивость, необходимо было собрать несколько десятков талантливых подростков. За те небольшие деньги и время, что были отпущены на производство "Простых истин", это, как видно, оказалось делом невыполнимым, а зрелый также и в профессиональном отношении "учительский персонал" присутствует лишь как педагогическая функция во главе с директором (Б.Невзоров) и его антиподом завучем (Е.Мельниченко).

Хотя авторы застенчиво признавались, что "Простые истины" опираются на классическую советскую "школьную драму" "Доживем до понедельника" о хороших и плохих учителях и молодом незнакомом племени, все же получилась у них не столько собственно "школьная история", сколько история на фоне школы.

Учитель Мельников устами Вячеслава Тихонова провозглашал: "История -- это наука, которая делает человека гражданином", -- из чего следовало, что школа есть место сотворения граждан на примере подвига лейтенанта Шмидта. Современная же школа, судя по "Простым истинам", взяла на вооружение не принцип сотворения граждан, а принцип социальной адаптации Дейла Карнеги вкупе с учением Зигмунда Фрейда, рекомендуемых для внеклассного чтения.

Конфликт, заложенный в отношениях директора и завуча, -- просто детская считалка. "Нехорошая" завуч мучает детей, но, как выясняется в ходе бесед с психологом, всего лишь изливает на них свою внутреннюю неудовлетворенность. Учительница английского языка строит свои отношения с детьми по принципу взаимопомощи, поэтому время от времени возникают ситуации, когда дети, чувствуя свою силу, встают на ее защиту. Директор в этой ситуации, в общем-то, бабской склоки вынужден исполнять функцию третейского судьи, замученного, в свою очередь, бесконечными хозяйственными проблемами.

Конфликт "отцов" (директор и завуч) развивается из серии в серию. А на его фоне происходит одна из коротких историй: то кто-то из девочек заподозрил подругу в неожиданной беременности, что немедленно становится предметом всеобщего обсуждения, но разрешается самым невинным образом. То юноша -- всеобщий любимец -- начинает пугать подруг и учителей придумкой о том, что собирается вступить во французский иностранный легион, причем врет настолько убедительно, что в конце концов и сам начинает в это верить.

А в общем, идет нормальная, но немножко игрушечная подростковая жизнь: совсем маленькие ябедничают, чуть постарше -- покуривают, почти уже взрослые -- влюбляются. И что будет дальше -- неизвестно.

И раз уж стало ясно, что центральное место в нашем сериальном хозяйстве займет на ближайшее время именно "разговорный" тип, то почему следует обязательно считать единственно возможным для сериального жанра лишь "колумбийский" тип диалога, который в одной из оэртешных "Тем", посвященных дублированию зарубежного кино, замечательно спародировал Артем Карапетян: "Мария умерла!" -- "Умерла?" -- "Да, умерла!" -- "Когда?" -- "Только что..." -- "Совсем?" -- "Да, совсем..." -- "Бедная Мария, бедная донна Алонса, бедный дон Родриго, бедные Хосе-Игнасио, Анна-Луиза, Констанция, Инноцента, Жужа, Шика, Альварес" и еще человек сорок, кроме Дельфины, потому что она злодейка...

Нам ведь и в самом деле никогда не приблизиться к таким "высотам". Разве что в комедии, что, впрочем, уже сделано, причем еще в прошлом веке Николаем Васильевичем Гоголем:

Подколесин. Что ж он, шьет фрак?
Степан. Шьет.
Подколесин. И много уже нашил?
Степан. Да, уж довольно. Начал уж петли метать.
Подколесин. Что ты говоришь?
Степан. Говорю: начал уж петли метать.
Подколесин. А не спрашивал ли он, на что, мол, нужен барину фрак?
Степан. Нет, не спрашивал.
Подколесин. Может быть, он говорил, не хочет ли барин жениться?
Степан. Нет, ничего не говорил.
("Женитьба", действие первое, явление II).

И никогда наш мужчина не сможет с телеэкрана обратиться к любимой женщине таким, например, образом:

"Как удовлетворить порывы сердца, которое хотело быть у ваших ног, но которое удерживает тяжесть высших соображений, парализующая самые горячие желания? О, если бы вы хотели!.. Только вы одна можете устранить препятствия, разделяющие нас..." и т.д. А ведь это вполне всерьез писал в свое время польской красавице Марии Валевской император французов Наполеон Бонапарт.

Но зато у нас есть три стоящие рядом реплики из "Чайки", которые, по словам Сергея Юрского, в сочетании составляют квинтэссенцию чеховского диалога. У нас есть драматические тексты и Тургенева, и Горького, а также Зощенко, Булгакова, Платонова, Эрдмана. И так же, как рубеж прошлого и нынешнего веков сформировал феномен русского психологического театра, почему бы рубежу истекающего и грядущего тысячелетий не произвести на свет "феномен русского сериала"? Ведь и сам драматический театр как таковой не нами выдуман, хотя, между прочим, телевидение создал, правда, в Америке, все-таки русский инженер Алексей Зворыкин.

...А куда же, спросите вы, все-таки исчезли, пробыв на экране всего три недели, "Простые истины"? А дело тут, оказывается, в том, что "Русская серия" предстает перед нами пока в виде эксперимента, пилотных выпусков разных сериалов. Те же из них, что соберут по результатам пресловутых рейтингов большее количество зрителей, вернутся к нам уже в расширенном, то есть уходящем в следующее тысячелетие варианте. Ничего не поделаешь, таковы жестокие условия конкурентной борьбы, в ходе которой осуществляется этот сериальный эксперимент века, который со стороны ОРТ поджимается классическим венесуэльским "Во имя любви", а НТВ давит на него при помощи "Досье детектива Дубровского".