Самосожжение

Смертельный репортаж

Это случилось в небольшом американском городе. Служащий промышленной фирмы позвонил на местную телестудию и пригласил оператора подъехать к месту, где он собирается выступить против своих хозяев, а затем совершить самосожжение. Репортаж был снят. В прессе разразилась дискуссия -- имели ли документалисты право показывать, как человек сжигает себя, хотя бы и по собственному желанию.

Впоследствии инцидент был экранизирован в игровом сериале "Закон Лос-Анджелеса". В телефильме вдова погибшего подает в суд на компанию, показавшую репортаж. Муж никогда бы не совершил свой поступок, уверяла она, если бы не безнравственная практика телевидения и циничное поведение оператора. "Он стоял в шести шагах и снимал, пока мой муж обливал себя бензином и чиркал спичкой. Как вы могли стоять и ничего не делать?" "Но ваш муж сам позвонил в отдел новостей, -- оправдывался оператор. -- Сказал, что намерен сжечь себя перед зданием фирмы в знак протеста против того, что она закрылась, а рабочие места переведены за рубеж. Потребовал прислать журналиста с камерой. Я сообщил в полицию, позвонил директору. Тот сказал: отрази..."

"Вам не приходило в голову, что, снимая самоубийство, вы помогли событию состояться?" -- спросил адвокат обвинения.

"Я больше девятнадцати лет работаю оператором. Я видел множество трагедий. Солдат, разорванных гранатами, голодающих детей. Я все это снимал. Если бы я об этом думал, то не смог бы выполнять свою работу".

"Ее муж известил и другие телекомпании о своем решении, -- настаивал адвокат, -- однако они предпочли отказаться по этическим соображениям".

"Когда пленка была отснята, -- возразил директор, -- ее включили в выпуски новостей всех телестанций. Мы маленькая компания. Боремся за свою аудиторию. Такие сюжеты люди хотят смотреть. Если нам будут говорить, какие новости снимать, а какие нет, то недолго скатиться к цензуре. В конце концов, никакого вторжения в частную жизнь не было. Оператор спичку не поджигал. Поступок жертвы -- ее поступок. Все равно как если бы оператор снимал самоубийство китов, которые по неизвестным причинам время от времени выбрасываются на берег".

Так ли уж далека эта логика от логики поведения отечественных документалистов?

Мотивы и мотивировки

Произведения визуальной культуры требуют все большего вложения средств. Некоторые из них способны не только себя окупать, но и сами приносят доход. Иногда очень крупный, почти фантастический. В первую очередь это относится, разумеется, к тому, что мы называем культурой массовой. Не исключая бульварную периодику -- криминальные сюжеты, сексуальные сцены, сенсационные выходки, оккультные акции и скандальные происшествия. Зрители в этих случаях становятся потребителями, произведение -- товаром, а деньги из средства достижения цели превращаются в самоцель.

Такая трансформация не всегда очевидна. И не только потому, что создатели "товара" не спешат афишировать подлинные мотивы своих усилий. Многие не признаются в них и самим себе. (Психологи вообще считают, что подлинные мотивы человеком в принципе не осознаются.) Срабатывает защитная философия -- за мотивы выдаются мотивировки.

"Народ нуждается в развлечениях". Разумеется. Как и то, что продюсер коммерческого вещания нуждается в высоком рейтинге, а его дают передачи, предлагаемые как развлечение. Прибыль и этика исключают друг друга. Чем выше прибыль -- тем ниже этические границы. "Хочется рейтинга, и, чтобы привлечь внимание к своему продукту, нарушают все моральные табу", -- признался как-то К.Эрнст интервьюеру "Общей газеты", сославшись в качестве примера на "600 секунд" как на печальный факт нашего ТВ. "То, что он (А.Невзоров. -- С.М.) делает, делать нельзя. Но какое чудовищное количество фанатов у него было!"

Трогательна неподдельная зависть в последней фразе. Такие признания, впрочем, звучат нечасто. С одной стороны, останавливает чувство приличия. С другой -- погоню за рейтингом удобнее выдать за заботу о зрителе: "Такие сюжеты люди хотят смотреть".

Секрет умножения зла

Первые репортажи о бастующих шахтерах на рельсах (1998) сопровождались сочувственными комментариями -- авторы репортажей убеждали бастующих, что те не одиноки, что не сегодня-завтра к ним присоединятся учителя и медики. Такие репортажи шли едва ли не в каждом выпуске новостей. В "Останкино" стали звонить из разных городов: "Присылайте бригаду. Наши шахтеры тоже собираются перекрыть дороги и останавливать поезда. Если не пришлете, то мы на рельсы не выйдем". Документалисты не слишком часто склонны задумываться о том, что передача, иной раз независимо от целей, срабатывает как детонатор общественных действий.

...В английской притче два джентльмена прогуливались вдоль реки. Завернув за изгиб берега, они неожиданно услышали крик о помощи -- в воде тонул ребенок. Один из них прыгнул в реку и буквально в последний момент схватил малыша. Но только вынес его на берег, как снова раздался крик -- тонул другой ребенок. Не отдышавшийся спаситель опять бросился в воду. И тут раздался еще более отчаянный крик -- в реке барахтался третий ребенок. Тогда второй джентльмен круто повернулся и побежал назад. "Куда же ты?" -- крикнул первый. "Я хочу отыскать того мерзавца, который бросает в реку детей".

Привычная ситуация в журналистской практике. Услышав крик, естественно поспешить на помощь. Ты спасешь одного, может быть, даже второго... а то и третьего. Но если количество тонущих все прибывает, становится ясно, что надо искать причину. Оба джентльмена действовали согласно совести и долгу. Но каждый свой долг понимал по-своему.

В журналистике это соответствовало бы профессиональному долгу репортера и публициста. Конечно же, броситься на помощь не размышляя, кажется и человечнее, и благороднее. Но не меньшее мужество необходимо, чтобы отыскать "мерзавца".

Летом 1998 года, когда бастующие шахтеры легли на рельсы, репортеры тотчас оказались рядом. Для этого даже не надо было бросаться в воду. Шахтеры, собственно, и ждали такой реакции. Они вышли на рельсы, чтобы их увидела вся страна. Отчаянный поступок был адресован президенту, правительству, Государственной думе -- властям, от которых зависело, будут ли они получать зарплату. Но не меньшая ответственность лежала и на средствах массовой информации.

Смелость факта и смелость мысли

Впервые забастовки шахтеров телевизионные репортеры показывали за девять лет до этого -- в выпусках новостей 1989 года. Президент и правительство РСФСР тогда обещали поддержку, заручившись шахтерскими голосами на выборах. Впоследствии подобные акции повторялись неоднократно. Но всякий раз дело завершалось лишь полумерами. После чего интерес к шахтерам угасал не только у президента и правительства, но и у средств массовой информации. Журналисты предпочитали критику следствий, а не причин. Смелость факта ценилась куда больше, чем смелость мысли. Это был репортерский подход к событиям. Журналистов не слишком интересовал "мерзавец, который бросал детей в воду". Шахтеры обвиняли власти в бездействии. Но не адресовали такой же упрек телевидению. Они даже не понимали, что их судьба зависела и от четвертой власти.

На экране не было передач, а тем более циклов передач, расследующих криминальный механизм, срабатывающий с неукоснительным постоянством. Когда выделяемые правительством деньги не доходили до шахтеров, оседая в карманах посредников и чиновников. Когда те же чиновники за много лет так и не сумели начать реформу угольной промышленности. Когда повышение цен на уголь (по просьбе самих шахтеров) приводило к тому, что его уже никто не хотел покупать. Когда политики, в чьих силах попытаться реально изменить положение, использовали голодающих шахтеров, как аргумент в предвыборных сражениях (и были даже, похоже, рады, что есть такой убедительный аргумент). Документалисты ждали, пока гром грянет.

По сути дела, экранная журналистика ограничивала себя репортерской реакцией на происходящее, а для репортера нет ничего заманчивее, чем в экстремальной ситуации быть в центре событий.

"Вся страна превратилась в один гигантский железнодорожный тупик", -- не без азарта сообщал ведущий "Скандалов недели" (23 мая 1998 года), предваряя репортаж из Анжеро-Судженска. На экране толпа детей, развернув транспарант "Голодные дети Анжерска", радостно скандировала: "Ельцина долой! Ельцина долой!", -- показывая тем самым, что полотно железной дороги для них -- заманчивая сценическая площадка. Судя по выражению лиц, ситуация всероссийской трибуны им очень нравилась. "Даже дети уже понимают, что экономические требования не помогут, -- пояснял корреспондент. -- Школы закрыты. Но лежание на рельсах само по себе стимулирует детское творчество..." Возбужденные присутствием телекамер, подростки объясняли, что живут без конфет, а мороженого не видят годами. Враг был найден: "Президента в отставку!"

На документалистов падал отблеск популярности, которую пожинали шахтеры. Разумеется, они не думали о последствиях, какие могли принести подобные передачи. К тому же на этот случай существовал и удобный тезис: если репортер станет думать о последствиях, то никакого репортажа не будет. Картина события окажется явно предвзятой. Между тем предвзятыми были как раз эти репортажи. Охотно давая слово шахтерам, документалисты не давали такого же слова пассажирам в остановленных поездах. Первые часы те тоже испытывали солидарность с шахтерами (многие месяцами и сами не получали зарплату), но проходило два часа, три, затем сутки, двое, и состояние их менялось.

Вот свидетельство жительницы Якутии, направлявшейся в Кировскую область к тяжелобольной матери и застрявшей у шахтерского пикета в том самом Анжеро-Судженске, где репортеры снимали декламирующих детей. "Там творилось нечто невообразимое. Все пути на километры забиты пассажирскими и грузовыми составами. Купить что-либо поесть негде -- базарчики, киоски, магазины закрыты. Проводники пояснили: боятся шахтеров, которые забирают продукты для своего пикета. Нестерпимая вонь от человеческих испражнений. По вагонам ходят крепкие мужики, требуют у пассажиров деньги в фонд бастующих шахтеров. Милиция не реагирует: "У нас приказ ни во что не вмешиваться". Палатки. Костры. Крики, ругань". Нормальным ходом поезда пошли лишь после Новосибирска. Но застать свою мать в живых жительница из Якутии уже не успела.

Ни в чем не повинные пассажиры оказывались в невольных заложниках, как и жители регионов, на территории которых останавливались вагоны, -- громадные неустойки предстояло заплатить из местного бюджета. Аман Тулеев объявил в своей области чрезвычайное положение и предупредил, что на грани закрытия металлургические предприятия и химический комбинат. Под Челябинском остановили состав с радиоактивными отходами. Уже неделя, как была перекрыта Транссибирская магистраль, блокирована дорога из Москвы в Воркуту, практически отрезан юг России. Тульские шахтеры грозили перекрыть дорогу на Москву.

"Шахтер в России больше, чем шахтер, -- горько оценил ситуацию в "Известиях" А.Подрабинек. -- Шахтеры, -- писал он, -- шантажируют правительство, взяв в заложники всех остальных граждан России".

Собственно, выходя на рельсы, шахтеры и не думали никого шантажировать. Они думали лишь о том, как помочь себе в безвыходном положении. И надеялись на содействие телевидения. Но журналисты, охваченные гражданским негодованием и не видевшие в происходившем ни грана собственной вины, на самом деле помогли своим героям стать невольными террористами.

Задуматься о последствиях

Профессиональное сообщение в выпуске новостей содержит все факты, необходимые для понимания ситуации. Но оно же исключает побочную информацию, способную вызвать негативные общественные последствия. Например, уведомления о готовящихся общественных беспорядках с указанием места и времени -- где и когда они могут произойти. Или те же призывы к учителям и медикам присоединиться к шахтерской акции, исходящие, к слову сказать, от авторов репортажей. В последнем случае журналист рискует оказаться не столько информатором, сколько подстрекателем, а обнародованный прогноз обернется реальностью именно в силу массового оповещения.

Разумеется, никакая истина не опаснее тех последствий, к которым приводит ее незнание. Но это не освобождает документалиста от необходимости задуматься о последствиях. Ибо фрагментарный факт, изъятый из контекста происходящего, сводящий противоречивую ситуацию к одномерной сенсации и обнародованный без учета массового сознания, может вызвать общественную реакцию, несоизмеримую с социальным значением этого факта.

Опасность нежелательной информации многократно возрастает, когда речь идет о военных действиях, этнических столкновениях и террористических актах. В дни трагических событий в Буденновске -- во время чеченской войны -- вся страна сопереживала заложникам, захваченным в госпитале Шамилем Басаевым. Многие зрители, впрочем, испытывали сочувствие и к самому Басаеву. Но как только Басаев превратил пациентов больницы -- невинных людей -- в заложников, он сам превратился из жертвы войны в террориста.

Никакая справедливость недостижима ценою жизни других людей. Какими бы доводами ни оправдывалось совершенное преступление. А доводы эти всегда найдутся. Никогда и ни при каких условиях не протягивать микрофон террористу -- закон цивилизованной журналистики.

Экстремизм, нетерпимость, слепая ярость и даже слепая месть не должны получать на экране такое же право голоса, что и разумные аргументы -- стремление к доводам, а не силе. "Би-Би-Си избегает прославлять террористов или создавать впечатление о законности их действий", -- говорится в профессиональных рекомендациях знаменитой вещательной корпорации.

Подобного рода правил в отечественной тележурналистике не было. "Главное, я открыл бутылку и выпустил джинна, -- признавался Басаев корреспондентке НТВ Елене Масюк. -- Люди уже знали, что делать. Люди почувствовали вкус..." Вряд ли, добравшись до Басаева, чтобы взять у него интервью, корреспондентка задумывалась о последствиях подобного рода сюжетов. Открыть бутылку и позволить почувствовать вкус содержимого миллионам свидетелей намного проще, чем эту бутылку потом закрыть. Два года спустя -- во время очередной поездки в Чечню -- она сама была захвачена боевиками и стала заложницей. Больше трех месяцев провела в плену. Убийственная логика самой жизни!

Но если бы губительные последствия таких передач касались только судеб одних репортеров!

Ликователи и катастрофисты

Здоровое общество требует всей полноты информации о самом себе, о многообразии мнений и социальных противоречиях, движущих силах развития, о каждодневном состоянии общества с его достоинствами и недостатками. Бытовавшая десятилетиями теория бесконфликтности оставляла в этой картине одни достоинства. Остальное приходилось на долю жителей капиталистических стран (забастовки, авиационные катастрофы, землетрясения...).

Номенклатурное телевидение породило особый вид теленовостей -- информацию, независимую от фактов, которым запрещалось противоречить передовому мировоззрению. А если они все же противоречили, то тем хуже для фактов -- они оставались за кадром. Теория бесконфликтности задумывалась по-своему о последствиях. Прежде всего о последствиях для режима. Психология шлагбаума работала безотказно. Чтобы заметить "отдельные недостатки", требовалось немало мужества. И что с того, что действительность на экране мало чем походила на действительность вне экрана, -- именно ее и надлежало считать реальностью. Такие "новости" воспитывали поколения хроникеров-ликователей.

Наступление гласности изменило ситуацию радикально. Очень скоро оказалось, что фиксировать бедствия не труднее, чем отмечать достоинства. Поначалу это даже выглядело как смелость. Реестр достижений трансформировался в перечень недостатков. Ликователи превратились в катастрофистов. (К тому же если первые действовали скорее по принуждению, то вторые все чаще -- по убеждению.) Выяснилось, что ликовать можно даже по поводу катастроф. Так родились криминальные новости.

Начало было положено все теми же "600 секундами". Легализованная А.Невзоровым "расчлененка" стремительно вошла в повседневную практику. "Дорожный патруль" стал первым учеником.

Вы не сожалеете, что легализовали на телеэкране отвратительные сцены насилия и жестокости? -- поинтересовалась как-то корреспондентка.

Да, мы стерли в массовом сознании некую грань, -- согласился Невзоров. -- И, возможно, если б не это, страна не имела бы сейчас такой преступности... Но сердце у меня не содрогается. У меня низкий болевой порог.

Отсутствие болевого порога отличает создателей "Криминала", "Чистосердечного признания", "Петровки, 38", "Дежурной части"... Многие из подобных программ появляются на центральных каналах несколько раз в день.

"Катастрофы недели", "Скандалы недели" -- со временем эти рубрики становились все менее отличимы от ежедневных выпусков новостей. "Полное ощущение, что дежурные бригады всех центральных каналов соревнуются в том, кто страшнее покажет российскую действительность", -- писал автор публикации в "Аргументах и фактах".

"Хороших новостей не бывает". Известная прежде шутка пришлась ко времени. Превратилась в руководство к действию. Мужество теперь уже требовалось тому журналисту, который пытался находить какие-то достоинства в окружающей жизни.

"Немедленно поднимайся наверх! -- давали приказ с палубы водолазу, работавшему на дне. -- Корабль тонет!" Эти слова обрели пугающую притчевость и реальность. "Корабль тонет!" -- звучало в средствах массовой информации едва ли не с первых дней перестройки. Вероятно, еще ни один корабль не тонул так громко.

Глядя на информационные выпуски, можно подумать, что самолеты взлетают, чтобы разбиться, нефть добывается, чтобы разлиться из утонувшего танкера, отравив близлежащую акваторию, автомобили производятся, чтобы похоронить их владельцев в своих обломках. "Дорожный патруль" демонстрировал последнее обстоятельство трижды в день, обогатив черный юмор провинции, где программу главным образом любили "за то, что в ней много мертвых москвичей".

"Наши передачи отражают состояние общества", -- утверждают катастрофисты. Но разве не то же самое утверждали в свое время и ликователи? Да и так ли уж существенна разница между этими типами журналистов, упрощающих реальность до монохроматического абсурда и способных воспринимать действительность исключительно со знаком плюс или только со знаком минус?

Диагнозом можно убить пациента

"Практически был введен запрет на все то, что не укладывалось в концепцию катастрофизма, -- писал в "Известиях" социолог Д.Дондурей. -- Президент недееспособен, правительство беспомощно, экономический курс ошибочен. Журналисты не уставали повторять эти тезисы круглый день".

В августе 1998 года разразился кризис. Ситуация стала еще более угрожающей. "Выпуски новостей верстались, как сводки с фронта: оба правительства -- и Черномырдина, и Кириенко -- подавались как исчадие ада. Людей заставляли идентифицироваться исключительно с поражением", -- продолжил Д.Дондурей в следующей публикации.

"Вам надоело то, что вы видите на экране? А вы не смотрите! -- протестовали ответственные за вещание оппоненты. -- Тогда упадет рейтинг и передачи снимут с эфира. Коммерческое телевидение вынуждено учитывать вкусы зрителей. Да, на экране очень много негативной информации. Вы говорите, что нужен баланс. Но разве есть баланс в нашей жизни?"

"Откуда он появится, если ТВ само определяет "повестку дня", -- возражал на эти доводы Д.Дондурей на заседании телевизионного "Пресс-клуба" в сентябре 1998 года. -- Вместо анализа ключевых проблем весь день выпускают только "черные" новости".

"Я абсолютно не согласен с господином Дондуреем, -- парировал Сергей Корзун. -- Вот мы говорили о последней катастрофе с паромом. А что, мы должны начать каждый выпуск новостей с того, что паром сегодня точно прибыл по расписанию и ни с чем не столкнулся?.. Кто смотреть будет?" "А как зашкаливали рейтинги "600 секунд" при сплошных трупах. Разве это мы придумали? -- поддержала своего коллегу Наталья Геворкян. -- Зритель это любит". "Но что такое профессиональный долг журналиста в таком случае?" -- не сдавалась ведущая. "Узнавать информацию и сообщать ее зрителям и читателям", -- прозвучал ответ. "Без отбора? Без нравственной ответственности за то, что ты сообщаешь?" "Мы говорим о журналистике или о чем-то другом?" -- не выдержала участница спора.Чувство социальной ответственности в число достоинств документалиста, судя по всему, ею не включалось.

"Но когда у парохода крен, нельзя кричать -- бегите все к одному борту! Пароход опрокинется... -- вмешался в спор писатель В.Овчинников. -- Если средства массовой информации усиливают панику, они действуют антисоциально". "Они действуют преступно, -- еще более резко высказался невролог Александр Вейн на подобного рода дискуссии, которую вел два месяца спустя Андрей Караулов ("Момент истины", 14 ноября 1998 года). -- Кризис -- это несчастье. Но до кризиса в России появилось столько личных автомашин на тысячу населения, сколько не было никогда. Построено такое количество домов, которое никогда не строилось. Выехали за границу туристами столько, сколько никогда не выезжали". "Мне это труположество, которое с Невзорова началось и не им закончилось, глубоко противно, -- вмешался в обсуждение Виктор Шендерович. -- Вопрос один: кто будет определять, что показывать и чего не показывать, что нравственно и что нет?" "Ганди сказал: у меня есть только один тиран -- тихий голос моей совести, -- ответил Вейн. -- Кто будет решать за каждого человека? Он сам". "Говорят ли студентам, что в журналистике гораздо больше того, чего нельзя, чем того, что дозволено? -- включился в общественную дискуссию на страницах "Общей газеты" кинорежиссер А.Сокуров. -- Перед вами тяжелобольная страна, а вы этого больного кормите несовместимой с его диагнозом пищей..."

Добиваясь все более оперативного и все более красноречивого изображения катастроф, документалисты не замечают, что главная катастрофа -- состояние самого телевидения. Правы психиатры -- диагнозом можно убить человека.

Эффект наркомана

Документалисты фиксируют действительность, какой ее видят или предпочитают видеть. Утонувший паром -- несомненное событие по сравнению с паромами, которые приходили по расписанию. Расчленяя окружающую действительность на поражения и успехи, словно эти состояния существуют одно без другого, они отдают предпочтение поражениям, поскольку последние зрелищнее и драматичнее. И к тому же вызывают куда большее сострадание у телезрителя, сознающего, что он в своем несчастье не одинок. "Такие сюжеты люди действительно хотят смотреть", -- за этим коронным доводом совсем не иллюзорные основания.

"Когда кого-то сбивает машина, образуется толпа. Я-то вынужден был смотреть, это моя работа, -- рассказывал В.Емельянов, репортер "Дорожного патруля", после полутора лет работы добровольно покинувший рубрику, несмотря на заманчивую зарплату. -- Но что заставляет молодую женщину вести пятилетнюю дочь на улицу... выскакивать в халате, в тапочках. Ей нужно постирать, что-то мужу сготовить, а она ведет дочь набираться этих впечатлений. Не сказки ей читает, а вот это показывает. Не могу понять. У лежащего на дороге разворочена грудная клетка. И на это смотрят. Вы бы видели их глаза. Какое-то жадное поглощение..."

"Следует находить баланс между задачей говорить правду и опасностью снизить порог чувствительности аудитории, -- предлагают задуматься этические рекомендации для сотрудников Би-Би-Си ("Насилие в передачах"). -- Без достаточно веских оснований не следует показывать трупы... Равным образом не следует без оснований концентрировать внимание на кровавых последствиях несчастного случая..."

В самом деле, зачем, например, торговцу наркотиками задумываться о последствиях своих действий? Другое дело -- предложить попробовать марихуану, испытать хотя бы раз в жизни героиновый кайф. Но после того как пройдена "точка возврата", возникает эффект наркотической зависимости. И теперь уже не торговец будет искать клиента, а тот его.

Когда репортеры стремятся поразить воображение зрителя жестокостями нашей жизни, они достигают обратного результата. Приученный к регулярным дозам такой жестокости, зритель становится нечувствительным к их показу, и с каждым разом дозы должны быть все более крупными, а детали все более страшными. Потребность в подобных зрелищах возрастает по мере их потребления. Мало-помалу они становятся едва ли не основным содержанием рубрик. Ежедневным наркотиком. А массовое влечение поднимает рейтинг. И круг таким образом замыкается.

Тихий голос совести

"Желание приобщиться к интимной жизни известных людей не менее вечно в народе, чем поиски смысла жизни или борьба с тараканами", -- заметила как-то Мария Розанова. Факты есть факты. Нелепо отрицать их существование. Но в смысл жизни легко возвести борьбу с тараканами, а "пипл хавает" превратить в осуществление высшей демократичности.

"Наши сети должны охватывать как можно больше зрителей и слушателей, и поэтому забрасывать их мы должны в мелководье, чтобы поймать в них как можно больше рыбы", -- уверяют американские продюсеры, давно освободившие себя от застенчивости, не приносящей ни малейшей прибыли. Сфера развлечений в Америке, по мнению их собственных экспертов, на 90 процентов преследует цели коммерции.

"Социологи подыгрывают публике и способствуют утверждению нынешних вкусов тем, что принимают их за критерий реальности, -- предостерегал своих соотечественников Дуайт Макдональд лет сорок назад. -- Они рас- сматривают людей, как стадо бессловесных животных, как скопление условных рефлексов, и принимают любое идиотское убеждение, если оно поддерживается большинством".

"Я прекрасно понимаю, те суммы, которые на телевидении вращаются, уже не предполагают понятий "плохо" или "хорошо", "стыдно" или "не стыдно", -- размышляет замечательный фотограф-портретист Валерий Плотников о своих давних знакомых, работающих на телевидении. -- Но то, что происходит на каналах при их прямом участии, ошеломляет". И теперь все реже он испытывает стремление делать своих приятелей героями фотографий. "Ребята, у вас есть дети!.. Я думаю, что когда они станут большими, то уже не скажут: "Папа, как же ты мог?" Потому что вырастут такими же, как вы сами".

Самосожжение общества

"Есть два выхода из кризиса, -- объявляет герой недавнего анекдота, -- один более реалистичный, что прилетят инопланетяне и все наладят. Второй менее реалистичный, что мы это сделаем сами".

От журналиста зависит картина мира, которую он представляет аудитории. И кого он выбирает в свои герои из тех, кто существует в реальной жизни.

Когда за наших телезрителей платило само государство, они были лишены информации, от лица которой на общество воздействовала пропаганда. Теперь же, когда расходы на вещание оплачивает рекламодатель, мы лишились культуры, от лица которой вещает массовая культура. И чем откровеннее коммерсанты от телевидения преследуют материальные интересы, тем слабее звучат в их текстах нравственные суждения.

Однако общество, лишенное подлинной информации или культуры, теряет себя как общество. Оно превращается либо в объект манипуляции политиков, либо в толпу любителей криминала и "мыльных опер", когда у каждого зрителя, как заметил критик, "будут глаза размером с дыню и никаких мозгов".

По существу, цен трализованная пропаганда и попса -- явления одного порядка. И то и другое -- безотказное средство стандартизации. В одном случае на выходе пресловутые люди-винтики, в другом -- единообразные куклы Барби.

Телевидение формирует граждан, которыми легко управлять. Номенклатурное телевидение осуществляло эту задачу вполне сознательно. Но достичь того же результата, как мы убеждаемся, способно и коммерческое вещание, которое не ставит перед собой никаких задач.

Никаких, кроме рейтинга. Кроме привлечения публики демонстрацией катастроф и сенсаций, душещипательных мелодрам и астрологических прорицаний. Чтобы как можно больше зрителей оказывались перед экраном, поглощая свою ежедневную дозу страха в криминальных сюжетах. И, убедившись в неисправимости окружающего нас мира, уходили от реальности в иллюзорные страсти героев латиноамериканских сериалов. А на закуску получали очередной круто закрученный триллер или эротическую программу.

И если назавтра житейское отчаяние и очередная невыплата зарплаты станут невыносимыми, такой зритель выйдет, чтобы лечь на рельсы и останавливать поезда. Тогда-то и появятся репортеры и покажут его по телевидению.