Пророки и пороки в своем отечестве

Очередной — на этот раз уже 19-й — ежегодный кинофестиваль в Утрехте снова продемонстрировал, что в маленьком Королевстве Нидерландов существует свой, особенный национальный кинематограф, с кумирами и непризнанными гениями. Картин, конечно, не чрезмерно много, так что Утрехт традиционно выплескивает на экраны практически всю кинопродукцию года: художественную, документальную, анимационную — полнометражную и короткометражную местных классиков и студентов. Не забывают и фламандские фильмы, а также наиболее крупные постановки совместного производства. Например, широко рекламировалась лента о Рембрандте, изящно сделанная французским режиссером Шарлем Маттоном на французском языке, но с голландскими актерами.

Директор киносмотра Я. ван Хайнинген сказал: «В момент смены столетий хочется определить главную тему фестиваля — наше кино в течение века. Но каким образом можно охватить все развитие голландского кинематографа за семь дней?»

Чтобы, по крайней мере частично, решить эту задачу, еще до начала фестиваля его организаторы распространили специальную анкету среди любителей кино, профессионалов и журналистов. Они попросили назвать десять лучших фильмов, наиболее интересных и дискуссионных для голландского общества последних десятилетий. Абсолютным лидером этого конкурса, озаглавленного «Век фильма — фильм века», оказался «Турецкие сладости» (Turks fruit, 1973) Паула Верхувена. Кстати, его же «Солдат Оранье» (Soldier of Orange, 1977) занял второе место. Все десять победителей конкурса были включены в программу фестиваля.

Заметьте, что в десятку лучших картин не вошел ни один фильм Йоса Стеллинга, так широко почитаемого в России и многих других странах мира. Традиционный приз фестиваля в Утрехте «Золотой теленок» (еще один, специальный, из множественного поголовья) был торжественно вручен жене Верхувена, так как сам режиссер слишком давно и плотно занят в американском кино, продался — ревниво полагают его соотечественники. И тем не менее почитают Верхувена как национального кинематографического лидера. Почему?

Может быть, именно с этого вопроса и началось мое погружение в голландское кинопространство, странное и не всегда совпадающее с обычными представлениями о том, «что такое хорошо и что такое плохо»…

Просмотр «Турецких сладостей» входит, например, даже в школьную программу. В чем же прелесть этого фильма, честно говоря, не распространяющего на меня свое обаяние? Казалось бы, простая незатейливая мелодрама: всего лишь история взаимной любви, осложненной лишь не очень существенными размолвками героя с его возлюбленной, излишне ветреной и детски инфантильной. Она страдает канцерофобией, которая время от времени служит поводом для резковатых специфически голландских шуток. Однако к финалу картины у героини действительно обнаруживается рак мозга, и она умирает, оставляя неизгладимый след в душе героя.

Для того чтобы понять силу влияния этого фильма на развитие голландского кино и то, чем так значительно сегодня происходившее с голландцами в 60 — 70-е годы — время создания картины, — обратимся в прошлое Королевства Нидерландов. Подданные королевы справедливо утверждают, что «Бог создал землю, а голландцы Голландию». Это страна вечных тружеников, отстроивших свои знаменитые города на бесчисленных сваях и до сих пор отвоевывающих жизненное пространство у моря. Голландская архитектура не знает себе равных. В школе на уроках географии детям объясняют, что важно не пространство, а важно плодотворно и точно использовать каждый его сантиметр.

Еще это страна рыбаков, крестьян и купцов. Людей, в принципе, достаточно суровых, привыкших к дождю, пронизывающему насквозь холодному ветру, штормам, до сих пор время от времени прорывающим дамбы, и натиску воды, затопляющей огромные пространства.

В этой стране никогда не было аристократии. Так называемые хорошие манеры не из обихода ее обитателей. Язык не слишком благозвучен для постороннего уха, и границы, где он используется, легко обозримы.

Голландцы — аскеты. Во всяком случае, изначально строгие традиции кальвинизма приучили их записывать на свой счет всякий добрый поступок, не позволять себе каких бы то ни было излишеств, сострадать бедным, не кичиться достатком, быть благоразумными и экономными. Они были и остаются прекрасными хозяйственниками, организовав свою социальную жизнь наиболее целесообразным способом.

Фильм Верхувена «Турецкие сладости» родился в годы экономического просперити, которые молодежь, как и повсюду в Европе, отметила своими требованиями полных и окончательных свобод, внешним отказом от всякой аскезы кальвинизма, главным образом в сфере сексуальных отношений и вызывающей правды поведения. Смешение полов, поражающие с непривычки формы одежды, нагота, как и наркотические грезы, были выведены из-под запрета.

Верхувен первым продемонстрировал под восторженные аплодисменты сочувствующей публики, что же такое свободная любовь и свободные взаимоотношения по-голландски. Эстетика его экрана была вскормлена так называемой правдой без прикрас. Мы так любим, так общаемся, так ничего не стесняемся и вовсе не стараемся кому-то понравиться. Но в то же время в не всегда аппетитной грубоватой физиологичности проглядывало и нечто специфическое, «правда» была освещена традиционной голландской простотой и простодушием, доходящим до прямолинейности. Никакого изысканного артистизма, никакой сложной психологической игры.

Сбрасывая с корабля современности суровые требования кальвинизма, голландцы остались сторонниками немудрящей конкретности. Их мироощущение парадоксальным образом обнаруживается в той новой киноэстетике, в том гипернатурализме, основы которого заложил Верхувен и который голландцы, по крайней мере в кино, продолжают преданно выхаживать. Теперь они верят, что их жизнь по-настоящему свободна и соответствует реальной правде отношений, не обремененных фантазиями и условностями.

Самое интересное, что при этом даже амстердамцы, достигшие, казалось бы, максимальной свободы или вседозволенности, на самом деле в глубине души остаются детьми все той же преуспевающей, деловой, но крошечной провинциальной крестьянской страны и обременены изрядным комплексом неполноценности. Они верят в то, что очень похожи на отвязных героев «Турецких сладостей», «своих» ребят, оставаясь внутренне скромными и неуверенными в себе. Бравируя полной раскрепощенностью, голландцы словно боятся подступиться к себе подлинным, к тому внутреннему смятению, которое они так скрывают от чужих. «Турецкие сладости», очевидно, и были восприняты как образец предельной честности в изображении любовных отношений. Лишь бы все было честно и просто во внешних проявлениях.

А честность — это значит любовь, приравненная к немудрящему сексу, который на экране почти всегда соседствует с физиологическими отправлениями. Любовь плотоядна и не дает оснований для лирики. На голландском экране чаще всего происходит не слияние душ, а бесконечное, очень деловое, почти всегда антиэротичное слияние тел. Туалет, а по-простому сказать, уборная, одно из самых естественных мест действия. Если героине «Турецких сладостей» показалось, что у нее кровь в фекалиях, то возлюбленный, подробно разглядывая содержимое унитаза, со смехом констатирует, что вчера она ела свеклу.

Голландский экран склонен чрезмерно упрощать и внутрисемейные отношения. Интересно, например, что во время сексуальных (любовных?) игр дочери мать как само собою разумеющееся может войти к ней в комнату, и точно так же дочь может без стука появиться в комнате матери, когда та ведет свои сексуальные игры с новым партнером. Под одобрительный смех зрительного зала мать, когда у нее невзначай слишком сильно открывается декольте, кокетливо подмигивает возлюбленному своей дочери. Проблема возраста тоже решается весьма специфично, поскольку взаимоотношения детей и родителей более всего напоминают отношения сверстников.

Ранние картины Верхувена, как и других голландских режиссеров, привлекают национального зрителя неэстетичной для меня, но зрителями горячо любимой поэтикой тривиального. С их точки зрения — естественностью естественного. Голландцы — практики и не слишком любят философствовать. По крайней мере, на экране.

В фильме «Поцелуи» (Kьssen, 1999, режиссер Николе ван Килсдонк), сделанном в жанре комической мелодрамы, героиня разработала собственную специфическую систему обольщения приглянувшихся мужиков. Вначале, когда облюбованный ею кавалер видит только ее лицо, она игрива и кокетлива. Когда же героиня обнаруживает себя в полный рост, то оказывается, что обольстительница беременна и у нее уже начинаются схватки. Растерянный неудачник хватает машину, везет ее домой, в панике пытается звонить врачам. Но следующий кадр предлагает несколько неожиданный поворот сюжета. Совершенно голая и совершенно небеременная героиня, завалившись на постель, с хохотом объясняет, что подложенная под платье подушка помогает ей добиться джентльменского внимания при транспортировке ее домой. «А теперь ну-ка быстро в постель и не стесняйся! Здесь же Голландия!» Зал дружно хохочет.

В фильме «Рай» (Het Paradijs, 1999, режиссер Мартен Траурит) то ли фотомодель, то ли проститутку выигрывает по радио в месячное пользование провинциальный водитель автобуса. Его сексуальные отправления с приобретенной бесплатно (это очень существенно для голландцев!) жертвой бесцеремонны и по-животному грубы.

И никого из голландских зрителей не удивляют кадры, в которых героиня фильма наблюдает, как ее временный хозяин и его партнер по бизнесу, ведущие деловые переговоры, трижды одинаково дружно справляют малую нужду на травку под окном.

Неожиданно отправившийся на тот свет сосед героини оказывается женщиной, которая всю жизнь скрывала от посторонних свой истинный пол. В сегодняшней Голландии, где расцветают все перверсивные цветы, такая предосторожность соседа-соседки кажется анахронизмом, который, очевидно, можно объяснить только чрезмерной удаленностью от Амстердама живущих в глубинке героев картины.

Новым голландцам понятнее, когда герой фильма «Унтер ден Пальмен» (Unter den Palmen, 1999, режиссер Мариам Краусхоп), которого играет знаменитый Хельмут Бергер — действие разворачивается в Роттердаме, — фактически на глазах зрителя и своей черной возлюбленной неожиданно меняет сексуальную ориентацию, предпочтя черной красавице белокурого красавца.

Но все-таки точнее и драматичнее всего состояние души народа, его коллективного сознания выражает произведение подлинного искусства, какие бы проблемы при этом ни приходилось решать его автору. Действие фильма блистательного Йоса Стеллинга «Ни поездов, ни самолетов» (No Trains no Planes, 1999) разворачивается в типичном амстердамском кафе в течение одного дня и вечера, переходящего в ночь. Самое обычное кафе, самые обычные каждодневные посетители, самые обычные посиделки, самая обычная уютная скука. Привычное однообразие нарушается потрясающим воображение обывателей явлением телезвезды, якобы итальянца, а на самом деле перекрашенного голландца, родного брата героя фильма. Вульгарная пошлость массмедиа, восторги от бедности вкуса и воображения, неумение и нежелание жить — все подготавливает физический конец того, кто, в сущности, уже умер духовно. Самоубийство героя картины в финале — трагическая закономерность, наглядная демонстрация внутренней пустоты, безжизненности каждого из на свой лад одиноких посетителей заведения.

Актер Дирк ван Дайк получил премию за лучшее исполнение мужской роли. «Иллюзионист» и «Стрелочник» Стеллинга были удостоены «Золотого теленка» в Утрехте соответственно в 1983 и 1986 годах. Но местные критики почему-то всегда далеки от восторгов. Вот и новую работу Стеллинга они оценивают между «плохо» и «средне», несмотря на то что фильм побывал уже на двадцати семи кинофестивалях и получил не один приз. Увы, Стеллинг — не пророк в своем отечестве…

Подлинно национальный художник, с интимной доверительностью открывающий миру специфику голландского восприятия жизни, стоит прямо-таки особняком в кинематографе своей страны. Голландцам почему-то не хочется смотреться в его зеркало. Но разве не так же отказывали в объективности шведу Ингмару Бергману?

Если судить по голландскому мейнстриму, национального зрителя устраивает совсем другое зеркало: события, события, события. Только бурная, подчас до бессмысленности бурная сюжетика способна встряхнуть однообразно упорядоченную жизнь среднего голландца. Ничего, что на самом деле она совсем не такая.