О Варшавском

Передо мною письмо, которое на днях получил от друга из Москвы. Пишет о тяготах и болезнях, терзающих его, а главное — о бедах, выпавших на долю нашей многострадальной родины. А в заключение приписка, несколько слов о нашем старшем коллеге Якове Львовиче Варшавском (цитирую точно по письму): «P.S. Яков, как ты, наверное, знаешь, в Кельне. Ему 88, он довольно слаб. Подробностями не владею».

С одной стороны, сообщение это огорчило. А с другой — вселило надежду: значит, жив, может, еще и встретимся на жизненных перекрестках.

Увы, чудеса на этом свете бывают лишь в кино. С Яковом Львовичем Варшавским ушел из жизни, наверное, последний театральный критик из «антипатриотической группы», как их называли в многочисленных статейках, положивших начало разнузданной антисемитской кампании.

Должен сразу сказать, что с первого дня знакомства в редакции «Искусства кино» летом 1957 года и до последней нашей встречи незадолго до моего отъезда в США ни единого разу он не рассказывал о своих злоключениях в то треклятое время, никогда не представал невинной жертвой, несправедливо гонимым. Мне кажется, в нем органично существовали как бы два характера, две человеческие ипостаси. Он был необыкновенно талантливым, точно чувствующим искусство критиком, исследователем, аналитиком, наделенным писательским даром. А другая ипостась его натуры — неистребимое жизнелюбие, неиссякаемый оптимизм, любовь к веселью, шуткам, куражу.

Оказавшись в редакции столь солидного журнала, я, почти десяток лет проработавший в коллективе типографии, где, как вы понимаете, в любой памятный день не обходилось без рюмки горячительного, был уверен, что попал к небожителям, в сверхинтеллектуальную среду. Но до конца дня еще было далеко, когда Варшавский подошел ко мне и сразу же, без предисловий предложил: «Старик! Вы сегодня отработали первый день. Надо отметить!» Не дождавшись ответа, он сам определил место для такого важного «мероприятия» — шашлычную на Тверском бульваре, что рядом с Кинотеатром хроники. Сейчас ни шашлычной, ни кинотеатра уже нет.

Этот вечер запомнился на всю жизнь. Конечно, не тем, сколько было выпито (совсем немного), а той душевной теплотой и непоказной приязнью, с которой отнесся ко мне, молодому, необученному, опытный профессионал, мастер своего дела.

Потом были нелегкие будни, часто приходилось работать до глубокой ночи, но были и часы совместного отдыха, веселые и безмятежные.

Якова Львовича наряду с Александром Евсеевичем Новогрудским почитаю как своих учителей, хотя и по складу характера, и по стилю работы редко встретишь столь разных людей.

Если Я.Л. нравилась та или иная статья, он сразу, не раздумывая, ставил ее в номер, невзирая на огрехи в стиле или даже в чем-то с ней не соглашаясь. Если же А.Е. нравилась статья, он ее скрупулезно правил, долго «вылизывал», даже переписывал целые абзацы.

И как ни странно, они прекрасно дополняли друг друга. Этот дуэт, возглавляемый умной, энергичной женщиной Людмилой Павловной Погожевой, сделал в конце 50-х журнал «Искусство кино» одним из самых интересных изданий. Ну а с точки зрения высокого начальства, самым крамольным после «Нового мира».

Один случай, в котором косвенно и я оказался замешан. Мой тоже недавно ушедший из жизни друг Лев Фуриков, работавший тогда в редакции, в один прекрасный день в начале 1959-го после недолгих уговоров затащил в редакцию Виктора Платоновича Некрасова. Познакомили его с Людмилой Павловной. Некрасов сделал несколько комплиментов журналу, сказал, что регулярно его читает.

И состоялся такой диалог:

- Почему бы тогда не написать для журнала, если он вам так нравится? — предложила Л.П. гостю.

- О чем? — спросил писатель.

- Да о чем хотите… Мы напечатаем все, что вы напишете, — опрометчиво пообещала растаявшая от комплиментов Людмила Павловна.

Некрасов выполнил свое обещание за несколько дней и прислал статью, посвященную анализу фильма «Два Федора» режиссера Марлена Хуциева и картины «Поэма о море», которую поставила по сценарию Александра Довженко его вдова Юлия Солнцева.

Оценка «Двух Федоров» особых споров не вызвала. Но что касается «Поэмы о море»… Тут необходимо пояснение. Не стоит гадать: если бы Довженко удалось при жизни реализовать свой замысел, вряд ли получилось бы такое холодное, помпезное зрелище.

Парадокс истории. Довженко, которого при жизни именно «товарищи из ЦК» изрядно помучили, намного сократив его жизнь, после смерти был объявлен классиком, стал в ряды «неприкасаемых». Поэтому вся пресса, начиная с «Правды», единодушно признала фильм Солнцевой шедевром (правда, Ленинскую премию за фильм получил только Довженко — автор литературного сценария — посмертно, случай уникальный).

Наш журнал тоже поместил о «Поэме» только восторженные отклики. В ноябрьской книжке 1958 года в подборке материалов о фильме выступили Алексей Сурков (»Гражданская лирика»), Сергей Герасимов (»Вопреки канонам»), Николай Тихонов (»Да, это поэма»), Григорий Александров (»С передовой позиции»), Леонид Соболев (»Бессмертный, счастливый человек»), Лео Арнштам (»Золото правды»), Евгений Андриканис (»Творческие находки»), Дми- трий Зорин (»Новаторский фильм»). Этот список необходим мне, для того чтобы показать, с каким единодушием был принят этот фильм почти без оговорок. В один голос авторы отмечали новаторство, лирический, «эпохальный» характер кинодейства, достоинства сценария, игру актеров, операторские находки, уровень мысли. Но почему-то, сделав дежурный реверанс Ю.Солнцевой, «сумевшей сохранить высокий стиль», который выделил А.П.Довженко среди остальных кинорежиссеров, все авторы как один называли «Поэму о море» картиной Довженко (который не успел снять ни одного кадра).

А организовал эту внушительную подборку и выступил в ней с центральной, цементирующей статьей Яков Варшавский. Он совершенно искренне считал, что «Довженко показывает нам свой фильм через два года после кончины», потому что «коллектив может победить смерть, может продлить жизнь гениального человека». Отметив технические недочеты в исполнении замысла Довженко (особенно в резких, грубых переходах от реалистической манеры к «сказочной»), «резонерскую абстрактность» Михаила Царева в роли руководителя стройки Аристархова, автор статьи предсказывает фильму долгую экранную жизнь, но и ожесточенные споры в связи с ним.

Столь длинное предисловие, мне кажется, необходимо современному читателю, чтобы почувствовать атмосферу, в которой жили и трудились творческие работники даже после ХХ съезда партии (»Не сметь свое суждение иметь», особенно если это мнение выработано в верхах).

«Оттепель» дала возможность расширить диапазон творческих исканий, позволила влиться в кинопроцесс десяткам талантливых людей, среди них и Я.Варшавскому, имя которого исчезло со страниц газет и журналов в последние годы «культа». Мы знаем: чтобы прокормить семью, он вынужден был писать за бездарных критиков и драматургов, и этой «негритянской» работой он занимался не один год.

Когда Варшавский пришел в журнал, идеологический пресс несколько ослаб. Но Яков Львович прекрасно понимал, что идеологические вожди из ЦК никакого противоречия своему мнению не допустят.

А Некрасов взял да и противопоставил в своей статье «Слова «великие» и простые» два фильма — величественную, всю на высокой ноте «Поэму о море» и скромную, но жизненно достоверную картину Марлена Хуциева «Два Федора». Он безоговорочно отдал предпочтение работе молодого режиссера, правда, при этом допустив ту же ошибку, что и многие другие, назвав «Поэму о море» фильмом Довженко.

Когда Погожева — человек отнюдь не робкого десятка — прочитала статью Некрасова, она впала в состояние почти шоковое. Что делать? Напечатать — и будут ба-а-льшие неприятности. Не печатать — стыдно, нарушишь слово, дан ное талантливому писателю, которого она по-настоящему любила.

И тут активность проявил Варшавский. Ему очень хотелось опубликовать статью, ведь он предрекал споры о фильме: «Мы ведь столько хвалебного напечатали. Пусть хоть в одном материале будет критика». Нет и нет — отбивалась Погожева. «Давайте сделаем так, — предложил Варшавский. — Поставим в номер статью Некрасова, а я в этом же номере вступлю с ним в дискуссию, и тем самым мы снимем отрицательный потенциал статьи». Так и сделали, добавив еще и статью поэта Максима Рыльского.

И вот журнал вышел ( 5 за 1959 год). Людмилу Павловну буквально на следующий день вызвали в ЦК, где ей устроили взбучку. Естественно, за статью Некрасова, которую назвали чуть ли не антисоветской, клевещущей не только на строителей рукотворного моря, воспетых в «Поэме о море», но и на весь советский народ.

- Помилуйте, — парировала Л.П., — ведь мы даже во врезе предуведомили, вот же: «Редакция не разделяет оценок фильма, которые дает тов. В.Некрасов», к тому же вслед за статьей опубликовали два оппонирующих ей мнения Варшавского и Рыльского.

- А у нас такое впечатление, что вы не прочитали внимательно эти статьи, — ответствовали ей руководящие лица. — Рыльский пишет вообще о творчестве Довженко, всячески подчеркивая, что тот украинец и что Некрасов прошел мимо национального момента в картине. А ваш Варшавский вместо отповеди, которую должен был получить Некрасов, затеял искусствоведческий спор о стилях. Этот «гарнир» вам с Варшавским был нужен только затем, чтобы опубликовать очернительную статью Некрасова.

Обо всем этом Людмила Павловна подробно рассказала нам, когда вернулась из ЦК. Она говорила и выразительно смотрела на внешне спокойного, невозмутимого Варшавского.

Там, наверху, поняли, что вдохновителем этой акции был именно он — Яков Львович.

(К слову, когда Погожеву, перед тем как ее «ушли» из журнала, прорабатывали на коллегии Госкино, ей напомнили это прегрешение. Припомнили и то, что журнал опубликовал письмо белоэмигранта Михаила Чехова, и многое другое.)

Яков Львович был мотором и душою обновленной редакции. Новые рубрики, новые идеи, новые темы — фейерверк мыслей и предложений. Но, что более важно, он сам претворял свои идеи в жизнь. Мало кто знает, что жанровое понятие «круглый стол» применительно к редакционному материалу ввел в практику именно Варшавский, как много времени посвятил неутомимый, неугомонный Я.Л. обсуждениям, их обработке, компоновке. И нигде вы не найдете под этими обширными материалами подписи того, кто их подготовил.

А собственно своих статей Варшавский опубликовал в журнале в те годы сравнительно немного. Перечитайте их. Даже о конкретных фильмах Яков Львович не рецензии писал, а интересные, глубокие исследования, обращаясь в своих сопоставлениях к музыке, живописи, театру. О его любви к театру можно рассказывать долго.

В 1963 году, когда отмечалось столетие со дня рождения Станиславского, Варшавский написал «В Леонтьевском». Трудно определить жанр напечатанного в двух книжках журнала сочинения. Это и юбилейная статья, и мемуары — воспоминания о встречах с великим режиссером, и самое, на мой взгляд, интересное — исследование кино- и театральной поэтики.

История занимала Варшавского не сама по себе, а только как ключ к пониманию проблем современности. Его основное внимание привлекало новое поколение творцов, пришедших в кино в 50-60-е годы.

Уже в первом номере обновленного журнала свою статью «Выбор пути» он посвящает фильму М.Хуциева и Ф.Миронера «Весна на Заречной улице». Поддержать молодых, поддержать новаторский дух искусства, «дух подлинности» — вот главные задачи критики. И он реализует их в этой и последующих статьях 60-х годов (»Потребность молодой души», «От поколения к поколению»).

И все же суета повседневной редакционной жизни не оставляла много времени для собственной творческой работы. И только обретя свободу от постоянного «присутствия на службе», Варшавский смог осуществить свою мечту — создать серию книг о взаимоотношениях искусства и зрителя, искусства и жизни. Книги эти (»Что ты ищешь в искусстве?», «Жизнь в фильме», «Успех. Кинематографисты и зрители», «Если фильм талантлив») интересны не только профессионалам, но это еще и занимательное чтение для так называемого рядового зрителя. Не случайно массовые тиражи книг Я.Л. раскупались мгновенно. Энциклопедичность знаний, широта интересов, яркая наблюдательность автора потрясающи.

Дней, месяцев, лет, отпущенных ему Богом, Яков Львович не считал. Всегда чувствовал себя молодым.

Экземпляр каждой своей новой книги он дарил мне с обязательной шутливой надписью. На одной из них написал: «Автограф дает право на получение с автора 1 (одной) бут. коньяку». Как жаль, что уже ничего не получишь с автора этого автографа, а новую книгу тем более.

У Сомерсета Моэма в записных книжках есть такие строки: «Когда в «Таймс» появится, наконец, мой некролог и читатели скажут: «Смотри-ка, а я думал, он давно умер», — мой дух тихохонько захихикает». Я уверен: если бы дух Якова Львовича прочитал эти сумбурные заметки, он громко захохотал бы и сказал: «Ну вы даете, старик, все было совсем не так, и я был не такой, каким меня представляете». И он, возможно, был бы прав. Но главное, по-моему, он был человек. Настоящий. Живой. Таким и останется в памяти всех, кто его знал.

Бостон, США