Люк Бессон: «Я боюсь, что начну повторяться»

Жан-Пьер Лавуанья. В чем вы больше всего изменились за минувшие десять лет?

Люк Бессон. Мне кажется, что я стал более зрелым человеком. Не только как режиссер. Все растут, все стареют. То, что вас волнует или просто интересует в сорок лет, отличается от того, что вас занимало в тридцать. Меняется подход к вещам и, стало быть, манера говорить о них. Что же касается работы… Пожалуй, главное, что я понял за эти десять лет, так это то, насколько это трудное дело. Не сама режиссура, а все, что вокруг нее.

Жан-Пьер Лавуанья. Что вы имеете в виду?

Люк Бессон. Чем дальше продвигаешься вперед, тем больше приходится прилагать усилий, чтобы защитить то, что ты делаешь. Иначе нет развития. Ведь чем активнее ты как режиссер, тем больше тебе дают денег, а это сразу усиливает нажим со стороны: большие деньги — большие ожидания. Поэтому становится труднее работать.

Жан-Пьер Лавуанья. Под работой вы понимаете то, что делаете на съемочной площадке?

Люк Бессон. Да, главным образом. Период написания сценария тоже чрезвычайно важен. Для меня в этом смысле ничего не изменилось. В это время ты один. Надеваешь наушники, изолируешь себя, и никто не вмешивается, никто не отвлекает. Неприятности возникают потом, во время подготовительного периода или съемки. И если я стараюсь оградить себя от посторонних на съемочной площадке, то вовсе не потому, как пишут газеты, что одержим сохранением тайны, а чтобы лучше работать. Представьте себе, футбольный матч и журналиста, который в разгар игры бегает с микрофоном за игроком и задает вопросы: «А куда ты теперь будешь бить? Кому дашь пас?» Так нельзя! У режиссера должно быть место, где он может собраться с мыслями. Люди вокруг сильно отвлекают внимание. В этот период работы все чувства напряжены. У вас словно нет кожи. Вы становитесь гиперчувствительным и не в силах от этого освободиться. И все, любую информацию, готовы воспринимать наоборот. (Смеется.) Нужно не потерять главную нить в работе. Я должен быть предельно собранным, на все сто процентов. Каждое утро я перечитываю сценарий, собираюсь с мыслями. С годами я научился охранять свое творческое пространство — просто для того, чтобы более эффективно работать. Это первое, чему я научился за десять лет. Второе — впускать в это пространство других творческих работников.

Жан-Пьер Лавуанья. Каким образом?

Люк Бессон. Прежде, вероятно, опасаясь, что что-то упущу (вовсе не ради утверждения своей власти, но, скорее, для достижения конечного результата), я стремился все сам контролировать. Кадр, костюмы, декорацию, массовку. Теперь, мне кажется, я легче допускаю к своей работе изобретательных людей. Просто я понял, что если появляется сто идей в день, до пятисот сам никогда не дотянешь, а коллеги запросто могут принести еще четыреста.

Жан-Пьер Лавуанья. И кого вы легче других впускаете в этот ближний круг?

Люк Бессон. Это зависит… На «Жанне д'Арк» это были главный художник, художник по костюмам и костюмер. Несколько ближе к замыслу и к себе допускаю теперь актеров. С актерами это непросто, ибо они не хотят такой ответственности. Они предпочитают всецело подчиниться режиссеру. Так что правильно будет сказать так: я научился не отказывать тем, кто претендует на творчество и рвется в бой. Из этой категории Мила Йовович. Ее все очень интересовало, у нее установились особые отношения с ее героиней, так что необходимо было позволить ей двигаться вперед, участвовать в придумывании характера. Я разрешил ей войти в сценарий. Ей было двадцать два года, когда мы начали работать над фильмом, и она иначе, чем я, воспринимала Жанну. Это подталкивало меня к поиску, я что-то менял в образе Жанны, если, конечно, и мне подход Милы казался интересным. Сегодня для меня крайне важно — и в этом я тоже изменился — избавить людей от чувства скованности, от боязни совершить ошибку. Многие на площадке привыкли считать: «Режиссер — это король. Нам ни к чему думать». Впервые так четко я все это осознал на «Жанне»… Я стал больше требовать даже от ассистентов. В конце концов, к этому привела логика осознания сути режиссерской профессии. Я понял, какие методы работы позволят мне лучше себя выразить. Теперь, вместо того чтобы то и дело говорить ассистенту, что к чему, я один раз подробно и ясно объясняю свою идею и смотрю, как он дальше поступит. А так как у него нет никаких других забот, то он способен проявить недюжинную энергию, намного превышающую мою, ибо у меня масса иных хлопот. Надо доверять людям, заставлять себя делиться.

Жан-Пьер Лавуанья. Если вас спросят сегодня: «Почему вы снимаете кино?» — что вы ответите и будет ли этот ответ иным, чем десять лет назад?

Люк Бессон. Нет, он будет тем же. Я снимаю кино, чтобы выразить себя. Почему именно в кино? Потому что я не способен это сделать ни в музыке, ни в живописи, ни в танце, ни в других искусствах, хотя у меня все же есть свой взгляд на них — взгляд художника. А кино — это современный синтез других искусств. И я чувствую себя на своем месте.

Жан-Пьер Лавуанья. Можно не любить иные ваши картины, можно не принимать что-то даже в тех, которые любишь, но нельзя не поражаться вашему чувству кинематографа, вашей выдумке. Словно глаз вам заменяет камера. Вы это осознаете? Вы много специально работали над этим, условно говоря, кинематографизмом, стремились его развить?

Люк Бессон. Мне представляется, что больше всего я изменился в том, что касается содержания, а не формы. В том, что хочу сказать, а не в том, как. В форме своих фильмов я стал более прямым, более собранным, но кадр, движение камеры у меня не очень изменились, это у меня было всегда.

Жан-Пьер Лавуанья. По-вашему, откуда это у вас?

Люк Бессон. Мне кажется, многое связано с тем, что я не сталкивался с обществом до определенного возраста. И это сыграло большую роль в моем формировании. Я приехал во Францию, когда мне было девять-десять лет. До этого я жил на лоне природы, с ее ветром, солнцем, скалами… То есть я жил в мире, который подчиняется определенным законам. Такое воспитание на природе, в согласии с ней дает солидный фундамент. Я не видел телевизор до четырнадцати-пятнадцати лет. Я не был — может, это и слишком сильно сказано — испорчен, развращен тем, что там показывают. Я пришел в кино одновременно «девственным» и собранным, сформированным на базе природы. Таким образом, даже не обладая специальными да и элементарными знаниями, я сразу почувствовал интуитивную тягу к живописи и архитектуре и их связь с кино. Довольно быстро я научился питаться всем. И возможно, в первую очередь тем, что не имеет отношения к кино.

Жан-Пьер Лавуанья. Иначе говоря?

Люк Бессон. Помню, меня потряс Гарри Каспаров, объяснявший по телевизору, как он дает сеанс одновременной игры с двенадцатью партнерами. «Один или двенадцать, — говорил он, — не имеет значения». Я подумал тогда: либо он обманывает, либо у него математический ум, которым я не обладаю и которым хотел бы обладать. Потом он пояснил свою мысль. Он забывает о шахматах и всецело концентрирует внимание на противниках. Он отделяет таким образом сам метод от психологии. Метод — это правила, комбинации, шахматная техника, которой следует владеть в полной мере. Психология заключается в том, чтобы знать, с кем борешься. Понимать, что противник хочет продержаться подольше и что его нельзя атаковать сразу, хотя он настроен воинственно и лучше было бы с ним расправиться поскорее. Каспаров говорил, что запоминал не саму игру, а лица противников. Прекрасный урок для кино! Надо забыть технику и сконцентрировать внимание на том, что нужно сказать, на тех эмоциях, которые вы хотите выразить.

Жан-Пьер Лавуанья. Вам кажется, что вы владеете всеми средствами киноязыка?

Люк Бессон. Я медленно продвигаюсь вперед. Многое значит опыт. Со временем начинаешь снимать более эффективно и идти прямо к цели, вместо того чтобы использовать обходные пути. От фильма к фильму все более оттачиваешь свое ремесло, делаешь более совершенным свой инструментарий. И отношения с актерами улучшаются.

Жан-Пьер Лавуанья. Чего вы вообще ждете от актеров?

Люк Бессон. Чтобы они стали плотью фильма. Главный момент в отношении с актером — это когда ты его приглашаешь сниматься. Надо быть уверенным, что вы намерены сделать один и тот же фильм. И это, наверное, самое сложное. Я отдаю себя целиком фильму на протяжении более двух лет. Действительно целиком. Кинозвезда — это фильм. У актера есть право выбора. Но, сказав «да», актер должен идти до конца. Мне нужно, чтобы актер был предан фильму. Это первое, что я у него прошу. И единственное. С этой минуты уже сам режиссер должен уважать актеров. Перед ними стоит самая неблагодарная задача. Их лица все время на экране. И даже если они играют чуждого себе героя, физически это все равно они. Им приходится за все отвечать. Имена же режиссеров значатся лишь в титрах. Мы, режиссеры, прячемся за актерами. Я уважаю актеров за то, что они выставляют себя напоказ. И многого требуя от исполнителей, я так же много им даю. Я на съемках стараюсь создавать атмосферу, максимально для актеров комфортную. Скажем, я никогда не произношу слово «мотор!». Я сам стою у камеры и включаю мотор в тот момент, когда чувствую, что актер готов: он уже играет, а я поддерживаю его, подсказываю что-то, но жду момента актерского пика. На съемке все подстраивается под актера. Иногда я не выключаю камеру между дублями. Я говорю исполнителю: «Дыши, возьми дыхание». Я делаю довольно длинные дубли, во время которых сцена проигрывается три-четыре раза, для того чтобы максимально использовать то состояние, в котором находится артист. Сами дубли могут быть утомительны. Но все равно это легче, чем когда перезаряжают камеру. Энергия не теряется, актер не выключается ни на миг.

Жан-Пьер Лавуанья. Каков ваш самый сильный козырь?

Люк Бессон. Я никогда не лгу самому себе относительно своей режиссуры, подлинности происходящего на экране — хорошо это или плохо. Я всегда думаю, что можно еще поработать над сценой, улучшить ее. Это, пожалуй, главное из моих достоинств, если они у меня есть. И чем больше опыта, тем это качество проявляется отчетливее. Так приходит мудрость — с щепетильностью…

Жан-Пьер Лавуанья. А есть ли какие-то профессиональные опасности, которые вас подстерегают?

Люк Бессон. Разумеется. Актер, в котором я ошибся. Актер, который вдруг начинает разыгрывать из себя звезду, капризничать.

Жан-Пьер Лавуанья. Вам уже приходилось с этим сталкиваться?

Люк Бессон. Нет, никогда. Я немного боялся за Брюса¹, потому что мне о нем всякое рассказывали. Перед началом съемок я сказал ему: «Я предпочитаю во время работы и говорить, и от других слышать правду. Если тебе что-то не понравится или если тебе понадобится уйти пораньше, взять отгул, скажи мне заранее, и мы все уладим. Но только не ставь меня внезапно в трудное положение». Он улыбнулся и ответил: «Не волнуйся!» Нам предстояло работать шесть смен в неделю. Я предложил ему сгруппировать все его сцены так, чтобы он был занят четыре удлиненные смены и мог три дня проводить с семьей. Он согласился. Но я сказал ему: «Когда я говорю «четыре смены», это значит — четыре полные смены. Никакого отдыха в вагончике, телефонных разговоров и прочего». Он согласился и вел себя идеально, сидя на съемочной площадке всю смену на своем стуле у столика гримера или играя в карты в пяти метрах от камеры. Когда он был мне нужен, я звал его. Только один раз за пятнадцать недель съемок он попросил отпустить его для участия в концерте Тины Тернер: она хотела, чтобы он спел с ней две-три песенки. Я согласился и перестроил график работы. Он вернулся очень довольный своим успехом.
Доверие помогает в работе. Меня может подкосить, если кто-то нарушит такие отношения, я очень чувствителен к подобным вещам и не способен сжать кулаки и ответить обидчику тем же. И для меня настоящий кошмар, если меня предают, подставляют.

Жан-Пьер Лавуанья. Вам исполнилось сорок лет. Этот символический факт не вызвал у вас страха, что вы не сможете больше соответствовать ожиданиям зрителей?

Люк Бессон. Я не умею соответствовать. Я чувствую себя таким же, как они.
Я не живу в башне из слоновой кости, говоря себе: «Скажи-ка, они, оказывается, думают так… они хотят этого». Я люблю мотоцикл, часто ем в «Макдоналдсе», хожу в кинотеатр и, как обычный зритель, сам плачу за билеты, временами — когда очень мокро — езжу в метро. У меня есть дети, я провожаю их в школу, а потом забираю оттуда, смотрю те же новости, что и все, слушаю ту же музыку… Короче, моя жизнь не более сложная, чем у всех других.

Жан-Пьер Лавуанья. Сегодня основную массу зрителей составляет молодежь от пятнадцати до двадцати лет. У вас не возникает вопрос: «Смогу ли я по-прежнему разговаривать с ними, сумею ли взволновать их?»

Люк Бессон. Я не стремлюсь с ними разговаривать. Я просто делаю то, что чувствую. К тому же я всегда ошибался относительно реакции зрителей на мои фильмы. Скажем, считал, что «Голубая бездна» была фильмом взрослого человека для взрослых. Но я ошибался. С моей точки зрения, выразить в фильме свои подростковые личные проблемы было шагом взрослого человека: я сумел наконец-то взглянуть на них издали, передать всю свою боль. А фильм имел успех у подростков, ибо они ощутили мои проблемы, как свои. Правда, и среди тридцати-сорокалетних были люди, которых тронула «Бездна». Это те, кто сам в детстве или юности испытал, что такое потерять мать или отца, близкого человека, кто пережил развод родителей, неспособность выразить себя, экзистенциальный дискомфорт. Но были и другие зрители: либо их пощадила жизнь, либо они сумели справиться с обидами и их раны зарубцевались. Для них фильм выглядел ребячеством, они считали, что он способен взволновать лишь подростков.

Жан-Пьер Лавуанья. Поражает, что едва ли не все страдают от травмы, нанесенной им в детстве. Даже Жанна д'Арк. Быть может, именно это и привлекло вас в ее характере?

Люк Бессон. Но ведь это самая большая боль в жизни человека. Переход от юности к совершеннолетию — один из самых трудных периодов в жизни.

Жан-Пьер Лавуанья. Если не вникать в обстоятельства вашей личной жизни, что было самым трудным для вас?

Люк Бессон. Вот этот самый переход во взрослую жизнь. Он означал конец грезам. Столкновение с реальностью, с внешним миром, с выбором профессии. Подросток говорит: «Вырасту — стану космонавтом». А потом наступает день, когда он понимает, что не станет космонавтом, потому что им будет один из десяти миллионов. Когда в восемнадцать лет я оставил лицей ради кино и окунулся в профессиональную среду, это стало для меня настоящим шоком. Вероятно, самым сильным за всю жизнь. Я негодовал: ни учителя, ни близкие не подготовили меня к жизни, заставили верить в мир, который на самом деле не существует, и вот теперь я абсолютно не готов к нормальному контакту с реальностью.

Жан-Пьер Лавуанья. Ваши герои живут на обочине жизни, они не умеют приспособиться к обществу…

Люк Бессон. Да, потому что общество губит личность. Существует пропасть между человеческой природой и правилами, по которым живет общество, лишенное человечности.

Жан-Пьер Лавуанья. Какой из ваших фильмов, снятых в 90-е годы, вас больше всего удовлетворил?

Люк Бессон. Вероятно, «Жанна д'Арк». Ибо сценарий был написан быстро и подготовлен к съемкам тоже быстро. Это как в «Формуле-1». Конструктор много лет работает над новыми шасси. Но их достоинства определятся лишь тогда, когда на них будет поставлен мотор, выбранный гонщиком. Шасси — это сценарий. Подчас едва написан сценарий, как все начинает крутиться. «Жанна» была написана за шесть недель.

Жан-Пьер Лавуанья. Вы впервые после большого перерыва работали со сценаристом. Почему? И почему с Эндрю Биркином?

Люк Бессон. Потому что он англичанин. И потом он праправнук того герцога Бедфорда, который действует в картине. Так что участие Эндрю было неизбежно.(Смеется.) Но если серьезно, мне нужен был британский контрапункт в истории Жанны д'Арк, чтобы избежать упреков в сведении франко-английских счетов…

Жан-Пьер Лавуанья. Как вы работали вместе?

Люк Бессон. Две-три недели мы обсуждали структуру. Потом стали писать врозь и сравнивать. Было очень интересно вникать в мотивы, по которым Биркину не нравились некоторые вещи, предложенные мной. Но больше всего его, как мне кажется, поражало мое умение делать купюры. И то, что я сразу видел, что необходимо фильму и что может замедлить развитие действия. С ним было приятно работать. Однажды мне по какой-то причине пришлось срочно поехать на юг. Мы выехали в семь вечера. И в течение семи часов пути говорили, не умолкая.

Жан-Пьер Лавуанья. Что в жизни Жанны вас особенно трогает?

Люк Бессон. Те шесть-восемь месяцев, что она, преданная всеми, провела одна в заключении. Наедине с собой.

Жан-Пьер Лавуанья. А чем вы больше всего гордитесь в фильме?

Люк Бессон. Мне трудно дается гордость. (Пауза.) Я бы предпочел сказать:
«Я рад, что мне удалось то или это». Что не одно и то же. Я доволен тем, что сумел на протяжении семи месяцев съемок все время следить за развитием характера Жанны. Ибо сегодня утром у нас массовка с участием полутора тысяч человек, завтра мы работаем по колено в грязи, потом — на студии в павильоне. Вы идете вперед, потом возвращаетесь назад, и посреди всей этой толкучки никак нельзя упустить из виду духовный рост Жанны. Когда она идет к королю, это невинная, свежая, открытая девушка. А кончает жизнь оставленная всеми, сомневающаяся во всем, погруженная в бездны своего внутреннего мира. Вот что было самым трудным. К тому же я хотел показать эту эволюцию мягко, используя намеки.

Жан-Пьер Лавуанья. «Жанна д'Арк» — ваш восьмой фильм. А вы сказали, что перестанете снимать после десятого.

Люк Бессон. Это верно, я прекращу снимать. Потому что так здоровее. Я никогда не снимал фильмы вполсилы. Два-три года работы — и после фильма я всякий раз оказывался абсолютно без сил. Три фильма из восьми я завершил в коматозном состоянии. Так было на «Подземке», на «Голубой бездне» во время монтажа: мы работали в трех монтажных одновременно, и я постоянно перебегал из одной в другую. И однажды на полпути свалился. На «Леоне» то же самое было — в Нью-Йорке, из-за жары.

Жан-Пьер Лавуанья. Объясняется ли ваше намерение остановиться после десятого фильма страхом перед самоповторами?

Люк Бессон. Да. Я боюсь, что начну повторяться, не сумею сказать ничего нового или скажу о том, что никого не интересует. И потом мне нравится создавать себе трудности. При мысли: «Остается лишь два дня. Надо успеть сказать действительно интересные вещи» — выделяется адреналин. Определяя временной лимит, я даю себе шанс превзойти самого себя.

Жан-Пьер Лавуанья. Сегодня вы достигли вершины…

Люк Бессон. У меня нет такого ощущения. Если вы побьете свой рекорд, но придете к финишу не первым, то испытываете не то же чувство, что тот, кто пришел первым, не побив своего рекорда. Естественно, я стремлюсь побить собственный рекорд. Меня интересует только это. Кто-то бежит быстрее меня? Такова жизнь. Что поделаешь! Но я не хотел бы прибежать первым, не побив собственный рекорд. Лично мне кажется, что я могу выиграть еще несколько сотых секунды. На «Жанне д'Арк» я выиграл, может, две десятых.
В отличие от того, что пишут критики, изображение в моих фильмах неизменно следовало за мыслью — оно не было определяющим. Я всегда больше времени отдавал работе над сценарием, чем режиссуре. Я стремлюсь главным образом рассказать о страданиях людей, о том, как им трудно выразить эти свои страдания, свою боль. Только потом я задумываюсь над тем, как это воплотить визуально. Мне случалось сдерживать свою режиссерскую фантазию, чтобы она не мешала восприятию того, что я хотел сказать. В «Жанне» это проявилось больше, чем в других фильмах. Я стремился быть предельно собранным, чтобы не мешать течению рассказа. Правда, если сцена не так сильно нуждается в моей режиссерской сдержанности, как, например, сцена битвы, можно позволить себе быть более воздушным или более графичным…

Жан-Пьер Лавуанья. Вы создали вместе с Яном Куненом и Матье Кассовицем компанию «1Б2К». Для чего?

Люк Бессон. Это чисто духовная потребность, мы хотели призвать режиссеров к объединению, ведь все мы творцы, все одиноки и хотим следовать добрым примерам наших отцов в кино. Коппола, Спилберг, Де Пальма, Скорсезе, Лукас взяли за обыкновение показывать друг другу материал, незаконченную работу, чтобы иметь возможность обсудить ее с коллегами. Режиссеры должны встречаться, задавать вопросы и получать на них честные ответы. Скажем, если вы спросите продюсера, хорошо ли снята сцена с участием двухтысячной массовки, он непременно скажет: «Нет, плохо». И вы так и не узнаете, плоха ли она на самом деле или продюсер просто считает ее слишком дорогой. В настоящий момент «1Б2К» почти виртуальная компания.
Наша идея — создать «дом художника». Двери в него должны быть открыты, но чужаков допускать нельзя — не из сектантства, а для самозащиты.

Жан-Пьер Лавуанья. Как вы полагаете, быстро ли осуществится то, что предсказывает Лукас, — что цифровая система станет нормой на съемках и при проекции?

Люк Бессон. В числе прочих новшеств. Это неизбежно. Смотрите, что происходит в музыке. Музыка всегда опережала кино на десять лет, ибо кино очень неповоротливо. Сегодня компакт-диск можно выпустить за три недели. Можно купить звукозаписывающую технику за пятнадцать тысяч франков. Сварганить альбом можно в ванной. Естественно, в кино будет происходить то же самое. Скоро мы за пятьдесят франков получим средство воспроизведения изображения на три часа. А снимать будут режиссеры, пришедшие отовсюду — из Интернета, из СМИ, из живописи. Они будут работать без всякой посторонней помощи. Но есть здесь опасность — с точки зрения сохранения культуры. Ведь надо беречь таланты. Как и ученые, артисты тоже составляют богатство нашей страны. Вокруг меня полно людей, которые понять не могут, почему я живу во Франции, не уступаю американцам, которые дают мне миллионы долларов для съемки фильмов. К тому же, оставаясь здесь, подвергаешься оскорблениям со всех сторон… Но я люблю свою страну… Здесь столько художников, столько прекрасных вещей, которые надо сохранить. Я не хочу, чтобы все это погибло. Надо освободиться от клановости, от вражды и устремиться всем вперед в будущее. Нельзя делать фильмы против людей. Только ради них и для них!

Studio, 1999, N 12, Hors-sйrie
Перевод с французского А.Брагинского

¹ Речь идет о Брюсе Уиллисе, снимавшемся в «Пятом элементе» Люка Бессона. — Прим. ред.