Нарцисс и каприз. «Белград, Белград», режиссер Александр Баширов

«Белград, Белград»

Автор сценария и режиссер Александр Баширов
Оператор Милош Спасцевич
Композитор Лена Малая
В ролях: Ванесса Паради, Даниель Отей и другие
«Дебошир-фильм», Cube Ltd.
Россия — Югославия
1999

Упорно рассуждал: почему документальное кино рождает во мне столь активное чувство неловкости? Отчего симпатичные люди перед камерой кажутся неприличными нудистами? Что вообще заставляет простого человека так подставляться: появляться в кадре вместе со шкафом, трюмо, автомобилем, десятками других, таких же простых людей, не дававших режиссеру никакого согласия на участие в его кинематографическом начинании, но все равно застигнутых врасплох бесцеремонным киноаппаратом?!
Опросил друзей и знакомых: хочешь стать документальным героем? Ничего не делать, кроме того, что делаешь в заурядной повседневности, просто показаться миру. «Вот еще! — недовольно фыркнула озабоченная девица. — Очень надо». Однако уже через мгновение, проявив чудеса ловкости, промелькнула мимо зеркала с чувством глубокого удовлетворения собой. Хочет стать, отметил я про себя, просто никто пока не предлагал.

Между прочим, мужчины вели себя сходным образом. Правда, отказывались они более взвешенно, а взор, устремленный в зеркало, был несравненно критичнее. Потом интересовались формой оплаты, но в конечном счете без труда соглашались на безвозмездное предоставление своей психофизики в распоряжение гипотетических мастеров экранного искусства.
Как правило, человек себе нравится. Хотя бы некоторые черты лица, характера, хотя бы должность или манеры вызывают у человека чувство некоторого удовлетворения. Почему бы и нет? Всякий человек имеет неотъемлемое право на благосклонное к себе отношение. Значит, всякий человек — потенциальная жертва режиссера-вуайериста. Режиссер играет на естественной человеческой слабости, ведь человеку необходимо социальное одобрение, своего рода легитимация. А что в этом смысле может сравниться с фактом публичной трансляции вашего физического образа и, что еще интереснее, вашего образа жизни, конечно, в положительном, жизнеутверждающем контексте?! «Мы взяты в телевизор, мы приличные вещи, нас можно ставить там, нас можно ставить здесь…» — усмехался пятнадцать лет назад лидер рок-группы «Аквариум». И что же? Даже он не отказался от заманчивых предложений. Человек все же склоняется к надежному социальному статусу и конформизму, приличной вещью быть удобнее для тела и спокойнее для души.

Александр Баширов сделал очень и очень приличную вещь: «Белград, Белград», 75 минут в видеоформате. Время действия — весна 99-го, натовские бомбардировки. В телевизор картину не взяли, но могли бы вполне. «Нас можно ставить там, нас можно ставить здесь…» — на любой из каналов, в прайм-тайм или ночью. Баширов жил в югославской столице и снимал на пленку некоторых в высшей степени приличных людей. Думаю, это его добрые друзья.
«Это Урош, он только что опоздал на трамвай. А это Неда, его подруга. А это Милош, отец Неды. Очевидно, он здесь живет, потому что в пижаме…» — закадровый голос Баширова звучит доброжелательно, порою я слышу в нем затаенную нежность. А как их не любить, за что? Они его добровольные, самоотверженные герои, в мягкой пижаме или в туфлях-шпильках, за рулем автомобиля, за столиками кафе.

«В углу сидит режиссер, в предвкушении завтрака…» — ненавязчивый нарциссизм картины умиляет и завораживает. Подобные автошаржи дают понять, что постановщик относится к своим персонажам почти как к себе самому. С такой же беззаветной симпатией. Он отражается в них, они с готовностью, безропотно позируют. Ходят по городу Белграду, выпивают чашечку кофе, бутылочку крепкого вина, назначают встречи, не брезгуют американским поп-корном. Ненароком припоминаю задорную советскую песню: «Люди встречаются, люди влюбляются, женятся…» Или другую, совсем уже древнюю: «Ночным Белгра-адом шли мы молча ря-адом…»

«Какая интенсивная городская жизнь!» — вторит моему внутреннему голосу вкрадчивый голос режиссера Баширова. Постановщик занимается имитацией потока жизни. С усердием воплощает сверхидею картины: натовские ястребы не сломили свободную волю сербского народа, в особенности — волю судорожно и безостановочно рефлектирующей белградской интеллигенции в лице ее лучших представителей.

Рефлектируют в основном по ресторанам, уютным кафе и дома, перед телевизором. Вообще говоря, телевизор присутствует в каждом втором план-эпизоде. Ждут тревожных сообщений? Несомненно. Но режиссер-парадоксалист раз за разом разряжает ситуацию: «Воздушная тревога и — Кевин Костнер!» Действительно, югославские телепрограммы то и дело предлагают голливудскую продукцию. И вообще нет никаких причин волноваться: «Владислава со своим знакомым на ипподроме. У них ужин в фешенебельном ресторане».
«Почему-то очень весело!» «Все очень галантно!!» «Вот так люди, молодые люди, проводят свое время. Во всех кафе мира. Сидят, слушают музыку и курят». «Да, в принципе так можно жить, жить хорошо!!!» В картине поражает именно контраст между декларированной задачей и реальным результатом. Впрочем, может быть, Баширов сделал именно то, что хотел: каталог повседневных желаний, конспект «Способы галантного потребления жизни».
Подводное течение фильма, его безостановочный гольфстрим — утверждение идеи социального успеха. Сознательно или нет, Александр Баширов озабочен доказательством принципа: «Нужно жить хорошо!» Кто бы спорил, только вряд ли этой идеи достаточно для полнометражной картины. Испытывая к ястребам чувство неприкрытой брезгливости, я рассчитывал на то, что режиссер расквитается с агрессором, причем максимально художественным образом, в рамках некоторой эстетической программы. Я недооценил пристрастие режиссера к такой экзотической категории, как галантность. Здесь она становится мерой вещей. Смею предположить, что режиссер по-настоящему озабочен тем, как бы воспитать пресловутую галантность в себе. Он неподдельно восхищается белградским официантом, не без ловкости обслуживающим Уроша и Неду: «И все это он сделал одною рукой!»
А вот и Велько, художник кино, и его жена Ангелина, оперная певица. «Велько очень галантный!» — не удержался Баширов. В конечном счете, воздушный агрессор превращается в некую метафизическую силу, безосновательно покушающуюся на общество локального белградского потребления. «Да-а, все это можно уничтожить одной ракетой…» — два раза многозначительно повторяет голос за кадром. «Все это» — это в конечном счете что? Большое человеческое счастье, выражающееся исключительно в категориях комфорта и потребления.

Здесь мы возвращаемся к натурщикам, чья психофизика, чей образ жизни призваны воплощать alter ego постановщика, его подсознание, желания и целевые установки. Обыкновенно, разбирая документальные картины, исходят из того, что согласие стороннего человека на участие в съемочном процессе — общественное благо. Как я уже говорил, подобного рода посыл не выдерживает никакой критики. Он основан на корпоративной этике кинематографистов, убежденных в том, что: 1) светское искусство — высшая гуманитарная ценность, 2) свобода слова и информации — не подлежащие обсуждению завоевания цивилизации, 3) хроника не лжет, то есть документальное изображение равно самому себе, 4) пленка все стерпит, 5) зритель — и подавно.
На самом деле добровольные актеры, как правило, совершают весьма двусмысленный поступок. Одновременно они надеются: 1) продемонстрировать себя миру такими, каковы они есть, 2) прокричать, проорать, проскандировать на весь мир: я хороший, красивый, способный, галантный, успешный (еще бы, меня взяли в кино, взяли в телевизор!), то есть надеются заработать, наварить некоторое количество дополнительных очков и прибавить их к исходному образу, который, собственно, и покупается режиссером.

Итак, актеры документального кино — люди с улицы — беззастенчиво торгуют своим и образом, и подобием, не больше и не меньше. Они делают маленький бизнес, меняя приватность на публичность (а «публичный дом» разве не того же корня?). За это небескорыстных людей с улицы следует жестоко наказывать. Кто станет наказывать такого человека, счастливого в своем неведении относительно истинного положения дел? Конечно, режиссер!
Едва ли не главной задачей режиссера-документалиста должно стать разоблачение, ненавязчивое, но убедительное, подлинных мотивов и желаний героев. Режиссер должен, оставаясь в стороне от персонажей, властной рукой выводить их на чистую воду, сочетая доброжелательность с жестокостью.

Жестокость — смыслообразующая категория документальной эстетики, да что там, киноискусства в целом. Такие мастера, как Годар или Киаростами, умеют конструировать убедительный художественный образ из реальной психофизики и социальной действительности актера, будь то профессионал или человек с улицы, проецируя его подлинные желания на плоскость экранного вымысла. Соблазн публичности, соблазн кинематографического образа, нешуточное испытание, которое предлагает нам современная эстетика потребления, — вот нерешенная проблема «Белграда». Режиссер сливается со своими героями в дружеских объятиях. Они нравятся себе, они соблазняют камеру. С другой стороны, камера подстерегает и насилует их без всякой на то видимой причины, то бишь без удовольствия.

«Это Миодраг, отец Уроша… А вот и муж Майи, Небойша» — перечисляются очередные жертвы, очередные объекты насилия или субъекты добровольного совокупления, уже и не разберешь. Главное, притвориться, что участвуешь в картине со сверхзадачей. Но на деле никакой задачи сверх того, чтобы поучаствовать, в фильме нет.

Камера провожает Владиславу до лифта. То ли еще будет: камера следует в лифт вместе с Владиславой, настойчиво заглядывая ей в лицо! Признаюсь, похолодел, за полкопейки Александру Баширову удалось снять душераздирающий триллер-эпизод. Вот она, сцена изнасилования в лифте. Пикантность ситуации заключается в том, что насилуют хорошо знакомую женщину!
Ехали долго, мучительно. Она не кричала, не сопротивлялась, вероятно, получила удовольствие. Что ни говори, знала, какой договор подписывает. «Девочка, хочешь сниматься в кино?» — «Еще бы, дяденька, еще бы не хотеть!» Впрочем, с женщинами как-то понятнее. Однако и сам Баширов не удержался, в очередной раз отметился в финале картины: «А это режиссер!»
А мы его уже видели. Запомнили. Очень обаятельный. Останется в наших сердцах. Либерти, бля!

Менее всего я хотел бы задеть талантливого человека Александра Баширова. Год назад, отвечая по телефону на вопросы юбилейной анкеты, он с ходу выпалил: «Ключевое произведение Пушкина? — Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…» Я и сам так считаю, посему до самого конца света Александру Баширову обеспечены мои почтение и привязанность.

Задача куда безнадежнее. Хотелось бы слегка задеть российский кинематограф. Малобюджетный видеокаприз Баширова — не исключение. Правило. Закон. Общее место. Мне нравятся наши, российские режиссеры. Я видел их всех, без изъятия. По телевизору, с утра до вечера, в смокингах, с тросточкой, в «Линкольнах», «Мерседесах», на фестивальных лестницах и в домашних тапочках. Со сценариями и без, с господдержкой и без, с претензиями и без.

Я сравнивал Пигмалиона с его Галатеей. Я всматривался в детали, ощупывал художественное целое. Господа, Пигмалион вылепил себя самого, Нарцисс возлюбил себя самого, как ему и положено, никто давно не удивляется. Говорят о деталях, отделке костюма, форме ногтей. Господа, даже форма ногтей идентична. Ничего постороннего, никого постороннего. Художник опять воспроизвел свой внутренний мир, свои желания, свои кошмары, свои пристрастия и частные проблемы. Критики торжествуют: для Художника еще не придумали фестиваль! Допустим. Предлагаю локальный российский смотр «Божественный Нарцисс». О, предвижу фантастическую конкуренцию!

Приятель-киноман то и дело интересуется: какое да какое кино лучшее в мире? Я, всякий раз поддразнивая, отвечаю: «Конечно, иранское!» Он свято верит авторитетному жюри, поэтому я для убедительности добавляю: «Они опять победили!! В Канне, Венеции, Локарно, далее везде». «Неужели иранские режиссеры лучше наших?!» — восклицает он, чуть не плача, демонстрируя, заметим, стойкое и распространенное пренебрежение к государствам «третьего мира». «При чем тут это?» — всякий раз недоумеваю я. Как сравнишь? Ведь иранские режиссеры делают фильмы не про себя.

Одна из картин Аббаса Киаростами так и называется: «Жизнь и ничего больше». Я показал видеозапись фильма киноману. Тот искренне удивился: «Соль, вода и хлеб — это еще кому-нибудь нужно?!»