Гарри Бардин

Когда я сегодня вспоминаю исторический V съезд кинематографистов или мощные демократические шествия по Москве с требованием отмены 6-й статьи Конституции, что, в принципе, одно и то же, я не испытываю горечи или сожаления по поводу своего участия в том и другом. Это было время массового наивного заблуждения, вера в скорость и необратимость перемен. Чувство причастности к этим событиям было условием существования. Во всяком случае, для меня. Не отказывался от вхождения в комиссии, гильдии, правления… Но время опьянения свободой сменялось постепенно похмельем реальности. Государственный монстр не претерпел изменения, он лишь досадливо подвинулся, предоставив возможность нам самим крутиться в подобии рынка, провозглашенного и разрешенного.

Исторически нам был дан шанс.

Но мы оказались к нему не готовы. Вся предыдущая история страны и жизни каждого, в частности, исключала такие качества, как предприимчивость, инициатива, стремление изменить ситуацию, самостоятельность мышления и многое, многое другое. А главное, что нужно было преодолеть, — это захребетничество и уверенность в том, что кто-то о нас должен позаботиться. Никто оказался никому не должен, а в государственном масштабе — не нужен. И тут, как в боксе, необходимо было держать удар. Не сломаться, однажды поверив в правильность своего выбора. А выбор у меня был один: уйти с «Союзмультфильма» вместе со своими товарищами и создать свою студию.

Тут я должен сделать лирическое отступление. В ту пору были, да и сейчас остаются, два способа организовать новую студию. Первый — снять помещение в аренду, обустроить техническую часть, а потом приглашать сотрудников. Второй — собрать команду, а уже потом искать помещение, добывать камеры, осветительную аппаратуру и т.д.

Я был счастлив, да и сегодня так же счастлив, что у меня была команда, которая верила мне и пошла за мной. Она меня не предала. Я это ценю и никогда ее не предам. Но вначале у нас, кроме общей цели, ничего не было.

Я благодарен Марку Григорьевичу Рудинштейну, который первым протянул руку, искренне заблуждаясь, что мы сможем организовать анимационную студию. Пять месяцев мы получали зарплату у него в Подольске, а в подготовительный период нового фильма работали в однокомнатной квартире, которую снял для моей группы Рудинштейн. Мы своими руками делали кукол. Я придумал сценарий — пародию на программу «Время». Всем моим коллегам понравилось, но время менялось столь стремительно, что герои картины устаревали быстрее, чем мы их создавали. Впоследствии нечто похожее сделали авторы программы «Куклы» на НТВ.

Возникла тупиковая ситуация. При всей политизированности общества, да и моей собственной, этот фильм был обречен на неудачу. Я на собственной шкуре понял, что анимация с ее безграничностью все-таки имеет свою границу. «Утром в газете, а вечером — в куплете» — это не для нас. В силу долгого по-кадрового труда мы просто вынуждены делать фильмы не сиюминутные, не на злобу дня, а хотя бы на злобу десятилетия. Впрочем, вообще-то нас называют «добрыми волшебниками экрана»…

Время шло, мы готовили кукол, получали зарплату в Подольске. Ездили туда-сюда на электричке. Впоследствии получение денег в Подольске я назвал «чувством неловкого удовлетворения». Я объяснился с Марком, и мы расстались. Надеюсь, без обид. Во всяком случае, я его вспоминаю с благодарностью. Ну, не получилось. Урок пошел на пользу. Как говорят, отрицательный результат — тоже результат. Я понял, что нужно рассчитывать только на себя.

Искали помещение по всей Москве. В Краснопресненском районе нам сказали: если найдете нежилое, пригодное для вас помещение, то оно ваше. Мы распределили между собой улицы, переулки и шныряли по ним, выискивая, аки гончие псы. Находили и сообщали чиновникам. Но тут мы заметили странную тенденцию: как только мы сообщали чиновникам, помещение тут же уходило к кому-то. Наступило прозрение: нас просто использовали как бесплатных агентов. Что и говорить, походы по кабинетам чиновников разных уровней обнаруживали такое человеческое несовершенство, что порой опускались руки.

С самого начала я взял себе за правило никому взяток не давать, ни копейки. Для меня это было просто: давать было нечего. Однажды в Доме кино наш секретарь Союза Андрей Смирнов познакомил меня с Олегом Попцовым. Олег Максимович поинтересовался моими делами, а узнав, что дел нет, потому что нет помещения, предложил написать письмо на его имя с соответствующей просьбой. На мои недоуменные слова, что я никакого отношения к телевидению не имею (а Попцов в ту пору возглавлял Второй канал), Олег Максимович заметил, что мы должны помогать друг другу. И он действительно, как и обещал, обратился к своему хорошему товарищу Ю.М.Лужкову с ходатайством о предоставлении моей студии помещения в аренду. Юридически мы уже в ту пору оформились. Назвали студию «Стайер». Покадровая съемка предполагает длинную дистанцию, а кроме того, я надеялся, что студия — это надолго.

Итак, Ю.М.Лужков начертал на письме О.М.Попцова, своего друга, резолюцию: «Выделить из нежилого фонда». Шло это письмо под грифом «Весьма важно». И я пошел по чиновникам, собирая их подписи. Вообще этим должны заниматься чиновники Москомимущества. Но чиновник, отвечавший за прохождение моих документов, периодически исчезал, потом появлялся с неожиданным в феврале загаром, снова обещал и снова исчезал, чтобы появиться через неделю с еще более бронзовым загаром. Позже я догадался, что это была особая форма взятки: его просто включали в делегации тех фирм, которые были в нем заинтересованы. Поняв это, я не стал ждать, когда он окончательно превратится в Юрия Сенкевича с кругосветными путешествиями, а взял папку и упорно начал стучать в министерские двери правительства Москвы.

Не буду козырять ложной скромностью. Конечно, во многом мне помогало то, что чиновники или видели, или знали мои картины, находились даже такие, кто любил их. Я это к тому, что будь я начинающим режиссером, плохое ко мне отношение стало бы еще гаже. Но вот наконец все подписи собраны. Осталась последняя резолюция Юрия Михайловича Лужкова. Да! Чуть не забыл! Речь во всех документах шла о заброшенной фотолаборатории на окраине Москвы. Сейчас я уже привык, а тогда казалось, что здесь кончается география.

Итак, в понедельник я должен получить долгожданное решение. В пятницу, уходя из мэрии, я уносил обнадеживающие улыбки женщин из канцелярии. Вечером мы с другом на радостях обмыли мой удачно завершенный марафон. Обмывали, телевизор не смотрели. А в это время в прямом эфире шла передача о положении в Москве. И конкретно о засилии чиновников. И кто-то высказался о том, что чиновники злоупотребляют взятками.

- Да кто это говорит? — возмутился участвующий в передаче Юрий Михайлович Лужков.

- Да это всем известно! — ответил находившийся в студии Олег Максимович Попцов, после чего тут же стал бывшим другом.

Я, не ведая о том, как поссорились Ю.М. с О.М., прихожу в понедельник в мэрию и вижу вытянутые лица женщин, которые совсем недавно были милыми. Они протягивают мне толстую папку с моими документами, не удосужась даже открыть ее, и я вижу, что на папке гневно начертано: «На аукцион!!! Ю.М.Лужков». И дело было не во мне лично, а в том, что ходатайствовал за меня О.М.Попцов.

И я сел под дверью Ю.М.Лужкова. Приходил с утра, уходил вечером. С его секретарями подсылал записки, как Дубровский Маше. Просил о свидании. Лужков безмолвствовал. Если проходил мимо меня, то бросал: «Возьмите кредит в банке — и на аукцион!» Под конец второго дня я не выдержал и ворвался в кабинет мэра, задвинув приглашенного академика Велихова в сторону. Мы с Лужковым орали друг на друга, Велихов крутил головой, переводя взгляд с одного из нас на другого. Дословно не помню, но смысл моих слов был таков: «Как можно предлагать мне, не работающему уже год, оплатить на аукционе это помещение? Понимает ли мэр, что одним росчерком пера подписывает мне приговор?! Что все мои призы и мои фильмы не только мои, но и российские, московские. А раз так, то моя судьба и судьбы моих товарищей зависят конкретно от него, от мэра Москвы!»

В конце концов меня выгнали из кабинета. Я нахохлился в приемной. Вскоре от Лужкова выскочил помощник.

- Соедини с Котовой! — приказал он другому помощнику.

(Котова в ту пору возглавляла Москомимущество.)

- У нее занято.

- По прямому! — был приказ.

Я ждал, что принесет мне этот телефонный звонок. Вскоре вышел первый помощник. Я заговорщицки подмигнул ему и предложил вместе покурить. Два дня сидения под дверью сработали. Помощник вышел вслед за мной.

- Говори дословно, — потребовал я. — Что сказал Лужок?

- «Лена! Бардину надо помочь. Он нищий!»

Я облегченно вздохнул: какое счастье быть нищим!!!

Впоследствии, через несколько лет, Юрий Михайлович сделал для студии очень много. Еще раз спасибо, Юрий Михайлович.

Итак, свершилось! Решением правительства Москвы нам в аренду отдали помещение. Но радоваться было рано, потому что супрефект моего района (фамилию не называю, потому что мне еще придется с ним общаться) вопреки решению мэра и правительства Москвы решил часть помещения у меня отобрать. На каком основании? Просто так.

Я стоял насмерть, как Брестская крепость. Тогда он решил подкрепить себя общественным мнением и собрал свое правление, куда пригласил и меня. Правление состояло из старых проверенных временем и партией кадров. Супрефект нарисовал им картину благоденствия, если у меня отберут половину помещения. Старики внимали ему благосклонно. Они ему верили, как до этого собрания верили в предстоящий коммунизм.

Ситуация парадоксальная. Мэр принял решение, бумага с этим решением у меня на руках, а я сижу, будто в лесу на сходке партизанского отряда, замыслившего на рассвете рейд против мэра. Буквально, ущипните меня! Как в страшном сне я вижу, что супрефект ставит вопрос на голосование. Тогда, нарушая протокол собрания, я вступаю в бой. Говорю старикам о тех перспективах, которые откроются для их внуков с приходом в район мультипликационной студии «Стайер». Речь текла помимо моего сознания. Я чувствовал себя Цицероном на броневике. Супрефект занервничал, заметив брожение подчиненных ему умов.

- Все! Ставлю на голосование!

Проголосовали. Было восемь человек. Супрефект имел право двух голосов. Счет матча оказался 5:4 в мою пользу!

Все, о чем я рассказываю, не имеет никакого отношения к искусству, а уж тем более к искусству кино. Это школа выживания. Может быть, юному режиссеру, читающему эти строки, уже не придется проходить все мои мытарства, но я уверен, что профессия режиссера включает в себя и умение постоять за свое дело. Я намеренно не пишу «за себя», а именно за свое дело.

Наступила новая жизнь, и вся общественная работа в Союзе кинематографистов отошла на второй план, а вскоре ушла из моей жизни. Заботы о «Стайере» поглотили меня целиком. Сегодня студии уже девять лет. Мы преодолели самое тяжелое — становление, мы доказали фильмами свою дееспособность.

Мы небогаты, но счастливы возможностью работать и видеть результаты своего труда. Если верен тезис, что счастье — в борьбе, то все девять лет существования были наполнены этим счастьем.

Что представляло собой помещение? Заброшенная пристройка к зданию, где раньше была фотолаборатория. Нам досталась запущенность государственного учреждения с ржавыми ванными, с крысами и тараканами. Наверное, ушедшие из фотолаборатории люди были и молоды, и счастливы в этих условиях, а чувство человеческого достоинства нам в школе не прививали. Помните слова песни: «Раньше думай о Родине, а потом о себе». Я не буду описывать сложности с поиском денег на ремонт, с самим ремонтом, общение с вороватыми строителями. И вот, когда ремонт был окончен, позвонил в дверь человек с дипломатом и сообщил, что он является арендатором этого помещения. И показал соответствующую бумагу Москомимущества.

Я позвонил в Москомимущество. Мне сказали, что сегодня неприемный день. Я представился и сообщил, что сейчас приеду и устрою такой приемный день, что никому мало не покажется. И я выполнил обещанное.

- Что вы себе позволяете?! — гневно спросила увешанная золотом чиновница с холеными руками и с бегающими глазами, когда я, прорвавшись сквозь охрану, влетел в ее кабинет.

Хотя позволяла-то себе она.

Я заставил ее найти в картотеке второй арендный договор на то же помещение и порвать его на моих глазах. Более того, в моем присутствии позвонить тому человеку, которому за взятку, а в этом я уже не сомневался, было обещано мое помещение. При мне ему было отказано. Я выиграл и этот раунд, но только я один знаю, чего это мне стоило.

Перечитав написанное, понимаю, что очерк можно было бы назвать «Майн кампф». К сожалению, такое название уже есть. Тогда — «Мой бег с препятствиями».

О творчестве писать не хочу. Да и слово это не люблю в применении к себе, любимому. Это смешно звучит: «мое творчество», «мое искусство». Моя работа — так правильно.

Пожалуй, расскажу еще об одном забавном эпизоде. Я не ждал рэкетиров, но, в общем-то, предполагал их возможный приход. И они пришли.

- Где начальник? — спросили, не снимая шапок.

Их провели в мой кабинет. Один сел напротив меня, другой — у закрытой двери. Я понял, что разговор предстоит непростой. Моя студия — говорливая, порой крикливая не в меру — вдруг затихла. Потом я узнал, что все мои товарищи сидели в соседней комнате, в монтажной, приставив банки к стенке. Слушали, вооружившись кто чем мог.

Мои посетители говорили о простых вещах: бухгалтерию на стол, а впредь делиться доходами. Какие доходы? Я понял, что они не знают, куда пришли. И тогда вступил в разговор.

- Вы куда пришли?

- А нам не важно. Это наша территория.

- А это что? Вы знаете? Это киностудия!

Один из них, почесав в затылке, вдруг меня признал.

- То-то, я смотрю, лицо знакомое. Вы же мультики делаете! Ваша как фамилия?

Я сказал.

- Ну! Я же на ваших фильмах воспитывался!

- Хорошо же ты воспитался, если пришел ко мне по такому поводу.

Я предложил им снять шапки и заставил играть по моим правилам. Показал студию, кукол. Они ахали, матерились от детского непосредственного восторга. Когда уходили, то в дверях, прощаясь, сказали:

- Так рады были с вами познакомиться!

- А как я был рад! — тут я был немного неискренен.

Садясь в длинную иномарку, один из них спросил:

- Гарри Яковлевич! А можно мы к вам с детьми приедем?

И тут я не выдержал.

- Как?! Вы еще и размножаетесь?!

Они загоготали и укатили. Но на экскурсию с детьми впоследствии пришли. Вот тут, пожалуй, применимо выражение: искусство кино.