Борис Акунин

Наша классическая литература, в отличие от английской, не знала детектива. Полицейские романы в духе французов были, но герои типа патера Брауна или Арсена Люпена российской традиции не свойственны. Русский писатель — от Радищева до Солженицына — прославлял свободу, призывал милость к падшим, был и священником, и адвокатом, и политическим деятелем. Преступников не имело смысла искать — в их числе были государство, социальный уклад и господствующая идеология. Литература не была беллетристикой. Занимательность считалась знаком низкопробности и у врагов господствующего режима, и у его защитников. Эмансипация литературы от политики, произошедшая на наших глазах, выбросила на книжный рынок тысячи наименований детективов, триллеров, исторических романов — сначала переводных, потом и русских. Но все эти Слепые, Бешеные, капитаны Ларины, Журналисты и Адвокаты — русские Перри Мейсоны, Арчи Гудвины и Майки Хаммеры не могли по-настоящему увлечь читателя, воспитанного как-никак в традиции серьезной литературы. Российский детектив читали, слегка стесняясь самих себя. Маринина или Семенова — это все же не Сименон и даже не братья Вайнеры. Время вопияло о местном Грэме Грине, Умберто Эко, Ле Карре на худой конец. Нужен был занимательный, остросюжетный интеллектуальный роман.

Борис Акунин написал серию романов (скорее даже повестей), восполняющих этот пробел. Они стилизуют английский викторианский классический детектив, но действие происходит в России 1870-1890-х годов и сыщик русский.

Хронологически фандоринская серия охватывает ровно двадцать лет. Действие первого романа «Азазель» начинается «в понедельник 13 мая 1876 года в третьем часу пополудни, в день по-весеннему свежий и по-летнему теплый, в Александровском саду», последний — седьмой — роман заканчивается 20 мая 1896 года в той же Москве в Воробьевском парке.

Русская историческая романистика, от Загоскина до Пикуля, всегда равно обращена в прошлое и настоящее. В истории черпались примеры, искались аналогии, подсказывались линии поведения. Сам выбор эпохи и героев был знаковым. Государственники предпочитали царей, императоров, великих полководцев славных лет Петра или времен очаковских и покорения Крыма. Либералы искали своих предшественников в противнике Иоанна Грозного князе Серебряном, декабристе Кюхельбеккере, народовольцах. Самая модная историческая серия застойных лет «Пламенные революционеры» — о бунтовщиках, и писали ее все люди достойные — Булат Окуджава, Юрий Давыдов, Василий Аксенов, Анатолий Гладилин, Владимир Войнович, Натан Эйдельман. И здесь Акунин вполне укладывается в национальную традицию — эпоха и герои выбраны с подтекстом.

Перед нами пореформенная Россия, миновавшая период перестройки 1860-х, Россия посткрепостническая, постперестроечная. Реформы завершены, впереди время, которое позже назовут реакцией. В 1877-1878 годы пройдет кровопролитная и малоудачная русско-турецкая война, в 1879-м «Народная воля» начнет «охоту на царя», окончившуюся 1 марта 1881 года гибелью Александра II. К власти придет Александр III с идеей «контрреформ», отката назад от принципов предыдущего царствования. Сын Александра III — Николай II вступит на престол в убеждении, что любые реформы суть бессмысленные и вредные мечтания. Все это закончится печально, но пока перед нами Россия Горчакова и Витте. Россия, которую мы потеряли, лубочная держава «Сибирского цирюльника».

Сюжеты большей части романов Акунина основаны на интерпретации реальных событий, до сих пор не имеющих внятного объяснения. Сюжет, учит филология, есть концепция действительности. И ответы на вопрос «кто виноват?» равно важны и для историка, и для автора исторического детектива.

Три штурма Плевны летом и осенью 1877 года привели к бессмысленной гибели трети русской армии, в то время как эту имевшую ключевое стратегическое значение крепость можно было без труда взять, пока она еще не была занята турецким гарнизоном. Не было ли здесь предательства? — спрашивали со-временники и историки. Адрианополь, до которого русская армия дошла в феврале следующего 1878 года, — в нескольких десятках километров от Константинополя. Почему же скобелевские чудо-богатыри не взяли турецкую столицу с ходу? На эти вопросы отвечает роман «Статский советник»: турецкий чудо-шпион, с одной стороны, и тупость командования — с другой. Странная смерть генерала в 1882 году тоже до сих пор вызывает различные толки. Наиболее правдоподобна версия о том, что сердце полководца не выдержало любовных восторгов в дорогом московском борделе. Но до сих пор существуют, по крайней мере, две версии насильственной смерти Скобелева. Известно, что Михаил Дмитриевич был резким противником союза России с Германской и Австрийской империями и в нарушение всякого дипломатического этикета публично поносил тогдашних российских друзей по союзу трех императоров. Версия, что его убили немецкие или австрийские шпионы, до сих пор доминирует в биографиях полководца. Есть предположение, что генерала могли отравить по приказу из Петербурга — уж больно независимо он себя вел, возникала угроза возможного военного переворота. У российской власти могли появиться и другие мотивы устранить любимца генералитета. По воспоминаниям ряда народовольцев, «генерал от пронунциаменто» (таково было одно из прозвищ Скобелева) вел тайные переговоры с революционерами о возможном союзе. Таинственная смерть генерала исследуется в романе «Смерть Ахиллеса», причем учтены и совмещены все три рассматриваемые версии — любострастие, шпионаж, превентивная мера правительственных верхов.

«Дегаевщина», еще одна таинственная страница русской политической истории 1880-х годов, лежит в основе романа «Статский советник». В 1883-м «Народную волю» возглавлял Сергей Дегаев, агент начальника Петербургского охранного отделения жандармского подполковника Георгия Судейкина. Разоблаченный товарищами по подполью, Дегаев в конце концов организовал убийство своего шефа и дал письменные показания о том, что покойный подполковник состоял с ним, своим агентом, в заговоре. «Народная воля», согласно планам Судейкина, должна была способствовать личной карьере руководителя столичной охранки — убивать его врагов и карьерных соперников. В это же время свою игру с террористами вела «Священная дружина», тайная организация, в которую входили великие князья, генералитет, гвардейские офицеры.

В романе «Статский советник» вице-директор департамента полиции полковник Глеб Георгиевич Пожарский подстраивает террористические акты народовольцев на своих конкурентов по службе. Действует он при попустительстве брата Александра III — великого князя Сергея Александровича (в романе Симеона Александровича).

Катастрофа Ходынки (она в судьбе Романовых сыграла ту же роль, что Чернобыль в судьбе Политбюро ЦК КПСС) тоже до сих пор не вполне объяснена. Кто был виноват в страшной давке при раздаче коронационных подарков — сам молодой государь, московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович, министр императорского двора Воронцов-Дашков, полицмейстер Москвы Власовский? Ответ Акунина: все они. Но использовал катастрофу в своих целях инфернальный международный террорист Линд, которого нам и следует отыскать среди действующих лиц.

Историческая основа «Пелагии и белого бульдога» Акунина — знаменитое дело мултанских вотяков, группы удмуртов, облыжно обвиненных в человеческих жертвоприношениях. За гонителями язычников-удмуртов стоит обер-прокурор Святейшего Синода Константин Победоносцев. Главные отрицательные герои «Пелагии и белого бульдога» — эмиссар обер-прокурора Бубенцов, натуральный монстр, эдакая смесь Долохова и Ставрогина со своими присными кровожадным черкесом Мурадом и выходцем из духовной среды вкрадчивым Тихоном Спасенным. Петербург, императорская власть у Акунина почти всегда носители зла. Двору и мерзким петербургским чиновникам противостоят честные служаки, эдакие Максим Максимычи, капитаны Тушины, исполняющие свой долг перед родиной и людьми, чего бы это ни стоило. Это сам героический Эраст Фандорин, камердинер великого князя из «Коронации» Афанасий Степанович Зюкин, епископ Митрофаний, мелкий московский чиновник Анисий Тюльпанов, следственный пристав Ксаверий Грушин. Как правило, такие люди оказываются в России Акунина в затруднительном положении именно потому, что честны и неподкупны. «Хороши государственные интересы, если честного работника сначала превращают в бессмысленный винтик, а потом и вовсе собираются уничтожить», — таков взгляд Акунина на «Россию, которую мы потеряли».

Даже народовольцы во главе с неуловимым террористом Грином (Григорием Гринбергом) вызывают у автора романа больше симпатии, чем правительственная свора. Однако главная надежда положительных героев Акунина не на революцию. Писатель — государственник, надеющийся на усовершенствование России путем просвещения и благодаря честным людям, верным слову и соблюдающим приличия. Это похоже на «теорию малых дел», либеральный консерватизм времен «великих реформ». Наибольшую симпатию в доме Романовых вызывает у прозаика именно Александр II.

Последний роман Акунина подчеркнуто идеологичен. Беседы Митрофания с губернатором фон Гаггенау о том, «как обустроить Россию», мировоззренчески близки взгляду либеральных западников и славянофилов — будущих октябристов. Митрофаний (как и автор романа) — сторонник медленной эволюции России к правовому государству, эволюции, основанной на развитии принципов обычного права, распространении грамотности, трезвости, здравого смысла. Эта традиция, напоминающая публицистику «Вестника Европы» — Константина Кавелина, Бориса Чичерина, Анатолия Кони, — изрядно подзабыта, а потому неожиданно актуальна.

Россия Акунина — не сказочная страна Никиты Михалкова. В отличие от Фандорина и Пелагии, Борис Акунин знает, чем закончится царствование Николая II. В его романах внутренний враг обозначен и диагноз поставлен. Этот диагноз не слишком отличается от того, который ставили писатели-современники (собственно на них романист и опирается) — Чехов, Лесков, Островский, Достоевский. Равнодушие и своекорыстие верхов и непросвещенность низов — вот главные враги России.

Выход для честного человека — «растить свой сад», по Вольтеру, «беречь честь смолоду», по Пушкину, служить, да не выслуживаться, по Грибоедову. Или, как Фандорин, совмещать государеву службу с почерпнутым на Востоке спокойным конфуцианским взглядом на природу вещей.