Немецкая шпионка

Однажды давным-давно я нашел в школьной парте фотокарточку.

Она до сих пор хранится в моем архиве.

Немка!

Я с трепетом рассматривал карточку в своей руке и пытался от нее отвязаться. Выбрось, дурак… Но рука как прилипла, признаться, я не мог оторвать глаз от красотки. Я повертел находку и понял, что это вовсе не карточка, а трофейная гитлеровская открытка. На нежном фоне коричневатой сепии была сфотографирована в профиль до пояса прелестная молодая фашистка с полуобнаженной спиной и оголенным плечом, похожим на лекало. На ее прелестной шейке сиял краешек неземного колье, а на плечо была наброшена гипюровая ткань. (Разумеется, слов «сепия», «колье» и «гипюр» я тогда не знал.)

Кто-то вошел в класс, и я быстро спрятал находку в портфель. Пожалуй, я испытал чувство греха и стыда.

Тут, пожалуй, надо взять паузу.

Мне было лет одиннадцать, кажется, была зима, я стоял на краю света в пустом классе провинциальной уральской школы. Я жил в СССР. (Компьютер СССР подчеркнул: слишком много идущих подряд согласных букв. Он не знает, что такое Советский Союз.) От войны страну отделяло немногим больше десяти лет. Я ненавидел немецкий фашизм и американских поджигателей войны.

Вот черно-белый фон этой паузы:

1. Диафильм в моей коробке про мирного голубя мира. Наш голубь пере-летел через океан и сел на окно гадкого американского президента Гарри Трумэна. Миру мир! А тот тянет к голубку свои костлявые руки-пауки.

2. Две белоснежные суповые тарелки у мамы, и у каждой на обороте напечатана фашистская свастика. Я предлагаю обе разбить, но мать против — других таких глубоких для супа нет! Тогда я отказываюсь из них есть.

3. Сосед Дудников, который, напившись, иногда выбегает во двор и орет пацанам: «А ленинградских пирожков не хотите!» И мы бросаемся врассыпную — мы знаем о каких пирожках, так страшно завывая, орет пьянчуга. Это про блокадные пирожки. А блокада — дело немецких рук.

4. Мальчик с соседней улицы. Пронесся слух, что он немец. Ну, гаденыш! За отверженным разом началась жестокая охота местной шпаны. Его караулили и поколачивали возле дома. Обливали холодной водой из ведра (напротив была уличная колонка). Срывали шапку. Били стекла в домишке, где жила его семья… В конце концов семье пришлось переехать. Но почему немец? Всего-навсего потому, что он был светлокожий, светловолосый, белобрысый блондин с какой-то нерусской фамилией. Этого было достаточно. Правда, вертелись вокруг немецкого и туманные возражения.

5. Дом, где я жил, построили пленные немцы и с таким толком, что даже в самый жуткий уральский мороз наша печка сохраняла тепло двое суток. Какая экономия дров для бедной семьи… А когда плен пленных закончился и немцы отбывали в Германию, их (по словам матери) провожали на вокзале со слезами на глазах — уезжали мужики с золотыми руками, а оставалась всякая безрукая пьянь и бестолочь.

6. Один из моих деревенских дядьев привез с войны всего лишь один трофей — лезвие для косы из золлингеновской стали. Такая коса практически не тупилась. На сенокосе он уходил вперед косцов на сотни метров. Он вез ее из Европы, замотав в полотенце, чуть ли не на груди, как ребенка. Когда сын по дурости сломал лезвие, рачительный мужик разрыдался: когда еще начнется новая мировая война, чтобы добыть такую косу…

А кто-то привез из Германии вот эту красу. Словом, присвоив трофейную открытку, я оказался в плену самых противоречивых чувств… Дома я снова извлек красавицу на свет и, уже не торопясь, рассмотрел добычу. Снимок был чуть надломлен, и по полю изображения бежала слева направо — под подбородком и краем короткой витой стрижки — ломкая линия. Я разобрал в уголке немецкое слово Берлин. Я разглядел сверкающую полоску колье… Брильянты! Я робко полюбовался перламутровым блеском белка в ее дивном глазу. Я как-то неясно понял, что она киноактриса… Но больше всего понравилось, что дива на меня нисколько не смотрит, а глядит слегка вверх, в небо.

В ту пору я почему-то боялся прямых женских взглядов.

У нас в комнате над диваном долгое время красовалась в раме репродукция знаменитой «Незнакомки» Крамского. Как известно, художник написал портрет таким образом, что неизвестная — куда бы ты ни встал — смотрит на тебя внимательным взором. Прямо мурашки по коже. Но в один прекрасный день мое терпение кончилось. Взяв бритвочку, я вскарабкался с ногами на диванную спинку и — чик! чик! — изрезал крест-накрест ее глаза… Мне крепко попало, но зловещий портрет пришлось снять.

Я попытался узнать, как зовут мое сокровище. С наитием влюбленного я легко справился с первым немецким словом Камилла… Второе — Ноrn (Хорн) — я прочел как Нори, но все же сообразил, что читаю неверно, и разгадку пока отложил.

Бог мой, как разом потускнели рядом с божеством самые красивые девочки из моего 5-го «Г». Пухленькая воображуля Тоня Пучкина и жеманная задавака Лара Колипарова… «Хрюша да киса!» — обругал я их мысленно. Даже школьная раскрасавица старшеклассница Кирка Кирова по сравнению с богиней стала просто рыжей селедкой… м-да…

Но советскому мальчику было непросто влюбиться в фашистку, даже если она всего лишь плоская фотокарточка в технике сепии. Душа металась в поисках выхода из логической ловушки. И скоро выход был найден: я стал убеждать своих дружков, что наша лучшая учительница (классный руководитель Зоя Ивановна) — шпионка!

Какая? Немецкая! Вовка Сажин и Валерка Колотов поверили сразу, а Витька Соснин усомнился. Требовалось доказательство. Я долго думал, как сделать улику. Эврика! У шпионов обязательно есть рация, а у рации — антенна. Я нашел сначала медную проволочку, затем, порывшись в маминой шкатулке, отыскал какие-то чернильного цвета гладкие бусинки, нанизал их на антенну, напоследок прицепил обломок механического происхождения — готово! Оставалось только умело подбросить антенну в портфель училке.

Сегодня, оглядывась на странное стремление дитяти любой ценой (в духе соц-арта) оболгать и скомпрометировать учительницу, я думаю, что сам был своего рода чуткой антенной, которая сначала улавливала постсталинский страх перед красотой чужого, а затем транслировала это на других.

Камилла Хорн стала катализатором этого ужаса перед абсолютом чужого.

В моем случае я проживал сразу два страха. Во-первых, панический страх советского перед эросом, ведь красотка была для меня фактически голой. Голой бабой была она и для неизвестного солдатика, который заграбастал Камиллу Нори в каком-нибудь немецком жилище.

Но она не была голой, она была задрапированной. Приоткрытое плечо не соблазняло, а просило защиты.

Однако советский солдат счел даже такую приоткрытость порнографической голизной. В моем мальчишеском варианте эротическое начало пряталось в тени другого, более важного страха, а именно: в Камилле была явлена сила соблазна прекрасным, перед которой не могла устоять ни одна идеология. А я одновременно хотел быть советским мальчиком и тайно хранить верность прекрасной немке.

Меня разрывало на части между тайной и презрением к себе. Чтобы уцелеть, я должен был во что бы то ни стало восстановить самоуважение.

Одним словом, динамический вектор этих двух переживавший — эроса и красоты — и выразился в моем сюрреалистическом желании разоблачить (то есть раздеть училку). Если и она тоже немка, то я без греха.

Подбросить антенну в портфель учительнице не вышло. Зато удалось обнаружить находку и предъявить улику друзьям.

Что ж, я ликовал. Загадочный предмет произвел впечатление на моих дружков. (Замечу, что публичное разоблачение происходило в атмосфере полной конспиративности. Никто в классе не должен был знать нашу тайну. То есть у истины не было никаких прав быть явленной. Еще одна советская абсурдная парадигма.) Дружки только присвистнули. Шпионка!

Даже Витька Соснин задумался, а на следующий день сообщил нам под страшным секретом, что у него в доме есть подземный ход, который ведет под телефонным заводом прямо к Каме.

— Врешь! — воскликнули мы.

Тогда он мрачно привел нас к себе в дом — деревянный, двухэтажный, — где показал на полу свежие мокрые следы больших босых ног, которые вели в туалет! До сих пор не понимаю, как он это провернул, ведь мы одной гурьбой поднимались вверх по лестнице. Он открыл дверь в туалет и молча показал на стену — тут замаскированный ход. Нас охватила такая жуть, что языки прилипли к небу… Его подземный тоннель напрочь побил мою антенну и немецкую шпионку.

Тогда, чтобы взять реванш, я попытался сочинить дарственную надпись на обратной стороне заветной открытки, накарябал цепочку как бы немецких слов-каракулей и подписался за кинозвезду вот таким вот образом:

Осталось только придумать историю, когда и где Камилла подарила мне свой автограф (это слово я знал), но внезапно, вдруг, неожиданно, как снег на голову, как гром среди ясного неба мое детство кончилось — я повзрослел. Это случилось в кино. Сразу скажу, что Камилла Хорн там не играла… Мы купили билеты на какую-то иностранную ленту со скучным названием «На окраине Парижа», но уже через пять минут мои дружки взвыли: это же про любовь! А такое кино мы принципиально не смотрели. Вовка Сажин, Валерка Колотов и Витька Соснин двинулись к выходу, а я остался в зале. «Ты чего, Король?!»

Я промолчал и остался один. И как оказалось, остался один навсегда… Мне почему-то захотелось досмотреть этот фильм про забавного толстяка Жюжю, который жалко любил белобрысую проститутку (это слово я уже знал), послушать песенки, которые поет для Марии чернявый грустный гитарист. Из той любви ничего не вышло. Фильм кончился смертью девушки. Я вышел с комком в горле, стыдясь, что чуть не разревелся.

Меня окружила холодная весна. Игры в немецких шпионов закончились.

Я остался один на ветру бытия.

Прошло много лет, и я узнал, что видел той далекой весной конца 50-х годов фильм знаменитого Рене Клера «Порт де Лила», что тот забавный толстяк Жюжю — великий французcкий актер Пьер Брассер, а чернявый гитарист-шансонье — сам Жорж Брассанс.

Прошло много лет, и я наконец правильно прочел имя немецкой кинозвезды на открытке с моим поддельным автографом. Камилла Хорн. Карьера ее не сложилась. Она не стала новой звездой. В «Истории киноискусства. 1895 — 1927» Ежи Теплица я прочитал о ней всего одну строчку — «дебютантка Камилла Хорн (Маргарита)».

Она снялась в «Фаусте» (1926) выдающегося Фридриха Мурнау. Эмиль Яннингс играл Мефистофеля, Геста Экман — Фауста, а она — дебютантка — Маргариту. Однако грандиозный фильм провалился. «Это не Гете, а Гуно», — язвили критики. «Фауст» был последним фильмом Мурнау в Германии.

Видимо, к этому времени и относится фотокарточка юной звезды, сделанная в Берлине в студии «Кайзель». Там Камилле едва ли двадцать лет. Поразительный тип ангельской красоты многое обещал. Мурнау прав — она могла бы играть идеал.

Прошло еще много лет, и я написал про историю своей неразделенной любви к открытке в германской «Кельнишер Рундшау», и вдруг!.. И вдруг раздается звонок нашей немецкой приятельницы и прекрасного фотографа Аниты Шиффер-Фукс. И она говорит, что ее мама знакома с Камиллой Хорн.

Она жива?

Больше того, ей переслали мою статью, и она была очень тронута историей русского школьника, который стал писателем. Ее давно все забыли.

— Она обещала тебе написать!

Признаться, я растерялся.

И вот через месяц, в канун Нового, 1992 года я действительно получаю плотный конверт, в котором была только лишь одна фотография. Изумительной красоты дама на резном диване, обтянутом шелком… широкий пояс из черной кожи на золотистой застежке… наглухо застегнутая блузка из блеклых сиреневых клеток с отложным воротничком из белого атласа в тон пепельно-седых волос… в мочке уха сверкает капля бирюзы в оправе тяжелого золота… такая же бирюза в золотой цепи на груди… и ее лицо, строгое лицо постаревшего ангела, полное горького достоинства и украшенное темно-сизыми очами.

И опять она смотрит не на меня! Но уже не в небо, а в землю.

На карточке в верхнем левом углу черным фломастером нежной немецкой вязью было написано: «Дорогой Толя, поздравляю с Рождеством». И подпись: «Камилла Хорн. 1991-92».

Я обомлел. Моя выдуманная тридцать лет назад для обмана дружков закорючка и ее подпись были практически одинаковы. Сравните сами:

Р.S. Недавно из Германии дошло известие о ее смерти. Кажется, ей было почти девяносто лет.

На днях мне позвонила берлинская приятельница Андреа Гоцес — она наконец исполнила мою просьбу, нашла в швейцарском каталоге видеокассету с «Фаустом». Я до сих пор не видел ни одного фильма с Камиллой.