XXI век ‒ конец пленочного кинематографа?

Конец XX века свидетельствует о приближающемся конце эры кинематографа, так же как и книгопечатания. Издатели энциклопедии «Британика» уже объявили о том, что они больше не будут выпускать энциклопедию в книжном формате, а исключительно на CD, что реально свидетельствует о закате эры Гутенберга. Пленочное кино тоже отходит в прошлое и заменяется новыми технологиями — так «Звездные войны» на 95 процентов сделаны на компьютере.

Что останется в памяти человечества от такого великого искусства XX века, как кинематограф? В связи с тем что один из «круглых столов» фестиваля «Прощание с братьями Люмьер — конец пленочного кинематографа и новые технологии: что дальше?» был посвящен именно этой теме, искусствовед Госфильмофонда Тамара Сергеева обратилась к ряду ведущих мастеров отечественного кино с вопросом: каковы главные тенденции современного киноискусства и возможны ли еще новые открытия в традиционном пленочном кинематографе, или он должен сдаться перед кинематографом компьютерным?

Вадим Абдрашитов, режиссер

Главная тенденция не только в кино, вообще в искусстве — наступление цивилизации на культуру. Цивилизация, делая жизнь человека все более комфортабельной, коммуникативной, требует усреднения способа жизни каждого из нас: унификации вкусов, форм общения, общей мифологии и общей идеологии. Задача здесь одна — создать общий знаменатель. Культура и искусство, наоборот, утверждают автономию каждой личности, право ее на своеобычность.

Сегодняшний кинематограф цивилизации, поглощая в себя огромное количество денег и труда, нуждается в таком же огромном рынке сбыта. Следовательно, он должен быть универсален для понимания всюду и всеми. Это требует понятных, доступных алгоритмов поведения героев, упрощенных характеров и знакомых зрителям ясных сюжетов. Такое кино на сегодня и есть основной продукт кинопроизводства. Территория же киноискусства сокращается, как шагреневая кожа.

Вне духовного развития цивилизацию ждет тупик. Но надеюсь, что у человечества развит инстинкт самосохранения и искусство как способ познания мира возродится — этого рано или поздно потребует сама жизнь. Думаю, в кинематографе это произойдет в первую очередь, ему есть о чем и как говорить. Именно впереди все открытия в киноязыке, киномышлении, кинообразности, кинопоэзии. Потенциал кинематографа огромен. А что касается компьютерного кино — это новые возможности. Дело только в том, в чьих руках оно находится. Если в руках художника, творца — это будет творчество. Если в руках человека, который делает продукт производства, — это будет компьютерное изображение, очередной продукт цивилизации.

Юрий Арабов, сценарист

Мне ближе культурный, авторский кинематограф. Не индустрия, а некое штучное, уникальное производство — духовное, религиозное, мистическое — с его, по-видимому, исчезающей тенденцией сближения с поэзией, с исповедальной литературой. Спектр достаточно широкий — от Хичкока, поскольку в лучших своих картинах при внешней занимательности он достаточно религиозен и серьезен, до Дрейера, Бергмана, Ларса фон Триера образца «Рассекая волны» и, конечно, Феллини.

Наверняка, Феллини, Бергман, возможно, Тарковский с «Рублевым» и «Зеркалом» останутся в истории кино. За счет так называемой духовности культуры, если под культурой понимать веру не в хаос, а в космический порядок, поиск Бога, абсолюта, осей, на которые «нанизан» мир. Культура вертится вокруг этих осей, а цивилизация вокруг комфорта человека, облегчения материальной стороны его жизни. Говорят, что пути Господни неисповедимы, но это не совсем правильно, культура как раз их ищет. И те художники, которые посвятили себя этому, мне кажется, должны в истории остаться. Хотя я не совсем уверен в этом. Посидят люди полвека в Интернете, с какими глазами оттуда выйдут? И вспомнит ли кто-нибудь тогда имя Леонардо да Винчи или Рафаэля?

Что касается компьютера, то главная его особенность в гипнотической зависимости от него человека, своеобразная наркотизация сознания. Причем на самом деле информативная сторона в работе с компьютером не очень важна, потому что всю информацию, которая есть в Интернете, невозможно переработать никому. А то, что нельзя переработать (под переработкой я понимаю осмысление), не является информацией.

И я не согласен с той точкой зрения, что пленочного кинематографа не будет. Новые технологии создадут новые жанры, но кинематограф, так же как и кинотеатр, не умрет. Он уступит место этим технологиям по сборам, но наряду с ними будет все же присутствовать в нашей жизни, занимая локальную нишу, что-то между театром и музеем. Станет более частным делом, чем сейчас, но открытия в нем, безусловно, возможны. Просто они не будут претендовать на всеохватность.

Алексей Балабанов, режиссер

Кино — вещь поколенческая, у каждого поколения своя тенденция. Все зависит от людей: хорошее кино — то, которое им нравится, плохое — которое не нравится.

Сам я был страшным киноманом, очень много смотрел фильмов, неплохо знал историю мирового кинематографа. У меня была куча книжек о кино, я их все прочитал, еще когда учился в Горьковском пединституте и даже не представлял, что стану режиссером. Просто все это было интересно. Момент накопления, конечно, сыграл потом свою роль. Причем мне нравились самые разные фильмы: от комедий Данелия до «Нетерпимости» Гриффита или «Алчности» Штрогейма. Хотя со временем какие-то привязанности проходят, пересматриваешь любимый фильм и вдруг понимаешь, что он безнадежно устарел.

Кино быстро устаревает. Меняются ритмы, меняются законы восприятия. Я это чувствую и на своих картинах. Первые смотреть уже невозможно. Попробуйте, посмотрите «Счастливые дни» — скучно, длинно, ошибок полно всяких. Я же тогда не знал ничего.

А вообще кино — это мистика: что-то происходит или не происходит… Ничего предугадать, рассчитать заранее нельзя.

Кинематограф ведь не искусство, это зрелище, развлечение. И перспективен он только как зрелище.

А те фильмы, которые критики относят к искусству, — это все маргинальные произведения. Но по большому счету они никому не нужны, бессмысленны, так как не приносят дохода. Самый правильный кинематограф — тупой, американский. Бизнес, приносящий доход. Кинематограф и был придуман именно как бизнес, просто в определенное время появлялись люди, которые самовыражались и имели свою аудиторию. Но сегодня это уже не нужно.

Что до моих собственных картин — они мое личное дело. Я снимаю их для себя, но так как учитываю какие-то законы восприятия, то у меня тоже есть свой небольшой круг зрителей.

Думаю, что открытия больше невозможны. Собственно, настоящее открытие, сделанное в конце прошлого века, было одно — положение серебра на пленке в движущейся картинке. А потом были частные находки, касающиеся законов монтажа, законов жанра. Что-то привнес Эйзенштейн, что-то Гриффит, Хичкок. Сейчас время электронных открытий, компьютерной графики, а традиционные формы кинематографа скоро исчезнут, они уже неинтересны. Кино, как и старая фотография, станет раритетом, музейным экспонатом. То, чем мы сегодня занимаемся, — убогость. Признаю это совершенно спокойно. Но знаю, что сам продолжу делать то, что делаю, умру со своим кино. А новым компьютерным кинематографом пусть занимаются молодые.

Алексей Герман, режиссер

В кинематографе ХХ века я бы выделил две тенденции: мне кажется, он резко разделяется на кинематограф консерваторского, филармонического типа и на кинематограф общенародный. Может, через какое-то время один из них и кинематографом называться не будет. Раньше существовали мировые авторитеты, допустим, Сартр. Что скажет Сартр? Люди прислушивались к нему. Это было серьезно. Но постепенно население становится более буржуазным, и всем теперь, в общем, наплевать на то, что сказал бы Сартр, что сказал бы Сахаров или что скажет Солженицын. Сегодня какой-нибудь парикмахер из Сан-Франциско или из Твери говорит: «Я трачу свои семь долларов, которые заработал, на то что хочу, а эти умники пускай тратят свои на что хотят». И ему на все наплевать. Да и авторитеты сейчас, что называется, покупные.

Тратятся миллионы долларов на рекламу. И если я, например, заснул на третьей части «Титаника», то на другого человека, «подготовленного» рекламой, фильм действует. Так же и на эстраде — в какого певца вложили деньги, тот и молодец. А помните известный кадр — девочка на концерте «Битлз» не может справиться с подступившими рыданиями? У нас теперь чуть не в каждом клипе полагается такая девочка. А люди, которые могли бы сказать: «Знаете, это не очень хорошо, это надо держать в себе», — перессорились между собой, поняв, что им надо разъединяться, а не соединяться, потому что между ними стало мало общего. Вы посмотрите, русская интеллигенция перестала читать хорошие книги, все читают этих ужасных авторов, я уж не говорю Маринину, но всяких Агаповых, меняются этой литературой, всерьез тратят на нее огромное количество времени. Идея «Не милорда глупого, а Белинского и Гоголя с базара понесет» получила прямо противоположное воплощение. Поэтому мне тоже кажется — надо разделяться.

Но все-таки, думаю, что в истории культуры надолго останется Чаплин с его идеей маленького человека. Останется, как ни странно, Дисней с его темой «сильный — слабый». И дело даже не столько в том, хорошо он рисовал или плохо, а именно в этой теме — «сильный — слабый», «маленький человек — большой человек». Это и есть история цивилизации — борьба маленького человека и большого человека. Всегда побеждает большой. А у Диснея — маленький. Может, по критериям профессионализма какой-нибудь Гринуэй — это что-то замечательное, я и согласен, что замечательное, но, если говорить о том, кто останется, то это Чаплин, Дисней. Еще Феллини, так же как и Гоголь, потому что в их произведениях — настоящая реальность. Не талантливые наблюдения, как у того же мною горячо любимого Александра Володина, а именно реализм, мы так живем. Также я большой поклонник молодой Киры Муратовой и замечательного режиссера Отара Иоселиани (мы его очень любили именно в России, грузин он не интересовал, и я в молодости, лет двадцать назад, даже подрался в одном грузинском доме, потому что там не знали, кто такой Иоселиани). Но ни Муратова, ни Иоселиани, так же как и Висконти, не определяют век. Определяют его Чаплин, Феллини, первооткрыватели каких-то человеческих истин, «рванувшиеся» к Библии.

Но сдаваться никто ни перед кем не должен. Пленка будет существовать долго, потом еще что-нибудь для нее придумают (хотя, на мой взгляд, возможностей у сегодняшней цветной пленки гораздо меньше, чем у прежней черно-белой, которая была куда интересней). А компьютерный кинематограф я вообще не понимаю и, слава тебе, Господи, до его расцвета не доживу. Но, естественно, эпоха огромных киноаппаратов, рвущейся пленки, стариков, которые делают вид, что они умеют эту пленку обрабатывать, когда-нибудь закончится, произойдут колоссальные изменения, какие — понятия не имею. Только не верю, что мы будем смотреть кино в спичечном коробке, вот этого точно не будет. Это то же самое, что смотреть кино по телевизору. Можно смотреть его по телевизору? Можно, но не нужно.

Я сам стараюсь этого не делать. Помню, как однажды, когда мы были еще опальными, одну из наших картин, «Двадцать дней без войны», пустили по телевидению. Мы с женой накрыли стол, сели. Начался фильм — ни глубины, ничего. Я расстроился и ушел спать.

Что такое кинематограф телевизионный в отличие от кинематографа настоящего? То же самое, только минус подлинное искусство оператора. Режиссер дает идеи, а кино снимает оператор. Телевизионный же экран передать операторское мастерство не способен.

Владимир Грамматиков, режиссер

Для меня сейчас самое важное — реанимация показа, изменение пространства кинотеатра. Раньше с понедельника до понедельника в кинотеатре показывали один фильм, но люди шли. Новое же поколение хочет выбирать, и оно имеет право на выбор. Потому мы и говорим о мультиплексах, о многозальных кинотеатрах. Это обязательно комфорт, кондиционеры, мягкие кресла, долби-звук. Все современные технологии. Только в этом случае человек сегодня встанет с кресла и пойдет в кинотеатр, который, как ни ужасно это звучит, должен быть тусовочным местом, так как 70 процентов зрителей — это подростки.

Мы мечтаем о собственном кинотеатре семейного показа при Киностудии Горького, у нас есть большая коллекция картин, есть возможности подготовить очень хорошие программы. Но все уже занято, все распределено. Не пробьешься.

Нам нужно возвращать зрителей в кинотеатры. Мы сами их изгнали, никто другой, допустили плохое американское кино в масштабах 99 процентов кинопоказа, потеряли культуру посещения кинотеатра, потеряли кумиров. То, что мы друг о друге говорили с телеэкранов, — совершенно чудовищно, мы сами разрушили миф, тайну, на чем кинематограф держался, нас просто перестали уважать. А возвратить людей в кинотеатры можно только через любовь. Люди хотят видеть старое отечественное кино, так давайте им показывать «Сердца четырех», лирические комедии, мелодрамы.

В принципе кинематограф не умрет — это стопроцентно, может, он просто изменит формат. Лет семь назад я был в Лондоне на семинаре, который тогда меня удивил своей темой — в течение двух дней серьезные люди размышляли о том, какая разница между восприятием изображения, полученного при просвечивании лучом проектора целлулоидной пленки, и изображения, записанного на магнитную ленту. Выяснилось, что так как наша пленка создается на биологической основе (копыта, рога животных), то она все-таки более информативна, более эмоциональна, чем магнитка. Кинопленка обладает особой энергией. К тому же мы настроены на общность восприятия, одно дело — ты смотришь фильм дома, пусть даже в стереопроекции, и совсем другое, когда ты сидишь в зале и сотни людей вместе с тобой тоже плачут или смеются.

А новые технологии дают новое ощущение, новое кинематографическое пространство, хорошие возможности — снять сказку, фантастический или исторический фильм. И потому меня компьютер не пугает, а радует. Он займет свое место, если его использовать в разумных пределах. Просто перебора не надо, нужно учитывать, что у компьютерной технологии есть своя жизнь, которая может войти и в согласие, и в противоречие с кинематографом. Сам я иногда использую (очень аккуратно) компьютерную графику в малых формах — в рекламе, в «Маленькой принцессе» какие-то кадры делались на компьютере. А сейчас мы заканчиваем строительство собственного телевизионного павильона, у нас будут все новые технологии.

Юрий Грымов, режиссер

Для меня самое важное то, что в кино появилась и закрепилась агрессия как таковая как в драматургии, так и в изобразительном ряде. Она дошла уже до своего пика, поэтому думаю, что в XXI веке кино должно стать более романтичным, более тонким. Личность, история конкретного человека приобретут гораздо большее значение, чем какие-то вселенские темы.

Традиционный кинематограф не устоит перед компьютерным, вернее, перед цифровыми технологиями. Я их неплохо знаю — цифра уже успешно обрабатывается «под кино», на нее, может быть, даже в следующем году можно будет так снять, что почти никто не заметит, что это не кино. Уход от пленки на цифру очевиден. Это необходимо и для создания в России индустрии кино (которая существует уже во всем мире). Кино должно стать доступнее для людей, дешевле по производству и по хранению фильмов.

Но, говоря о компьютерных технологиях, я ни в коем случае не имею в виду спецэффекты. Я их противник. Антураж, спецэффект — это вчерашний день, провинциальное кино. Человек — вот самый интересный специальный эффект. Мужчина и женщина, рождение ребенка — этого достаточно, чтобы удивлять и рассказывать какие-то истории. Все остальное — попугайство и для меня совершенно не имеет никакого значения.

Иван Дыховичный, режиссер

Я бы выделил один момент — как в истории человечества есть Возрождение, так в кино ХХ века есть 60-е годы, для меня самые удивительные. Тогда появились лучшие фильмы Феллини, Антониони, Висконти, Брессона, Бунюэля. Эти люди, при абсолютно неповторимой индивидуальности почерка, достигали схожих результатов, что случается очень редко. Я их выделяю за абсолютную цельность сознания, а это, с моей точки зрения, самый образный момент в кинематографе. Все остальное — или игра в образы, или поиск.

К концу века кинематограф, к великому своему несчастью, стал одним из самых коммерческих производств на свете, что и привело его к тому состоянию, в котором он находится, — это нормальная промышленность, в которой нет места художнику (лучшая шутка века — то, что Спилберга называют американским Антониони). А существующий параллельно коммерческому производству камерный кинематограф выделился в отдельное, совершенно жуткое, заумное фестивальное искусство, в котором происходит шифрование пустот, и это окончательно убеждает разумную публику в том, что кино — низкий жанр.

Как только кинематограф «похмелится» и начнет заниматься собственно кинематографом, возникнет еще невероятное количество находок, эффектов, шедевров. И, конечно, тенденция кинокультуры и кинопоиска будущего — за абсолютно простым и ясным способом съемки, а ни в коем случае не за каким-то компьютером. Он будет использоваться только для того, чтобы технологически поддерживать фантастическое качество кинематографа, быстроту производства и так далее.

Сам я отношусь к компьютеру абсолютно восторженно, как ребенок, который играет в замечательную игру. Когда я был маленьким, мне удавалось иногда заставлять родителей покупать калейдоскоп, изумительную вещь, он надоедает через двадцать минут, но эти двадцать минут ты абсолютно увлечен. И компьютер тоже игра, но какая? Человечество сейчас увлечено Интернетом, и я часто слышу, что наконец-то настало великое время, когда люди стали общаться. Но на самом деле именно с появлением Интернета люди и перестали общаться! Никому не надо никого видеть, ни к кому ходить, никому сочувствовать, не надо слышать интонаций. Можно просто послать фразу по компьютерной почте: «Я тебя люблю, а ты меня?» «А я тебя нет». И все.

Денис Евстигнеев, режиссер

Тенденций две: первая — это тот кинематограф, который озабочен вниманием зрителя, и вторая — который интересует самого автора. То есть то, что называют авторским и зрительским кино. Хотя, на мой взгляд, это не совсем правильное разделение. Суть в том, как кино воздействует. Чем оно впечатляет — эмоциями или мыслями, идеями? А оно должно впечатлять, создавать своего рода аттракцион.

Лично мне ближе фильмы, эмоционально рассказывающие о реальной жизни героев. Именно они остаются в памяти людей, выдерживают проверку временем. Те же фильмы, где есть какая-то схема, пусть даже новаторская, со временем забываются. Думаю, кино не должно и учить, не должно на чем-то дидактически настаивать. Точно так же и фильмы, на которых ты сам учишься профессии, которые разбираешь «по молекулам», тебя не трогают, что-то в них не то. Только те, смотря которые ты забываешь обо всем и не понимаешь, как это сделано, потрясают тебя по-настоящему.

Что касается носителя, какая разница, каким он будет? Хотелось бы, чтобы осталось одно: чтобы гас свет, люди рассаживались, открывался экран и начиналось действие. Каким способом будет осуществлена проекция — с помощью телевизора, каких-то трубок или кинопроектора, — большого значения не имеет. Ведь самое важное — язык, а он не пропадет. Носители разные — пленка, дискета или что-то еще, а язык один. Все равно останется монтаж. Останется способ, которым вы доводите вашу мысль до зрителя. Поэтому на сегодняшний день такой проблемы не существует. Кроме того, не думаю, что в ближайшее время что-то произойдет с пленкой — у нее до сих пор лучшие технические параметры: цветопередача, градации цветов, фотографическое качество, резкость и так далее. Но когда-нибудь положение может измениться. Уже сейчас есть фильмы, которые снимаются на видео большого разрешения, а потом переводятся на пленку, правда, видео еще нельзя показывать на экране 50 квадратных метров, как в кино, где сидят две тысячи зрителей в зале, но, наверное, когда-то и это будет.

Пока же говорить о прогрессе в кино рано, хотя компьютер уже используется в производстве фильмов, в том числе и моих. Раньше я работал с комбинаторами на «Мосфильме», и это было стихийным бедствием — картина почти готова, назначена премьера в Доме кино, а они еще не сделали нужные кадры. Так было всю жизнь, и компьютерные технологии, конечно, многое упростили. Стало намного проще и дешевле.

Андрей Кончаловский, режиссер

Общественное сознание меняется, вместе с человеком меняется и язык. Это живая вещь, он, особенно в кино, развивается очень быстро. Я говорил одним языком, а теперь говорю другим. Ускоряется восприятие фильма, поэтому и сам фильм должен быть динамичней. Время героической режиссуры, таких крупных имен, как Феллини, Бергман или Куросава, прошло. Они просто уже не нужны… Нужны более подвижные и, я бы сказал, менее оригинальные художники.

Кино — это игра ума, практически не имеющая воспитательного момента. Искусство — это ложь, которая помогает нам понять правду, но никак не воспитание. Человек хочет получить порцию развлечения, развлечение может быть глупым или менее глупым. Менее глупое вызывает более глубокий эмоциональный отклик, но оно все равно не воспитывает — человек может посмотреть гениальную картину, выйти на улицу и тут же начать ругаться матом. Жизнь заставляет его быть не таким, каким призывает искусство, а совсем другим. Конечно, есть некоторые впечатлительные натуры, которые меняются под воздействием искусства, но их единицы.

Что касается традиционного пленочного кинематографа, то он не сдается перед компьютерным, он перерастает в нечто другое. Меняется скорость восприятия, меняется скорость фиксации восприятия, что гораздо легче достигается благодаря цифровому изображению. Талант же к технологиям не имеет никакого отношения. Это романтический фетишизм, романтическое заблуждение — утверждать, что Бетховен мог сочинять только для клавесина, а для рояля — нет. Или что Толстой должен был водить ручкой по бумаге, а в наше время на компьютере писать бы не смог, или что Пушкин мог писать свои стихи только гусиным пером.

Компьютер — средство для выражения человеческой мысли, а человеческая мысль может быть гениальна или бездарна. И пером писалась масса бездарного, и компьютером пишется столько же бездарного. Сам я хочу вводить компьютер в работу как можно больше, когда это нужно, и как можно меньше, когда это не нужно. В «Одиссее» использовал его много, и качество меня вполне удовлетворило.

Александр Миндадзе, сценарист

Общая тенденция последних лет — то, что киноискусство стало более стремительным, менее академичным, пластика и взгляд актера говорят больше, чем текст. В какой-то степени у нас произошел крен в сторону клипового кино, которое, по сути, уже искусством не является. И в этом смысле традиционные картины, снятые лет пятнадцать назад, кажутся устаревшими.

К компьютеру я отношусь нормально — раз он есть, значит, так должно быть. Пусть будут спецэффекты, и пусть развивается компьютерное искусство, оно ни в какую конкуренцию не вступает с кинематографом. Существуют хорошие книги, и существует компьютер, который играет в шахматы с Каспаровым. Но существует и Каспаров как шахматист. Это совершенно разные вещи, может быть так, а может иначе. В кинематографе есть своя магия и своя реальность, свое движение внутри фильма. Я думаю, что его будущее — это кинематограф авторский, который будет оперировать собственным языком. Именно он и будет связан с развитием выразительных средств пленочного кино.

Сергей Сельянов, режиссер, продюсер

Кино — живой организм, какие могут быть тенденции? В живом тенденций нет, оно живет и все, а тенденции присутствуют скорее в идеологических сферах.

В кинематографе ХХ века выделяется одна безусловная фигура — Чаплин. Так и представляю себе его — маленький человечек в котелке с тросточкой на фоне белого экрана. Я и кино-то начал заниматься под влиянием Чаплина. Это было самое яркое впечатление моего детства. Я много по тем временам смотрел, в том числе и чаплиновские картины. Смешно, интересно. Потом, когда стал уже анализировать, то с удивлением понял, что его кинематограф построен по законам антикино. У него ничего нет. Стоит камера и перед ней ходит, бегает, прыгает человек. И почему-то это действует как настоящее кино, что, наверное, доказывает, что кино неисчерпаемо. Чаплин указывает на низкий, вульгарный характер этого искусства. Действительно, низкое искусство с очень сильным воздействием на человека, и если рассматривать его в историческом контексте, то даже смешно сравнивать кинопроизведение с произведением живописи или музыки.

Кино — технологичный вид искусства, поэтому все для него достаточно органично. Вопрос в таланте человека, который этим занимается. Я был на каком-то семинаре в Тампере в Финляндии, посвященном технологиям XXI века. Организаторы семинара, пытаясь доказать, что видеокамеры высокой четкости достигают почти такого же эффекта, что и кинокамеры, показали с этой целью фильм, снятый совершенно бездарно. Но ведь только талантливый человек может выявить достоинства новой технологии.

Что касается меня, могу сказать, что у меня лично нет никаких проблем, связанных с компьютерным кинематографом. Компьютерные спецэффекты, в общем, то же самое, что и комбинированные съемки, которые делаются гораздо более сложным способом: всякие маски, контрмаски, наложение одна на другую трех-пяти пленок, в результате чего появляется забавное или таинственное изображение. В каждом моем фильме есть комбинированные кадры, сделанные по технологии того времени, когда он снимался. А сейчас мы используем в своей работе и компьютер: так восстановили несколько кадров Эйзенштейна, которые поступили в Госфильмофонд из голландского архива. Олег Ковалов использовал их в своем фильме «Сергей Эйзенштейн. Автобиография». Не спецэффект, конечно, но тем не менее.

Да о чем говорить? Не вижу здесь никакой проблемы, по крайней мере, пока основным носителем является пленка. Вот когда пленки не будет, может, в моей душе что-то дрогнет. Все-таки в пленке есть серебро, благородный металл, от степени почернения которого зависит характер изображения. Мне кажется, это обеспечивает ту магию, которая присутствует в кино. Свет, серебро — это радостные вещи. Будет жаль, если из кино исчезнет серебро. Возможно, это даже сыграет трагическую роль в истории кинематографии, которая с этого момента закончится, и останутся только компьютерные технологии.

Александр Сокуров, режиссер

Никаких особенно тенденций выделить не могу. Все развивается в соответствии со стихийной волей и изменяется по всякого рода случайным поводам. Почему так — не знаю, я не занимаюсь научными исследованиями.

Пока будут существовать люди, любящие пленочное кино, будет существовать пленочное кино, а как только таковых людей не станет, появится что-то другое. На самом деле ни пленочный, ни компьютерный кинематограф не является какой-то объективной художественной ценностью, реальная художественная ценность — только литература, все остальное — это своего рода убежища. Кинематограф я ценностью не считаю, потому что в нем слишком много ничтожно суетящихся людей, не представляющих никакого ни личностного, ни творческого интереса. Сплошные деньги. Деньги, амбиции. Амбиции, деньги.

Я могу назвать только одного человека, фильмы которого, безусловно, останутся в истории кино — Бергман. Кинематографистам, по-моему, все понятно. Для меня этим именем сказано все. Абсолютно независимый от кино человек. Никто из кинематографистов так не свободен от него, как Бергман. Все остальные, на мой взгляд, зависимы от кино, злобно Бергману завидуют и не любят его, доказательства чему я наблюдал много раз.

Что касается компьютерного кино, которое уже есть, все равно в основе его лежат открытия кинематографа пленочного. Куда от этого деться? Никуда от этого не уйти. Технология абсолютно никакого значения не имеет. Цифровое, компьютерное или традиционное изображение — ровным счетом ничего не значит. Критерием является только качество, а в смысле качества электронное изображение уже давно догнало изображение кинопленочное. Качество электронного изображения, разработанного японскими инженерами, сейчас уже настолько высоко, что отличить его от пленочного практически невозможно. Я сам видел это в Токио неоднократно. Поэтому проблема совсем не в этом. Проблема в искусстве, в личностях.

Сергей Соловьев, режиссер

На сегодняшний день в мире есть две тенденции. Одна — полностью передоверить все аудиовизуальные искусства электронике, другая — с помощью электронных средств имитировать пленочный кинематограф. Кроме того, отдельно можно говорить о такой проблеме, как комфортность потребления кинематографического продукта.

Но я не думаю, что мы присутствуем при акте гражданской панихиды по пленочному кинематографу. Помните, как с приходом фотографии отменяли живопись, с приходом кино отменяли театр? Во всяком случае, на наш век еще хватит и радостей, и огорчений, и открытий. Что до денег, которые принесут компьютерные технологии, их будет, конечно, больше. К тому же эти технологии — неплохой способ реализации каких-то собственных фантазий. Сейчас кричат: «Из-за компьютера люди ничего не читают». Но дураки никогда ничего не читают. И компьютеров не было, а они все равно ничего не читали. Тех же, кому хотелось читать, всегда было немного.

Как-то Владимир Дмитриев попросил меня написать список из ста лучших, на мой взгляд, фильмов. И когда я стал перебирать в голове признанные шедевры мирового кинематографа, то почувствовал глубокую осмысленность этого занятия. В ста названных фильмах было сто разных тенденций, составляющих единое целое, своеобразное кинематографическое древо.

Но сегодня надо определиться, какой масштаб брать. Если масштаб Толстого и Фолкнера, тогда достаточно назвать три имени, а если брать нормальные, средние масштабы, то имен 50 можно назвать. Режиссеров абсолютно разных, часто взаимоисключающих друг друга, но ведь сферическое пространство нашей любви к кино и образуется как раз вокруг взаимоисключающих имен.

За что, скажем, я люблю фильмы Феллини, Антониони, Трюффо, Виго, Бертолуччи, Висконти, Калатозова? В каждом из них есть по 10 — 20 минут чистого кино, а как когда-то писал Рене Клер: «Если на большую картину есть полторы минуты чистого кино, ее уже имеет смысл идти смотреть». Чистое кино — собственно, бессмысленно. Бессмысленна смерть Бориса в фильме «Летят журавли». Не скажешь же: «Я люблю эпизод смерти Бориса». Но эти минуты волшебны, божественны, именно за них я и люблю кинематограф.

Помню, как в юности поехал куда-то на окраину смотреть фильм Дзигана «Мы изКронштадта». Начало меня заворожило: лодка, на корме сидит седой человек, а на носу матрос. Лодка идет по каналу… Совершенно фантастические кадры. Я их до сих пор помню, чувственно помню.

Не скажу, что Дзиган такой уж великий режиссер, но, когда идет разговор о ста лучших фильмах, я всегда вписываю «Мы из Кронштадта». За что? Ну, не за то же, что там показана борьба краснофлотцев с белогвардейцами, завершившаяся победой краснофлотцев. Дело не в том, кто кого победил, а в волшебном чувстве кино, присутствующем в этой картине.

Я не убежден, что кинематограф пленочной технологии умирает. Панихидные речи преждевременны, потому что, как мне кажется, все новые открытия в кино всегда опираются на усвоение старого. Все нынешние кинематографические новации имеют свой генетический исток в том, что в кино уже когда-то существовало, я не видел ничего такого, что не напоминало бы Дрейера или Брессона.

Кино фантастично по своей энергетике. Всего за один век своего существования приобрести такую классичность — это не случайно. И потому никакой компьютер пленочное кино сожрать не сможет. Разве что появится такой совершенный компьютер, который сожрет всех нас.

Валерий Тодоровский, режиссер

Наверное, не будет особенно оригинальным сказать, что главной тенденцией современного кинематографа является приход в него телевидения и компьютера, которые начинают сильно вторгаться в киноэстетику и наводят на мысли, что она может существенно измениться в ближайшем будущем. Но сама суть кино, как мне кажется, уже много лет остается той же. И вряд ли когда-то кардинально изменится. Другими становятся только технологии и форма.

Я не думаю, что пленочный кинематограф должен кому-то уступить, если такое и случится, то не сегодня. Несмотря на бурное развитие новых технологий, на самом деле они пока не смогли заменить пленку и даже сколько-нибудь существенно приблизиться к ее качеству. Поэтому технологии сегодня в основном помогают обрабатывать пленку, переносить ее изображение на различные носители, включая лазерные диски, мини-диски, цифровую информацию. Но оригинал почти всегда существует на негативе.

А что касается открытий, то художественные открытия, конечно, будут, а технические, боюсь, нет. Технические возможности пленки исчерпались.

Сам я использую компьютер в своей работе по минимуму и, честно говоря, не готов еще расстаться с пленкой. Пока новейшие технологии являются все-таки аттракционом, шоу, вроде последних «Звездных войн», которые ближе скорее к «Дисней-лэнду», чем к кинематографу. Сознание неисчерпаемости возможностей — это хорошо, но совершенно не значит, что все возможности немедленно нужно использовать. Так начинающие режиссеры часто, получив технику, чувствуют, что им необходимо всю ее включить в работу. А потом выясняется, что это портит фильм. К технике надо обращаться только тогда, когда она на самом деле нужна. И не случайно, например, такие интересные художники, как Альмодовар, Кустурица или Вуди Аллен, компьютером особенно не пользуются.

Другая крайность — сегодня как раз моден аскетизм. Та же «Догма» — стремление к еще большему ограничению и упрощению. Люди просто берут бытовую камеру и снимают с руки, отказываясь не то что от компьютеров, а даже от элементарной техники, пришедшей в кино пятьдесят лет назад. И эта вполне понятная акция — своеобразный ответ на чрезмерную технологичность кинематографа.

Сергей Урсуляк, режиссер

Мы нестандартная страна, и поэтому надо говорить отдельно о мировых тенденциях и отдельно о тенденциях российского кинематографа. Во всем мире кинематограф развивается, у нас исчезает вовсе. Везде он приносит бешеные прибыли, у нас убыточен. На Западе кино становится более технологичным и менее индивидуальным, это единственная тенденция последнего времени — технологичность процесса да и результата, просчитанность его еще на этапе первой мысли, пришедшей в голову режиссеру или продюсеру. А у нас полное отсутствие того, о чем я сказал выше, вплоть до отсутствия самого кинематографа.

Я сам сейчас в кино ничего не снимаю, работаю на телевидении. Не снимаю не потому, что мне не дают денег. Просто не очень понимаю, что и для кого снимать, хотя предложений много, но они мне не нравятся, не имеет смысла тратить на них время. Честнее по отношению к самому себе делать какую-то телевизионную программу, к тому же и проще, поскольку кино отнимает гораздо больше сил, в него нужно «влезать» с головой.

Думаю, что мы не поменяем плюсы на минусы, все наши ценности, традиции, то, что мы любили в нашем веке — психологическое, человеческое кино, — останется с нами и в веке следующем. Ведь чем отличается хороший режиссер от плохого? Степенью воздействия на твою душу. И потому останутся все, кого мы любили.

Компьютерные технологии не заменят наш сегодняшний кинематограф, хотя, конечно, во многом вытеснят его, и пленочный кинематограф станет уделом одиночек. Мне самому хотелось бы работать с пленкой, но не буду загадывать. Так, казалось, что я никогда не смогу пересесть с традиционного монтажного стола за компьютерный монтаж, а на последней картине довольно легко это сделал. Правда, все равно работал с пленкой, хотя мы ее уже не резали и не склеивали скотчем, что значительно облегчило монтаж. Но я плохо себе представляю, как можно работать, к примеру, с виртуальными артистами. На меня компьютерное кино воздействия не имеет. Разницу между компьютерными мультфильмами и мультфильмами рисованными ощущаю сразу, на уровне подсознания чувствую отличие теплого экрана, излучающего особую энергию, от экрана холодного, на котором просто мелькает какая-то картинка. То же самое пленочный фильм и видеофильм. Я совершенно убежден, что традиционная пленка обладает иной энергетикой, нежели модное сейчас, удобное и дешевое видео.

Но, может быть, со временем зрители изменятся и компьютерные фильмы будут воспринимать с той же степенью душевных затрат, с какой мы воспринимаем сейчас кино пленочное.

Владимир Хотиненко, режиссер

На наш век хватит человеческого кино. Потому что проблема не в техническом оснащении, а в том, останутся ли люди людьми. Если останутся, то техническое оснащение определяющей роли играть не будет (общеизвестно, что тот же Лукас, виртуозно владеющий компьютерной технологией, не умеет работать с актерами). В свое время было трагедией появление звука, цвета. Я сам до сих пор больше люблю черно-белое кино, но это не мешает мне снимать фильмы в цвете.

Если люди останутся людьми, то останется и волшебная, мистическая сущность кинематографа — фиксация времени, фиксация человеческих чувств и отношений. Этого больше не может никто и ничто — ни музыка, ни живопись, ни скульптура, ни один вид искусства. И потому важнейшим из всех искусств является кино. Кинематограф развивается по законам природы и имеет фантастический потенциал, определяемый человеческой сущностью.

Так что, я думаю, драматизировать излишне не нужно. А технические тенденции особого значения не имеют. Это все тинэйджерские радости. Взрослых людей это не волнует и волновать не будет.

Например, Шукшин по сравнению с Эйзенштейном вообще как бы ничего не понимает в ремесле, но в той же «Калине красной» да и в «Печках-лавочках» — такая индивидуальность, компенсирующая отсутствие мастеровитости! Фантастический аромат человеческих чувств. А Эйзенштейн — великий по-своему человек, но холодный, его фильмы не имеют аромата, он «человек без запаха», а в искусстве без этого нельзя. Или смотришь «Рублева» Тарковского — и словно открываешь бутылку вина того времени. И ведь, наверняка, Тарковский даже не думал, что у него получится так. В «Рублеве», как и в каждом великом фильме, есть незапланированное волшебство, которое осуществилось благодаря вмешательству свыше — природы или Бога (кто во что верит).

Думаю, от пленки не скоро откажутся (до сих пор даже клипы в основном снимают на ней). Этому есть несколько причин. Во-первых, техническая. Ни оптика, ни чувствительность видео не позволяют еще достичь таких нюансов и вариантов работы, как пленка. Поэтому ее пока списывать со счетов не надо. Да, кинематограф технически оснащается — на здоровье. Но, в отличие от видео, где царит цифра, математика, пленка фиксирует чувства, энергетику, потому что в ней есть биологическая основа — рога, копыта. Это общеизвестный факт. Причем она не только фиксирует те чувства, что рождаются на съемочной площадке, но и когда зритель смотрит картину, он тоже «наполняет» пленку своими пережи-ваниями, своими эмоциями. Кино и видео — это вопрос подлинника жизни и ее копии. Копия получается на видео, а подлинник на пленочке. Поэтому, пока люди остаются людьми, от нее никто не откажется. И более того, будут еще гоняться за старыми аппаратами.

Марлен Хуциев, режиссер

Тенденций много, одна из важнейших — это умение вглядеться в сущностные явления жизни (или в сущностность ее явлений) и выразить их разнообразными способами. Это может быть приближено к жизни, достоверно или выражено в условных формах. Между прочим, до сих пор не получили точного определения авторское и поэтическое кино. Часто эти понятия определяются исходя из внешних признаков. Так меня однажды окрестили бытописателем и даже бытовиком, что совершенно неверно. Для меня не существует творческого посыла вне поэтического начала, просто я всегда ищу сдержанной манеры, и мне необходимо, чтобы в фильме было то, что называется настроением. Это не имеет никакого отношения к быту, хотя все приметы достоверности соблюдаются.

Возможны ли новые открытия в традиционном пленочном кинематографе? Наверняка, возможны. Какие — трудно сказать, я не провидец. Но сколько сулили гибель театру из-за прихода кинематографа, а театр живет. И потом, не все же доступно компьютерному кинематографу. Он может создавать всевозможные эффекты, катастрофы, катаклизмы, фантастические пространства, но не в состоянии воссоздать человека со всеми тончайшими движениями его души.

Так что пленочный кинематограф, безусловно, останется. Я уверен, что и то, что мы так условно называем «традиционный кинематограф», в жанровом понятии тоже не исчезнет. Почему сейчас с такой жадностью смотрят фильмы советского периода? Потому что мы устали не только от мордобоя и порнографии, но и от намеренной усложненности киноязыка, переходящей в невнятицу.

И как бы ни менялось лицо общества, все равно останутся Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Чехов, Достоевский, Пастернак, Маяковский — высоты человеческого духа. Я уверен, вопреки всем сложностям сегодняшней жизни, их имена никогда не забудут.

Павел Чухрай, режиссер

Тенденций на самом деле две: кинематограф зрелища и камерный кинематограф, других, в общем-то, нет. Зрелищный кинематограф — мощное шоу, всякие «Титаники», «Звездные войны», экшн-фильмы — не связан с человеческими чувствами, он предполагает масштабный экран и коллективное восприятие. Зато камерный, психологический кинематограф (в котором много самых разных направлений — от мелодрамы до фильмов Тарковского и Германа) разбирается в человеческой психике и чувствах. Сам я по своим вкусам и привязанностям тяготею именно к этому кинематографу, хотя иногда и смотрю экшн-картины, но они, даже «Титаник», все равно вызывают у меня разочарование, не покрывают спектр моих интересов.

«Возможны ли открытия в кино?» Да, возможны. Творческие открытия, несомненно, будут, пока будут живы люди. Искусство не может существовать без открытий. Если не в языке, так еще в чем-то, не имеет значения. Если же вопрос сводится к тому, не грозит ли нам компьютер, то отвечу — компьютер меня совершенно не пугает. Новые носители ничего не изменят. Может, коммерчески в какой-то момент мы провалимся, потому что непонятно будет, за счет чего развиваться; может, моему любимому камерному кинематографу грозит исчезновение с большого экрана, но это ничего радикально не изменит. Даже если кинематограф уйдет на телевидение, это не будет означать его гибель. Я сам снимал для телевидения и не видел в этом большой разницы. Это все равно, что скульптору, работающему в бронзе, сказать: «Парень, бронзы нет, а есть алюминий и глина». Ну так он станет работать в глине и алюминии. Наконец, из хлеба начнет лепить свои скульптуры. Какая разница, если есть что сказать? Хотя, конечно, фильм, увиденный на киноэкране, все-таки действует на людей сильнее, чем посмотренный на кассете, по себе проверял. Но если это так, значит, кинотеатры не исчезнут, их просто станет меньше — только для тех, кому важно смотреть фильмы на большом экране.

Карен Шахназаров, режиссер

Тенденций много, и все важны. Самая же главная — то, что кинематограф остается кинематографом, хотя и было много всяких технологических процессов. Но кинематограф остается таким, каким мы его привыкли видеть на протяжении последних пятидесяти лет. Это важно.

Я уверен, что компьютерного кинематографа вообще не будет. Вернее, тогда это будет уже не кинематограф, а что-то совсем другое, другой род деятельности, который и надо будет назвать по-другому. Телевидение ведь тоже уже не кино.

Сам я компьютер в своей работе не использовал, не было необходимости. А кто его по-настоящему использовал? Вот, к примеру, Кончаловский сделал три-пять комбинированных кадров, несколько спецэффектов, но нельзя же сказать, что это как-то принципиально изменило его фильм. Вообще до сих пор полностью на компьютере не было сделано ни одной картины, кроме мультипликационных, и у нас просто нет оснований говорить о компьютерном кино. Во всяком случае, мне так кажется.