Юрий Арабов: «Свой среди чужих»

Татьяна Иенсен. В наше время, после огромного, почти семидесятилетнего, перерыва, церкви вновь наполнены людьми. С чем это связано? Как сегодня приходят к вере?

Юрий Арабов. Как я сейчас понимаю, советская власть не являлась перерывом общего цивилизационного процесса, в чем мы в свое время были уверены. Она была его своеобразным дополнением. А процесс этот начался с конца XVIII века. Наша цивилизация построена на рационализме и в данный момент к культуре уже вообще не имеет никакого отношения. Рационализм выхолостил из культуры ее душу, ее мистицизм. Если выражаться идеологически, то вытеснил из культуры культ в религиозном понимании этого слова, и она перестала существовать, она перестала быть собой. Ее практически больше нет. А время советской власти — это просто закономерная ступень в этом общемировом процессе.

И сейчас мы живем в мире, построенном исключительно на рациональных основаниях и потому достаточно враждебном любой религиозности, в том числе христианству, а может быть, прежде всего христианству, поскольку именно оно подразумевает иррациональный, парадоксальный взгляд на вещи. Имеется в виду не только мистицизм, который содержится в христианстве, так же как и в любой другой религии, а сами основы христианства, его максимы, которые с точки зрения рационального сознания сугубо абсурдны. Например, почему-то я должен возлюбить своего врага. Почему? И как это сделать?

И когда меня спрашивают: «Из-за чего сегодня люди приходят к Богу?» — я думаю, что прежде всего из-за внутреннего протеста, так как понимают, что жизнь, построенная на рациональных основаниях, выглядит достаточно странной. Она представляет из себя цепь подмен. Скажем, сейчас на Западе с успехом прошло испытание лекарства, которое прерывает беременность. Я слышал по радио мнение одного нашего известного культуролога, который сказал, что эти таблетки наконец-то закроют проблему абортов, ведь в той же Америке последнее время шли страстные дискуссии по этому поводу. И вот появилась таблетка — и, казалось бы, нет проблемы аборта. Это пример элементарной подмены. Лекарственный препарат, видимо, действительно более безопасен для физического здоровья женщины, чем тяжелая операция. И тут можно сказать: слава Богу. Но то, что проблема аборта тем самым не решается ни в малейшей степени, это ведь очевидно. А культурологу — нет, потому что его сознание уже внекультурно, хотя он достаточно талантливый, работоспособный человек, член многих комитетов, которые дают литераторам премии.

И цивилизация производит подобные операции со всем культурным наследием, которое нерационально и не укладывается в формулу «дважды два — четыре». Более того, и христианство, которое было когда-то адаптировано протестантизмом, теряет свою максиму и в наше время превращается в плоское рациональное учение, не имеющее почти ничего общего с первохристианством.

Поэтому я считаю, что ситуация ухудшается буквально с каждым днем, ведь мы действительно вступили в абсолютно безрелигиозную эпоху, даже, быть может, более безрелигиозную, чем та, которая была при советской власти. Тогда еще были живы люди, весь быт и сознание которых православие питало в полной мере. Сейчас таких становится все меньше. А то, что многие приходят в церковь, так это, мне кажется, именно из-за чувства протеста и уже не против советской власти, а против мирового порядка. Конечно, здесь могут быть и разные локальные, индивидуальные причины — ощущение внутренней пустоты, драматические ситуации в личной жизни. Вообще, по моим представлениям, людей, которые приходят в церковь, и не должно быть много.

Т.Иенсен. Почему?

Ю.Арабов. Потому что, в конце концов, приход в церковь тоже может стать определенным проявлением моды, так же как, скажем, выстриженная голова или волосы, окрашенные в разные цвета. Я вижу много таких молодых людей в своей группе во ВГИКе, где преподаю. У человека рождается протест против окружающего мира. Куда уйти от него? В церковь? Он приходит туда, но видит ее внешнюю сторону, не очень к себе располагающую. Он не ощущает мистической жизни церкви и уходит. А потом идет еще куда-то, и еще куда-то, и еще…

Т.Иенсен. Но ведь есть и такие, которые остаются.

Ю.Арабов. Конечно, есть. Но таких, открытых для какой-либо мистики людей становится все меньше, потому что цивилизация блокирует всякое восприятие, не связанное с видимым миром потребления.

Безусловно, каждый по-своему отвечает на «проклятые» вопросы. Но я уверен, что адаптировать Евангелие до такой степени, что оно превращается в уголовный кодекс, ни в коем случае нельзя. Пусть этим занимаются протестанты — вот они блестяще вошли в цивилизацию. Распятие русской культуры, русской литературы происходит именно потому, что они мешают цивилизации.

В свое время я очень увлекался Борисом Парамоновым, он крайне остроумный человек. Это продолжалось до тех пор, покуда я не понял его задачу. А она очень простая и очень показательная — разделаться с русской культурой, растоптать ее, свести к нескольким фрейдистским и постфрейдистским тезисам. Почему? Потому что именно культура мешает России перейти в цивилизационное русло. Я не буду сейчас говорить и доказывать, что подобный подход прежде всего делает из человека зомбированного раба нового порядка. Я об этом много говорил и писал, и все это мне надоело. Я сейчас скажу сугубо эгоистично: меня как художника эта ситуация совершенно не устраивает. Она дикая хотя бы потому, что противоречит и художественности, и религиозности, которые всегда имеют дело с противоречиями, то есть с вещами полярными. Собственно, на этом и строится любое произведение. Credo quia absurdum est. Но мы забыли, что означают эти слова Тертуллиана: «Верю, ибо абсурдно». Абсурдно, необъяснимо, а не рационально. Сейчас мы все мыслим рационально, поэтому и не способны верить. Однако без веры, без мистического чувства невозможно создание полнокровного художественного произведения.

Не я один так думаю. А идеальным местом, где можно встретиться с человеком и поговорить о чем-то важном, остается церковь. Я думаю, во многом из-за этого сейчас туда и приходят.

Т.Иенсен. Только из-за возможности поговорить о важном? А как же общая молитва, причастие, участие в евхаристии?

Ю.Арабов. Ну это же понятно, как. Через таинства, через причастие Святой Дух нисходит.

Я просто хочу наш разговор вести в светских терминах, потому что это будет опубликовано в журнале, где все будут читать, как мы, например, говорим о том, что православные люди, причащаясь, стяжают Святой Дух, в отличие от католиков и протестантов…

Т.Иенсен. Но об этом мы и близко не говорим.

Ю.Арабов. Не говорим. Но мы же знаем, что, несмотря ни на что, над православной церковью почиет Бог. Однако нам понятно и то, что на этом основании нельзя отбрасывать другие конфессии, так как божественное начало открывается исторически и социально в определенных национальных формах. Можно теологически спорить, что в этой форме оно более открыто, а в этой менее, но здесь все ценно. И любой другой национальный, конфессиональный опыт тоже крайне важен. Нам Бог дал православие. И мы этим счастливы. Это единственное, что у нас осталось. Ведь ничего другого не осталось. Православие, как и вообще европейское христианство, — это огромный духовный пласт, поэтому, имея его, бросаться в буддизм или еще куда-то просто смешно. Понятно, что это тоже момент моды, за которым, скажем так, нетничего особо глубокого. Притом что нам, слава Богу, дана глубина, она рядом с нами, и только лень и испорченность не позволяют ощутить ее.

Не знаю, но мне кажется, что одиночество христиан нарастает. Лично я не вижу в мировом процессе никаких сил, которые могли бы помешать этому. И я действительно искренне рад, что не увижу расцвета XXI столетия. Странно, да? Ведь смерть страшна, мучения страшны, каждый из нас это переживет, так что тут нечего и распространяться… Но я действительно счастлив, что не доживу до того времени, так как у меня нет никаких сомнений, что грех и искушения будут значительно страшнее. В этом смысле XVIII век хуже XVII, XIX хуже XVIII, XX хуже XIX. Так почему этот спад должен прерваться? Ничего он не прервется, глупости все это, будет все хуже и хуже. Личное спасение? Да, оно существует, нам открыто покаяние, причастие и все церковные таинства, нам открыт процесс самосовершенствования и постижения Бога, что впрямую связано. Нам открыта любовь. Конечно, когда мы не слишком устали и нам не хочется придушить всех подряд. Но мы ведь боремся с этим чувством.

Т.Иенсен. А личное спасение включает в себя понятие «творчество»? Очень многие художники уверены, что вера и творчество несовместимы.

Ю.Арабов. Нет, это ошибка. Хотя я тоже довольно долго мучился этой проблемой, покуда не понял, что основа религиозного и художественного сознания одна. И когда я ощутил внутреннюю абсурдность, нерациональность того и другого, для меня перестал существовать этот конфликт.

Я думаю, что проблема разделения веры и творчества связана с тем, что вход христианина в мистическое состояние единения с Богом дается в основном через аскезу, через ограничение себя, а у творческого человека этот вход может лежать через некий, условно говоря, дионисийский разгул. Христианские или, скажем осторожнее, околохристианские мистики знают, что, участвуя в этом дионисийском разгуле, прикасаешься к каким-то запредельным сферам, только более низким по сравнению с божественными. Мир действительно велик, и в нем много этажей, в том числе и мистических. И ведь демонология или ангелология есть не только в христианстве.

Т.Иенсен. Как известно, истинные знания о Боге, о «мире невидимом» в той или иной мере присутствуют во всех мировых религиях. Другое дело — полнота и целостность истины.

Ю.Арабов. Да. Ну слава Богу, что это понятно, и значит, не надо на этом останавливаться.

Так вот, дионисийство вводит в низкие, почти околоматериальные сферы, а благодаря аскезе, прикасаешься к более высокому миру. Но, в принципе, я уверен, что подобные выходы из нашей плоской реальности можно каким-то образом примирить. Вернее, при известных условиях аскетический путь не противоречит творческому началу. И на этом пути можно создавать такие художественные произведения, формы и образы которых не будут занудными и выхолощенными. Искусство очень не любит идеологии, доктринерства и сухого морализаторства. Наверное, поэтому любой художественный образ может содержать в себе и тезу, и антитезу одновременно.

Я не знаю, как более точно сформулировать свою мысль, но знаю, что, например, Гоголь эту проблему не решил. Может быть, потому, что он был слишком уставшим и слишком одиноким человеком. И то, что он делал, практически противоречило ходу исторического развития.

Т.Иенсен. Вы имеете в виду «Выбранные места из переписки с друзьями»?

Ю.Арабов. Да. И поскольку все уловили именно внешнее доктринерство переписки, за что отчасти и раскритиковали, то Гоголь просто «треснул». Он был слишком усталый и не довел свое дело до конца.

Так вот, я считаю, что аскеза, по существу, не противоречит творческому началу, потому что и художник, и верующий человек обращаются к нерациональному миру. Выходы в над-мир, в пра-мир на том и другом пути могут соприкасаться.

Т.Иенсен. А вам не кажется, что этот, как вы его называете, дионисийский путь в творчестве порождает самые страшные подмены, когда одно выдается за другое, и истину можно обнаружить уже где угодно — в вине, например?

Ю.Арабов. Да, я знаю, что эти подмены крайне опасны. Особенно в массовом искусстве. Но мы сейчас существуем в тяжелейшей и настолько идиотской ситуации, что мне иногда кажется — гамбургер страшнее какого-нибудь заурядного демона.

Т.Иенсен. В западной социологии есть даже такое понятие «человек-гамбургер».

Ю.Арабов. Вот-вот. А что касается относительной демоничности искусства, так и Гоголь не одних святых видел. У Гоголя уже в «Вие» свет и тень спутаны. Но такая путаница для меня в миллион раз духовнее, чем некая рациональность со статьями уголовного кодекса и т.д. Именно духовнее. Хотя, естественно, путаницу я не приветствую. Ведь можно погибнуть, сойти с ума и душу потерять.

Мне кажется, что все мы до конца не осознаем трагизм ситуации, в которой оказались и в которой проблемы подмен на второй план начинают отступать перед тотальной бездуховностью. Наверное, я сейчас перегибаю палку. Но я об этом все время думаю. Может быть, уже и сам в соблазн впадаю. Надеюсь, что это никак не проявится.

Т.Иенсен. И наверное, самое страшное в условиях этой, как вы говорите, тотальной бездуховности — момент привыкания, наша общая теплохладность.

Ю.Арабов. Но ведь мы живем в так называемой культурной цивилизации, которая вся теплохладна, что самоубийственно. И неизвестно, куда из нее выпадать и как существовать дальше. И в этом плане наша православная церковь, действительно, островок, на котором люди могут хотя бы встретиться с себе подобными. Потому что другого места я не знаю. Сумасшедший дом? Но там лечат в принудительном порядке, хотя, наверное, сейчас и не лечат…

Т.Иенсен. В последнее время в лучших фильмах через все просто прорывается ужас богооставленности.

Ю.Арабов. Действительно. Например, «Рассекая волны» Ларса фон Триера. Правда, кое-какая подмена и здесь присутствует. Это пример ложного, хотя и хорошего фильма, взывающего к духовности. Ложного, потому что блуд не может открывать дорогу к небесам, к звенящим колоколам. Здесь прямая подмена, причем она лежит в основе и самого сюжета, и всех психологических разработок персонажей, ведь любящий муж, даже парализованный, не может желать, чтобы жена ему изменяла. Это же стопроцентный обман.

Т.Иенсен. Кроме того, героине кажется, что она разговаривает с Богом, который ждет от нее подобного рода жертвы. На богословском языке такого рода умопомрачение, душевное пристрастие называется «прелестью».

Ю.Арабов. Безусловно. Но в том-то и дело, что в этой картине «прелести» дается положительная оценка. И это главная подмена.

И все-таки картина хорошая. Ее достоинство в том, что, пусть даже таким невообразимым способом, она впрямую говорит об онтологических вещах: о Боге, о любви. Правда, когда я разбираю со своими студентами фильмы, я пытаюсь избегать этических оценок.

Т.Иенсен. Сейчас огромное количество людей считают, что любая этическая оценка — это доктринерство, морализаторство, поэтому она должна быть чуть ли не под запретом. Вы тоже так считаете?

Ю.Арабов. Конечно, я не могу так считать. Я вообще не понимаю, как можно сказать, что любая моральная оценка есть доктринерство. Моральная оценка основана на знании, что истинно, что нет. Значит, можно предположить следующий по логике тезис: любое знание об истинности есть заблуждение. Таким образом, получается — истины не существует или ни один человек не может знать, что такое истина. Следовательно, если нет истинности, то нет вообще никаких критериев. И произведением искусства может называться любая строчка, любой жест или даже отсутствие оных.

Т.Иенсен. Но плюралисты почему-то признают только одну истину — что все истины относительны.

Ю.Арабов. Эти рассуждения — обман современного мышления. На таких неструктурированных формах, вернее, даже не формах, а на подобной бесформенности сознание не может существовать как таковое.

Разум не способен функционировать вне структуры. Он все время пытается найти некие основы. По-моему, Бродский сказал, что на идее Бога мир существовать не может, а вот на идее денег — сможет. Деньги все объединяют. Попробуйте человеку, который отрицает конечность истины, не заплатить гонорар за фильм или за написанный роман. Сколько будет «войн», сколько будет судебных тяжб, разбирательств. Однако если все относительно, то и деньги тоже…

Мы живем в эпоху торжества конформизма. И, по сути, утверждение относительности всех истин в социальном плане есть свидетельство сугубо конформистской идеологии.

В культурном отношении это связано с постмодернистским сознанием, которое отрицает любые ценностные основания и ценностные ориентиры, а следовательно, и эстетические, и которое, я уверен, себя уже изжило, во всяком случае, начинает изживать.

Т.Иенсен. Что же придет ему на смену?

Ю.Арабов. Некое состояние умов, почти бессознательное, целиком ориентированное на потребление. Собственно говоря, поп-культура этим и занимается. Ее цель — выбросить на рынок как можно больше номенклатуры простых товаров. Здесь в ходу количественные характеристики, качественные же практически отсутствуют. В 60-е годы одномерный человек уже был описан в литературе, но тогда это еще казалось фантастическим допущением, сейчас стало реальностью. Я думаю, что так называемая культура в ближайшем будущем перестанет существовать. Будут какие-то отдельные люди, пытающиеся что-то сделать. А собственно, главным товаром потребления станет эксплуатация первичных инстинктов — размножения и насилия, связанного с размножением. Вот и все. Противостоять этой эксплуатации можно и нужно на личностном уровне, но в общественном плане — никаких перспектив.

Т.Иенсен. Все давно описано в «Откровении» Иоанна Богослова.

Ю.Арабов. Но я же не могу себе позволить впрямую прибегать к тексту Апокалипсиса, и поэтому мне приходится опосредованно говорить о каких-то вещах.

Художнику, писателю с христианским сознанием сегодня приходится быть подобно разведчику Штирлицу на вражеской территории — в фашистском мундире, застегнутом на все пуговицы, а с изнанки приколот орден Трудового Красного Знамени. Вроде бы он на вражеской территории свой, и тот термин знает, и этот, и про постмодернизм тоже. Но если снимет свой мундир, его сразу же арестуют, растопчут, убьют. И этот наряд все время приходится носить. А что делать?

Например, я не чувствую возможности жить не в миру, то есть в монастыре. Хотя, думаю, мог бы жить в каком-нибудь лесничестве.

Т.Иенсен. И стали бы там писать?

Ю.Арабов. Да, конечно, писал бы. Если бы только время оставалось, которого там может и не быть, ведь там очень много дел, гораздо больше, чем здесь, в городе.

Т.Иенсен. И вы могли бы там жить?

Ю.Арабов. Да, безусловно. Но так сложилось, что я зарабатываю деньги только литературным трудом. А чтобы за него платили, надо надевать мундир и всем своим видом говорить: «Я ваш», — и тем не менее «вашим» не быть. При этом, правда, желательно не растлевать, не обманывать, не убивать. И стремиться к нравственному существованию, хотя нравственным быть трудно, но стремиться к этому нужно. Ну и ученикам своим часто приходится внушать какие-то вещи от обратного, потому что молодые не любят откровенной идеологии, не любят, когда им о главном говорят впрямую. Часто приходится говорить: «Ребята, я не собираюсь учить вас нравственности. Я учу вас ремеслу, и мне все равно, какая у вас идеология». И при этом исподволь пытаюсь тянуть их к тому, что действительно считаю добром, то есть к христианскому сознанию.

Т.Иенсен. Кто знает, как слово отзовется?..

Ю.Арабов. Скорее всего, никак не отзовется, но думать об этом не нужно. А что касается творческого «партизанства», то, как мне кажется, это достаточно поверхностная, но и опасная мимикрия для художника в миру. Опасная тем, что внутри человека действительно может осуществиться ряд подмен, а он их и не заметит, но тут уж как кому Бог даст.

Беседу ведет Татьяна Иенсен