Отец Максим Козлов: «В отсутствие абсолюта»

Татьяна Иенсен. Находите ли вы что-то общее в тех фильмах, которые мы предложили вам посмотреть?

Отец Максим. Их объединяет, прежде всего то, чего в них нет. Я начну с истории, которая произошла примерно полторы тысячи лет назад в Антиохии. Собрались епископы на Собор. Как обычно на Востоке, сидели попросту, было жарко, дверь в притворе храма открыта, и, что на улице происходит, — видно, отчасти даже слышно. В это время мимо храма в сопровождении толпы торжественно проезжала самая известная, прославленная и ославленная блудница города. Ее звали Пелагея. Она была необыкновенно красива и, конечно, одета с присущей женщинам ее занятий вольностью. Священники, завидев процессию, сочли за лучшее опустить глаза долу и замолчать, чтобы переждать, пока все это их минует. Только один епископ — блаженный Нонн (он был потом канонизирован как святой) — неотрывно смотрел на блудницу. Когда процессия скрылась из виду и все стали приходить в себя, он обратился к собравшимся: «Что же вы, отцы? Или вам не понравилась красота этой женщины, или вы не признаете того, что она, действительно, удивительное творение Божие, или вам не жалко, что такая дивная икона Бога пребывает в таком ужасном состоянии, в такой мерзости запустения, столь себя искажая. Я смотрел на нее и плакал о том, как велик Бог, как прекрасно творение его и как оно может стать далеко от своего Отца Небесного, и молился о ней».

Т.Иенсен. А Пелагея стала святой?

Отец Максим. Да, она обратилась к Богу, после того как еще раз встретилась с епископом Нонном. Но что он ей говорил, об этом в Житии сказано не много. Известно только, что Пелагея пережила поворот к святости, преподобности образа жизни. Она уехала в Иерусалим, на Елеонскую гору, где жила в строжайшем воздержании и молитве, питалась хлебом и водой и стала удивительной подвижницей благочестия.

Т.Иенсен. Но ведь если бы епископ Нонн не посмотрел на нее тогда, при первой встрече, он мог бы и не найти те нужные для нее слова, которые позже сказал ей.

Отец Максим. Да, и они прошли бы мимо друг друга. Вот это и есть христианский подход в его самой значительной глубине — не отгораживаться от мира, который пребывает во грехе, видеть его трезво, но и с любовной жалостью, с жалеющей любовью и выходить ему навстречу не с целью компромисса, а для того, чтобы, ужаснувшись, помолиться о спасении заблудших, и чья-то душа непременно отзовется.

Подобного отношения к греху и согрешающему человеку нет ни в одном из этих фильмов. И дело вовсе не в том, чтобы не показывать грех, избегать освещения ужаса и мерзости человеческой жизни и, напротив, пропагандировать нравственные идеалы, создавая фиктивно позитивные образы. А в том, чтобы, видя грех и называя все, даже самое ужасное, своими именами, вот так о человеке печаловаться. Всегда помнить, что в каждом, даже тяжко согрешившем, есть образ и подобие Божие, и молитвенно желать ему большей меры жизни, чем та, в которой он пребывает.

Этого, конечно, совершенно нет в «Криминальном чтиве» Тарантино. В мире, который там воссоздан, ситуация греха стала настолько обыденной, что и самого понятия «грех» уже нет. А это, по сути дела, и есть основная идея современного секулярного гуманизма. Все нормально, все обыденно, поэтому цитаты из пророка Иезекииля и убийства, Библия и кровь, жизнь человека и гамбургер оказываются в одном смысловом ряду, со всем можно поиграть, ничто не обладает никакой онтологической ценностью. Для последовательного секулярного гуманизма это естественно. Видимо, потому фильм так и отозвался во всем мире, даже стал культовым. Ведь он отражает мировоззрение, которое в контексте всеобщей глобализации претендует на то, чтобы стать определяющим.

Такого отношения к грешному человеку нет и в картине «Под солнцем сатаны» Пиала. Трагедия священника, из-за духовно несостоятельных, неосторожных слов которого несовершеннолетняя девушка, убившая своего любовника, кончает с собой, показана предельно фрагментарно и грубо, почти знаково. Нет и в «Плохом лейтенанте» Феррары, где совершенно очевидны надуманность и сгущение невероятных жизненных катаклизмов: например, изнасилование монахини перед алтарем. Разумеется, нет и в «Забавных играх» Ханеке. Но, как это ни покажется парадоксальным, нет и в «Рассекая волны» фон Триера. Потому что, по сути дела, здесь утверждается дуалистическая концепция: через грех, через аморализм, переступая барьеры, можно прийти, и, быть может, даже более успешно, к такому же результату, к которому зовет совесть, не скажу церковь (о церкви в этих фильмах разговор отдельный).

И нигде нет выхода, отрадности. Тут либо гибель во грехе и торжество сатаны, либо постмодернистские игры, как у Тарантино, когда всем все по фигу и осталось только даже не в бисер играть (игра в бисер — слишком значительное занятие), но вот так изо дня в день время проводить.

Есть еще один очень характерный для всех этих фильмов момент, особенно очевидный у фон Триера. Институциональная церковность, то есть серьезное христианство, предстает в них как нечто мрачное, для современного человека неприемлемое. И дело, собственно, не в церкви как организации и не в конкретных конфессиях (в «Рассекая волны» даже, в общем, не важно, скандинавского или шотландского типа этот северный жесткий протестантизм).

А в том, что само христианство, по-прежнему почему-то настаивающее на своей уникальности, на том, что истины, которые нам открыты в Священном Писании, определенны и окончательны, решительно выносится за скобки. Почти во всех картинах (мне бы хотелось подключить сюда еще «Стигматы» и «Третье чудо») либо сама церковь, либо действующие лица, так или иначе к ней причастные, есть, а христианства нет. Священник из фильма «Под солнцем сатаны», терзающийся оттого, что до конца не может понять, в чьей он власти — Бога или сатаны, который явился ему для наставительной беседы, изнасилованная в храме монахиня из «Плохого лейтенанта», католический клирик из «Третьего чуда», расследующий природу чуда кровоточения статуи, — все они никак не свидетельствуют о присутствии в церкви Божественного начала. И даже если в фильмах есть какой-то поиск, не скажу Бога, а чего-то выходящего за пределы материального, то он никак с церковью не связан. Напротив, и в «Рассекая волны», и в «Стигматах», и в «Третьем чуде», и в «Под солнцем сатаны» церковь представляется институтом если и не атеистическим, то всякого рода богообщение подавляющим и от него отводящим. Это и протестантская община в «Рассекая волны», которая на похоронах одного из своих прихожан не отпевает его, а приговаривает за совершенные им грехи гореть в аду. Это и католическое священство в «Третьем чуде», противящееся канонизации и прославлению почившей монахини, статуя которой начала кровоточить. Это и сам Ватикан в «Стигматах», который принципиально не заинтересован в признании кровоточения статуи Мадонны и всячески скрывает этот факт (здесь просто прямое совпадение с сюжетом «Третьего чуда»).

Но не случайно, что во всех фильмах объектом неприятия оказывается именно католическая церковь, за исключением «Рассекая волны», где речь идет о протестантской общине. Католическая церковь в западном обществе воспринимается как последний оплот институционального исторического христианства. Православие практически неприметно для западных людей. Для них это в основном этническая религия греков и русских. Католиков жеслишком много, и они слишком свои. И от многого еще не хотят отказаться в своем христианстве. Хотя от многого уже отказались, во многом их уговорили, но все же в католичестве нет ни женского священства, ни апологии сексуальных меньшинств, ни - что самое главное — отказа от провозглашения христианства как истины в конечной инстанции, пусть и при множественности оговорок. Ведь это тоже очень характерная черта конца века, когда объявление греха нормой и отсутствие морали как таковой сочетаются с вынесением серьезного христианства за пределы современного мировоззрения.

И поэтому единственное, что после просмотров оставляет надежду, — раз есть раздражение и реакция отторжения, значит, есть еще раздражитель, значит, в западном христианском мире (речь-то в фильмах о нем) есть такое христианство, которое способно вызывать сильные отрицательные чувства у секулярных гуманистов. И это самое оптимистическое, что я могу сказать.

Т.Иенсен. Сейчас появилось очень много масскультовой кинопродукции типа «Догмы» Кевина Смита, «Майкла» Норы Эфрон и других, эксплуатирующей христианские темы. Но в фильмах, которые вы по нашей просьбе посмотрели и которые принципиально иного уровня, есть хоть какой-то поиск утраченных евангельских ориентиров?

Отец Максим. Применительно к этим картинам я никак не решился бы говорить о евангельских ориентирах. Здесь, скорее, речь может идти о выражении тоски современного мира или какой-то его части, естественной душевной тоски, порожденной цивилизацией, Бога за свои пределы выталкивающей. Цивилизацией не атеистической в собственном смысле слова, но такой, в которой Богу остается ровно столько места, сколько можно Ему отпустить, чтобы Он не мешал жить как нам хочется. По сути, это определенный тип религиозности или, вернее, внерелигиозности современного сознания, сформировавшегося в последней четверти ХХ века. В той части мира, которая сама себя называет цивилизованной, уже с конца 70-х годов господствует такая внерелигиозная идеология. Конечно же, не многие живут так, как герои Тарантино. Но мир 2000 года настолько далек от христианского мироустройства и так крепко забыл, чему, собственно, учит Евангелие, что говорить сегодня о какой-то своеобразной, пусть апокрифичной, пусть в нейтральном смысле слова еретической, рецепции христианства не приходится. Поэтому и в фильмах, которые так ярко и точно выражают наше время, христианства как такового нет.

В них есть стремление выхода в трансцендентное. Но ведь сам по себе этот выход амбивалентен.

Клайв Льюис справедливо замечал, что лукавый хочет от человека двух вещей: либо он (как герои Тарантино) полагает, что лукавого нет, а раз его нет, то нет и Бога, либо он признает, что лукавый есть, и проявляет к нему чрезмерный интерес, не важно — на уровне ли страха, любопытства, страсти ко всему запредельному, инфернальному. В фильмах, которые вы отобрали, есть выходы в трансцендентное, но они не к Богу ведут. А если и ведут, то очень мудреными путями.

Т.Иенсен. Гёльдерлин говорил, что там, где опасное, приходит спасительное.

Отец Максим. Верно, бывает и такое. Скажем, в советское время для некоторых людей именно чтение «Мастера и Маргариты», или учебника научного атеизма, или как бы библейских рассказов того жеЗенона Косидовского (я сейчас специально называю совершенно разные по уровню вещи) потом вдруг оказывалось некоей ступенькой на пути к вере. И кто знает, быть может, кому-то и «Криминальное чтиво» поможет отказаться от мировоззрения, которое исповедуют его герои. Надежда на это есть, хотя очень и очень сдержанная.

Т.Иенсен. Как вам кажется, в этих фильмах больше так называемого поиска художника или откровенной манипуляции зрительским сознанием?

Отец Максим. Начну с Ларса фон Триера, потому что я и некоторые другие его картины видел. На мой взгляд, это классическое режиссерское кино, где все точно выстроено, почти математически просчитано. Не случайно фон Триер — один из авторов манифеста «Догма», жестко регламентированного набора определенных кинематографических установок. Может быть, поэтому «Рассекая волны» и действует на зрителя столь сильно и безотказно.

В картине Мориса Пиала манипуляция зрительским сознанием наименее очевидна, здесь преобладает элемент душевного поиска автора. У Абеля Феррары, безусловно, есть некая апелляция к идее искупления. Но это тоже очень выстроенный фильм, временами почти гротесковый. Он у меня вызывал ощущение не то что реалистической недостоверности (к счастью, монахинь, действительно, не регулярно насилуют в храмах) — произведение искусства и не должно претендовать на сугубую реалистичность, — а ощущение недостоверности художественной. Да, идея искупления — в собственном смысле слова христианская идея. Но для христианина в искуплении всегда присутствует Божия любовь, оно потому и возможно, что человек не просто дойдя до предела нечто осознает и кардинально меняется, а потому, что даже в крайних состояниях рядом с ним всегда есть Бог, благодаря жертве Которого, собственно, искупление и возможно. В жизни героя из «Плохого лейтенанта» — и тогда, когда он приходит к идее искупления, — Бога как не бы ло, так и нет. Нет его и в «Рассекая волны», там, если угодно, есть антропологический максимализм, своего рода пелагианство, иными словами, такое отношение к человеку, когда он сам без искупительной жертвы Спасителя может к спасению прикоснуться. Т.Иенсен. Что такое пелагианство?

Отец Максим. Это ересь, возникшая в начале пятого столетия, ее идея заключалась в том, что человек, живущий по правде Божией или от греха приходящий к правде Божией, может обрести путь ко спасению и вне искупительной жертвы Христа. Пелагиане, естественно, не говорили, что эта жертва — нечто второстепенное, но конечные их умозаключения отодвигали Голгофу за пределы человеческого существования.

В фильме «Под солнцем сатаны» трагедия священника свидетельствует о том, как опасно все мы ходим. Но здесь нет того личного опыта веры, какой бывает у христианина, того знания, насколько на самом деле Бог близок к человеку и как с Его помощью в жизни верующего преодолевается самое тяжелое, самое греховное, самое искусительное. Трагедия героя Депардье — это трагедия человека, служителя церкви, по сути, не имеющего непосредственного опыта жизни в Боге, не знающего, как устоять в экстремальных обстоятельствах бесовских нападений и как, устояв, еще больше утвердиться в вере. Но коли нет опыта жизни в Боге и укорененности в ней, то нет и границы между светом истины и солнцем сатаны. Есть «я» и тот мир. Но возможность своевольного непосредственного выхода в мир трансцендентный порождает магизм и в итоге отказ от основ христианской веры, которые даже в фильме Мориса

Пиала, казалось бы, на сугубо религиозную тему, не присутствуют.

Комментируя «Рассекая волны» с христианской точки зрения, можно прибегнуть к такому богословскому понятию, как «прелесть», то есть иллюзия богообщения, создаваемая отнюдь не Богом. Ведь слова Христа: «Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня» — неотменяемы никакими порывами гнева и даже любви, никакими принятыми на себя обязательствами. Если библейские заповеди не абсолютны, что для Ларса фон Триера является несомненным, то и настаивание на их абсолютности неприемлемо. Поэтому в фильме возникает образ жесткой церковной общины, противостоящей главной героине, имеющей дух любви, но не руководствующейся евангельскими критериями. На мой взгляд, это классический пример ложного истолкования слов Спасителя, сказанных Им фарисею о грешнице: «…прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много». То есть в трактовке фон Триера проявляется полное забвение того, что сказано это было о раскаявшейся грешнице, много возлюбившей Христа.

В «Рассекая волны» сама по себе любовь героини к мужу становится по замыслу автора оправданием любых ее поступков. Если говорить на языке христианской аскетики, то это очевидный самообман. Человек, который думает, что он своей любовью спасает другого, ради чего входит в еще большую меру греха, тем более оказывается бессильным кому-либо помочь.

Т.Иенсен. Но истязание плоти, дабы убить в себе внешнего человека («Под солнцем сатаны»), потребность в искуплении («Плохой лейтенант»), способность к же ртвенности («Рассекая волны») разве не могут быть направлены на обретение веры?

Отец Максим. Могут. Но жизнь в церкви без встречи со Христом, искупление без опыта услышанных молитв, жертвенная любовь к человеку без освящения ее высшей любовью к Творцу в конечном итоге свидетельствуют о том, что никакого знания о личном богообщении в современной цивилизации нет. Остались умозрения и конструкции, в лучшем случае поиски и метания. У нынешних властителей дум не сохранилось даже памятование о том, что христианство есть жизнь, которая жительствует. Это характерно для нашего времени, когда, с одной стороны, нормой объявляется аморальное, а с другой — утверждается пафос принятия в человеке всего природного. И со всей очевидностью игнорируется библейская истина, что человек не только творение Божие — в нем есть и противоестественное как следствие прародительского грехопадения, искажающего образ и подобие, в нем заложенные. Это игнорирование очень опасно, ибо приводит к разного рода заблуждениям, практически каждое из которых восходит к от века существующему богоборчеству: мол, Бог такой же, как и я, ничем не лучше, не выше, не значительнее. Раз он Богочеловек, то все человеческое присуще и Ему. Этот классический тип приписывания Богу собственных грехов и немощей лежит в основе многих ересей, видоизменяющихся в зависимости от духа времени.

Но после просмотренных фильмов становится ясно, что когда люди наконец устанут от всех этих относительных правд, полуправд, манипуляций, бесплодных поисков и метаний, им можно будет вновь предложить абсолютную антихристову истину, которую они, пожалуй, и захотят принять. Однако не раньше, чем до предела насытятся тем, что предлагается им в фильмах — от Тарантино до Ларса фон Триера (я специально беру их как полюса), то есть дойдут до конца в отсутствие абсолютного, в забвении евангельских критериев и провозглашении телесной примитивности всего сущего. Вопрос только в том, какой она будет — новая абсолютная истина. А это уже совсем другой разговор.

Т.Иенсен. А как вы оцениваете с православной точки зрения поиск «внутреннего идиота», которого пытаются обрести в себе герои фильма Ларса фон Триера «Идиоты»?

Отец Максим. Идиот — в первоначальном значении — это частный, то есть отдельный человек, существующий вне общественного контекста. И в этом смысле поиск «внутреннего идиота» в самом себе понятен для современного человека. Но когда в результате этот с трудом, с самопожертвованием обретенный в себе «идиот» оказывается таким пакостным, таким мелким и отвратительным, хочется напомнить: не всюду нужно копать и не все можно выносить наружу. Некоторый позитивный итог нашего духовного бытия не заключается в простом самораскрытии того, что в нас есть. Ведь раскрыть можно все что угодно, а страсть останется там, где она и бы ла. Можно снять патологические состояния, но невозможно вылечить от страсти. Вскрытая и не залеченная рана может и до смерти довести.

Мне трудно судить, но думаю, что с кинематографической точки зрения картины, о которых мы говорим, сверхпрофессиональны. Однако после просмотра каждой из них остается тягостное ощущение абсолютной непросветленности. Удивительно, как это парадоксально сочетается с почти узаконенной нормой жизни, постулируемой современной цивилизацией, которая в принципе претендует на то, чтобы быть цивилизацией здорового образа жизни, приветливых улыбок и взаимной вежливости. И, на мой взгляд, эти фильмы свидетельствуют о том, как на самом деле в ней уже стало душно. Эти фильмы — предупреждение. И значительно более глубокое, чем, скажем, битва футбольных фанатов или вдруг прорывающаяся через политкорректность ксенофобия. Ощущение душности, имманентное современной секулярно-гуманистической цивилизации, всем нам предупреждение: смотрите — это вулкан. Мы не знаем, как скоро он взорвется, но вулкан этот действующий.

А самая тяжелая атмосфера непросветленности, конечно, в фильме Ханеке. Не может человек долго и нормально жить без веры, не может. Иначе весь мир станет таким, как в «Забавных играх». Наверное, эту картину можно назвать абсолютизацией ужаса. Если хотите, это маленький апокалипсис. Вот к чему приводит жизнь без Бога.

И, на мой взгляд, «Забавные игры» очень немногим можно смотреть, так как они рождают подавляющий психику опыт. Даже о «Криминальном чтиве» я бы такого не сказал. Я исхожу не из законов примитивного морализма, а из своего опыта церковной жизни. Нельзя глубоко влезать в нечистоты и подходить слишком близко к миру невидимых злых духов, даже на уровне художественных образов. Будучи прекрасно осведомленным об ужасах греха, трудно не впадать в свой собственный. Противостоять ему следует скорее не осмотрительным отталкиванием от искушений зла, а пребыванием в свете, в свете Божием.

Т.Иенсен. Значит, христианину лучше не смотреть фильмы ужасов?

Отец Максим. Триллер, достаточно сильно в художественном отношении сделанный, заставляет переживать все ощущения ужаса и сердечного трепета экранных персонажей. Податливость нашей психики через открытость ее ужасному огромна. А зрительные образы по природе своей откладывают очень мощный отпечаток на душу. И то, что некогда увиделось, запомнилось, может потом — если перейти на язык аскетики — использоваться лукавым как орудие воздействия на человека. У аскетов есть понятие «страхование», то есть когда душой вдруг овладевает страх, вплоть до патологии, вплоть до сумасшествия, вплоть до того, что уже и жить невмоготу. Кроме того, сама по себе потребность выброса адреналина в кровь для христианина есть свидетельство некоторого застоя в его духовной жизни. Если человек ищет сильные внешние впечатления, значит, его духовная жизнь является пресной и скучной. И лучше об этом задуматься своевременно.

Я не назвал бы картины, о которых мы говорим, фильмами ужасов. Даже «Забавные игры» Ханеке. По-моему, все они, в основном, блестяще сделаны и, безусловно, серьезнее и значительнее, чем просто фильмы ужасов или развлекательное, коммерческое кино.

Т.Иенсен. Потому что в них есть вопль богооставленности?

Отец Максим. Ну это слишком сильно сказано. Вопль — это то, что впрямую обращено к Богу и, значит, всегда будет услышано. Для меня в этих картинах отразилось скорее томление духа. Томление, оттого что все не так, как хотелось бы. Мир без Бога не получается радостным, гуманным, всех устраивающим. Но это не означает, что он взывает к Нему. Судя по увиденным фильмам, человеку нужно еще какое-то время в таком — обезбоженном — мире пожить и, только дойдя до самого края, он может и до молитвы к Богу дотянуться.

Протоиерей Максим Козлов — православный священник, настоятель Домовой церкви святой мученицы Татианы при Московском государственном университете, доцент Духовной академии, кандидат богословских наук.

Беседу вела Татьяна Иенсен