Светлана Проскурина: «Предельно просто»

Наталья Сиривля. Современные русские люди, воспитанные в атеистическом государстве, приходят к вере разными путями. Как было у вас?

Светлана Проскурина. Все было предельно просто и естественно. Бабушка была воцерковленным человеком и нас с самого детства брала с собой в церковь. Это было частью семейного уклада. Не могу сказать, что в храме мы с братом самозабвенно молились; нет, мы безобразничали, чем безмерно огорчали старших, но атмосфера храма, ритм богослужения, настроение, запахи — все это укоренилось, связалось с детством, с любовью к бабушке. При этом богослужение я долгое время воспринимала как некий театр. Священники, служители были так далеки, и мне даже в голову не приходило, что с ними можно разговаривать. Церковь была для взрослых, а для нас это было, как уроки делать: не хочется, конечно, но надо. Не помню даже, знали мы что-нибудь, кроме «Символа веры» и «Отче наш»… Нас приобщали к религии гармонично и спокойно, в каких-то очень разумных дозах. Осторожно, трепетно и благородно по отношению к нам. Помню, как однажды мы пришли с Вовкой, моим братом, из школы и сказали: «Ну вот, пожалуйста! Космонавты летают! Какой Бог? Никто Его не видел. Что за глупости?» И бабушка, я помню, улыбнулась и сказала: «Что же вы так сердитесь? Ну нет, и нет. Идите обедать». И всё. Нас не мучили строгими постами, длительными молитвами, многочасовыми службами. Все было почти на биологическом уровне, на уровне запаха пирогов по утрам. И как-то нежно, неназидательно, благодаря бабушке, вера вошла в нашу жизнь.

Н.Сиривля. Обычно дети, получившие в семье христианское воспитание, лет в пятнадцать-шестнадцать переживают религиозный кризис и либо теряют веру, либо она из бытовой, детской становится осознанной и личной. Вы пережили подобный кризис?

С.Проскурина. Я переживаю его постоянно. Каждый день надеюсь быть верной и преданной и каждый день начинаю сомневаться, терзать себя, мучиться.

А что касается выхода из кокона детской, домашней веры, тут тоже все произошло довольно естественно. Нам просто дали волю поступать как угодно. Я очень рано вышла замуж, рано ушла из дому. И никто никогда не задавал мне вопросы: хожу ли я в церковь, пощусь ли я?.. Я на эту тему говорила только тогда, когда сама этого хотела. Ни мама, ни бабушка меня ни о чем не спрашивали. Я очень благодарна им, они приучили меня никогда не лезть в душу, не болтать о религии. Потому что вера — что-то очень индивидуальное, тонкое, очень трепетное, и всякие разговоры на эту тему с посторонними чудовищны и бесполезны. Мы всегда проигрываем, когда говорим про то, о чем люди еще не догадываются, в то время как мы прошли уже некий путь, потратив очень много душевных сил. Я давно дала себе зарок никогда не говорить о Боге с невоцерковленными, неверующими людьми. Это не приводит ни к чему кроме разочарований, горечи и чувства бессилия. Но не следует думать, будто я считаю неверующих людьми второго сорта. Каждый неверующий может вдруг стать верующим. Никогда не знаешь, как и когда придешь к Господу.

Вот недавно приехал из США наш друг Юра Зеленин, бывший актер «Ленкома». Когда театр был на гастролях в Нью-Йорке, Юра вдруг (не знаю, внезапным ли было это решение для него, но оно было неожиданным для всех) поехал в Джорданвиль и поступил в семинарию. Сейчас у него православный приход в Нью-Джерси. И я вижу, как Юра изменился, сегодня это уже совершенно другой человек — сильный в вере, многое осознавший, много над собой потрудившийся. Он говорит: «Меня потрясает, что многие люди, которые приходят в храм и стараются верить, живут плохо, по-фарисейски… С ними тяжело на исповеди, в беседе, тяжело вести их как духовных чад. И сколько же вокруг людей, которые считают себя неверующими, но живут так по-христиански, как я сам хотел бы жить, но у меня не получается!.. Может быть, они не спасутся, но их жизнь без всяких религиозных подпорок — поразительна!» Я вообще убеждена, что неверующих людей нет; просто не все знают, на каком уровне приближения к Господу Богу они находятся.

Н.Сиривля. Как соотносятся, по-вашему, вера и церковь в сегодняшнем мире? Может ли современный человек найти в церкви необходимое духовное руководство, ответы на волнующие его вопросы?

С.Проскурина. Все абсолютно индивидуально. Мне в церкви хорошо. Если вы спросите: «Как же так? Я прихожу в храм и не могу спокойно поставить свечку, меня все начинают дергать: «Почему платок не так? Почему встала не тут? Почему намазана?..» — я не скажу, что ничего подобного не существует. Но жизнь в церкви — это тяжелый труд. И если человек готов потрудиться, ему не станут помехой непривлекательные стороны церковной жизни, о которых я сейчас говорила. Церковь — живой организм, со своими проблемами и недостатками. Но для меня в храме нет уже ничего, что бы меня отталкивало, раздражало.

Что же касается духовного руководства, то не могу даже толково сформулировать, что я нахожу в церкви. Повторю, приход в храм — это тяжелый и очень ответственный путь к тому, чтобы научиться разговаривать с Богом, ничем не оскорбляя Его, слышать Его, надеяться на контакт с Ним, надеяться, что получишь могучее внутреннее руководство. О руководстве внешнем, со стороны духовного отца, могу сказать только, что не принимаю никаких серьезных решений без его благословения. Так же поступают, например, Володя Ильин и его жена Зоя. Актерское ремесло непростое, и поразительно, как Володя стал кроток сейчас, как легко решаются для него все, даже профессиональные, вопросы. Звонят: «Володя, надо ехать…» Он: «Я не поеду». «Что такое?» — «Батюшка не благословил». И тема исчерпана. Потому что для него это не игра, не кривляние, и даже люди невоцерковленные это чувствуют, понимают: противиться невозможно. И такая ясность хорошая наступает. Я думаю, в нашем деле, где какая-то сакральная энергия необходима, без благословения невозможно. У меня, например, характер плохой, а режиссерская профессия — дело опасное, поскольку дает право распоряжаться людьми, искушения огромные. Не знаю, как я могла бы с собою справляться без церковного смирения. А когда есть высокого рода внутренний контроль, уже легче. Не могу сказать, что всегда поступаю как должно. Я, безусловно, стараюсь выполнять все правила, но иной раз охватывают такие гадости, страстности, терзания, что ничего не помогает. Я, в общем, слабая. И дело тут не в том, сколько времени ты в церкви; нужно понимать, что каждую минуту ты можешь снова оказаться где-то внизу — гадкий, ничтожный, во всем сомневающийся… Поэтому маленькие нелепости в церковной жизни, которые многих оскорбляют и раздражают, меня совершенно не задевают. У меня столько своих, внутренних проблем, мне так трудно с собой управиться, что помощь, которую я получаю в церкви, не идет ни в какое сравнение с неизбежными требованиями ритуала. И сказать старушке, сделавшей замечание: «Простите меня» — мне очень легко. Это самое легкое, что есть в церкви.

Н.Сиривля. Существует ли для вас такое понятие — приход?

С.Проскурина. Конечно. Отец Арсений, который является моим духовным отцом уже десять лет, прежде был священником в церкви Ивана Воина на Якиманке. Теперь он стал настоятелем храма Троицы в Никитниках. Храм открыли недавно, немногие знают, что там уже идет служба, и потому собираются в основном свои. Приходишь в субботу, воскресенье, по большим праздникам и видишь знакомые лица. У каждого свое любимое место в храме. Я, например, стою сбоку, у стеночки; там орнамент на стене такой дивный, я — к нему, и сразу мне легче, и сразу сама с собой смиряюсь. И так же у всех. И лица такие милые, старушки наши такие замечательные… Поскольку я не очень сильна в ритуале, мне важно, что никто не мешает, все идет как заведено. Эта пластика внутри храма, пластика людей, поведения — все уже укоренилось, и мне очень хорошо. Кроме того, батюшка, наверное, меня не похвалил бы, но меня очень притягивает красота наших икон. Это иногда отвлекает, я понимаю всю их рукотворность, но одновременно — нерукотворность. И это тоже очень утешает.

А какой длинный день после службы! Я ненавижу рано вставать, у меня вся жизнь — ночью. Но когда превозмогаешь себя, встаешь и идешь в половине седьмого на раннюю литургию, город такой отмытый, такой утешительный! Так что чувство прихода есть. Батюшка у нас хороший, кроткий, но руководит он нами отнюдь не кротко.

Мы часто ездим с ним к каким-то святыням: вместе едем, вместе едим, вместе молимся, вместе ходим там… Совсем недавно мы были в Тихоновой пустыни под Калугой. Я всегда предпочитала в таких местах бывать одна. И как-то себя поймала, что больше думаю: какое дивное место, какая архитектура, как вот монахи живописно располагаются в пространстве.

А когда мы все вместе, подобные светские мысли появляются, конечно, но не мешают, ведь главное — совсем в другом. Поэтому мне очень дороги наши поездки, дороги эти люди.

Но удивительно, что братство прихожан заканчивается в храме. Это вообще странные отношения. Не такие уж лучезарные, как может показаться, не плохие и не хорошие, просто отношения другого порядка. Общая молитва так много дает, что почти нет потребности с кем-то увидеться просто так, прийти домой попить чаю. Мы очень редко перезваниваемся. Максимум, что мы можем себе позволить, это совместные трапезы в храме по большим праздникам. И то едим всегда молча, после молитвы православным людям за столом лучше не разговаривать.

Так что мне все по душе. Не могу сказать, что жизнь в церкви заполняет мое существование, но это важный, отдельный, мною освоенный и только для меня существующий путь. Потому что приход в храм — это чувства, особые для каждого человека. Тут никто не советчик.

Я не могу вас ничему научить. Каждый должен пройти этот путь самостоятельно и с полной самоотверженностью.

Н.Сиривля. Как вам кажется, церковь сегодня выполняет свою социальную функцию?

С.Проскурина. Что значит «социальная функция церкви»?

Н.Сиривля. Можно сказать, что она заключается в помощи сирым, несчастным, больным и убогим. А можно сказать, что свидетельство о Христе и служение Ему самих христиан что-то меняют в окружающей жизни, способствуют смягчению нравов, приподнимают все общество на иной нравственный уровень…

С.Проскурина. Все не так. Мне трудно сформулировать, потому что когда говоришь о вере, слова звучат иначе, чем чувствуешь, тут такая же бездна, как между замыслом и воплощением в искусстве. Но главная задача церкви — молитва. Мы приходим в храм, чтобы научиться говорить с Богом, чтобы выучиться этому языку, обрести слова, а не междометия. Слово должно быть естественным, живым. Себя-то ведь не обманешь: всегда понимаешь, когда молитва «пошла».

Да, почти в каждом храме прихожане отправляют что-то на Пасху в тюрьму, кому-то помогают… Мы собираем деньги, вещи… Однако мы можем делать все это, не учась самому главному нашему разговору на белом свете — разговору с Господом Богом. Смысл человеческой жизни в том, чтобы протаптывать дорожку к Нему. Церковь — это любовь к страждущим, и обязательно деятельная, про это мы можем бесконечно говорить; но для меня такие разговоры — не самые существенные.

Вот мы с тем же Володей Ильиным собрали как-то огромные тюки и повезли в Елатьму, в приют под Рязанью, где люди живут от младенчества и до смерти все вместе — дети, старухи, больные, здоровые. В чудовищной нищете. Там я впервые поняла истинный смысл выражения «ходить в рубище». Надо было видеть ту пронзительную нежность и благодарность, с какой эти люди смотрели на нас. Невозможно после этого нормально есть-пить. Но совсем не одно и то же — наш путь к Богу и то, что мы умеем делать в миру, то, что мы умеем быть не свиньями, быть сострадательными. Вещи собрать нетрудно. Это могут даже гады, а потом, откупившись, продолжают жить своей омерзительной, гадской жизнью. Деньги, шмотки или свитер с себя отдать — если бы только так можно было приблизиться к Богу, мы бы все давно уже были святыми! Вопрос о вере, о церкви и о Боге — не вопрос о помощи сиротским домам.

Помогать надо, и практически все это делают. Но церковь — это в первую очередь общение с Богом, обретение слова, которое было бы естественным и непостыдным.

Нет, разговор о социальной функции церкви мне неинтересен, потому что в таком контексте, в таких терминах церковь сразу превращается в контору, в собес.

Н.Сиривля. Как совмещаются для вас вера и мирская жизнь?

С.Проскурина. Они в постоянном конфликте. Вокруг такой агрессивный мир, что моментально заряжаешься этой агрессией, мгновенно голос повышаешь: еще бы, мне на ногу наступили! Мы к себе с таким пиететом относимся, так легко себя уговариваем: я успешен, талантлив, я много работаю… Невероятно трудно смириться, и у меня никогда не бывает так, что нечего сказать на исповеди. Ужас в том, что если я еще могу справиться с собой на «сюжетном», что ли, уровне, то есть не делать дурно, то не думать дурно совсем не получается. Мысли такие отвратительные завихриваются, что просто беда. Казалось бы, сказано: «Почитай родителей». Но это так сложно! Я совершенно обожаю маму (она одна осталась, отца похоронили два года назад), но как же, бывает, я ее огорчаю, мучаю просто тем, какая я есть! А ведь мне легко сделать так, чтобы ей было хорошо! В общем, беспрерывный конфликт между верой и повседневной жизнью. И оскорбительное ощущение собственных несовершенств.

Конфликт этот сказывается и в деле, в профессии. Единственное, мне кажется, с чем я справилась немножко, так это со страданиями по поводу собственной недовоплощенности, нереализованности. Я не имею в виду успех, это вообще ерунда. Но ощущение, что ты чего-то не сделал, эту картину не снял, эту книгу не написал… Многие люди уходят с такой горечью на душе. Старики говорят: «Жизнь проходит, а ничего не успел!» И это естественное состояние человека. Господь как бы лишний раз напоминает: главное — там, а здесь нужно только по мере сил потрудиться, чтобы не прийти туда слишком низким. И тогда, может быть… Вот эта надежда для меня очень важна и утешительна. Прежде меня невероятно мучило, что я сняла так мало картин, полугодовой перерыв между фильмами приводил в ужас, к тяжелейшей депрессии. Я в такие моменты пыталась писать сценарии, точно зная, что не буду их ставить. Просто чтобы избавиться от тягостного чувства простоя. А сейчас вера научила меня уважению к простым каждодневным делам, и я с одинаковым душевным старанием могу прибираться в храме и работать на съемочной площадке. Для меня не стало низких дел. И что бы я ни делала, я испытываю такое полное ощущение жизни, какого не знала раньше. Я получила это, только войдя в церковную жизнь.

Н.Сиривля. Вера питает ваше творчество?

С.Проскурина. Творчество вообще невозможно без веры. Я говорю, естественно, не о религиозных сюжетах. Но создавать новую реальность — не важно, со словом вы работаете, играете или ставите — невозможно без стремления туда, вдаль… Назовите эти чувства музой, назовите интуицией — любые слова кажутся мелкими по сравнению с тем, что ты переживаешь в момент творчества. В искусстве нужно быть смелым, верить, что все получится, делать все, на что способен, и тогда Господь управит и хватит сил состояться. И так во всем. Не важно, печешь ты пирог, любишь мужчину, собаку или занимаешься кино, пишешь книжку — всегда ощущается эта мощная поддержка. Когда я почувствовала ее, это изменило мою жизнь.

Беседу ведет Наталья Сиривля