80-е. Надо бы располовинить

Если представить себе воображаемый ремонт в воображаемой интеллигентной квартире, где журналы собирали десятилетиями и полными комплектами, то вот вопрос: от чего пришлось бы отказаться, все-таки отказаться, отправить куда-нибудь на антресоли, поскольку места нет и становится все меньше? Если учесть, что журнал как форма умственной жизни ослаб, а книгоиздательство расцвело, то, таким образом, «Искусство кино» … что же с ним… куда же?.. Наверное, придется располовинить.

Комплекты до 1986 года вполне можно на антресоли. Вовсе не из-за качества статей — писали все те же признанные лидеры 60-х, на приличном вполне уровне, да и кино начала 80-х давало много пищи нравственным максимам вроде общеизвестного «так что же с нами происходит?!», если вспомнить «Остановился поезд» В.Абдрашитова, «Полеты во сне и наяву» Р.Балаяна, «Родню» и «Без свидетелей» Н.Михалкова, «Чучело» Р.Быкова или «Мой друг Иван Лапшин» А.Германа. Журнал прилежно освещал течение дел, исповедуя публицистическую и литературоцентрическую манеру критических изложений — без каких-либо явных, заметных крайностей. Те же «Полеты во сне и наяву» — фильм или повесть, по рецензиям того времени понять не так-то просто. Журнал осторожничал: не допустил ни одного случая явного мракобесия, честно и угрюмо публикуя всякие «постановления», «приветствия» и пространные изложения специально обученных людей про «документальное кино сегодня», не затоптал ни один «огородик» авторского синема. Но и вольности были очень уж дозированные, едва различимые — словом, классический пейзаж словесности начала 80-х, где многие тонкости понятны одним историкам.

А вот комплекты с 1986-го придется оставить.

Очень уж многое туда «уходит корнями». Сильная вибрация идет из того времени. С этих вовсе не пожелтевших страниц веет чем-то прямо-таки волнующим. Словом, лучше Достоевского не скажешь — Иван Карамазов, собираясь когда-нибудь съездить в Европу, говорит так: «…и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое, на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними,— в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище и никак не более…»

«Дорогим покойником», конечно, придется признать мечтание о независимом от государства кинематографе — мечтание, навеянное V съездом кинематографистов, — и весь комплекс идей и дискуссий, начавшихся в середине 80-х. Тогда был сформирован «канон» общественно-полезного кино, которому остались впоследствии верны, кажется, только А.Миндадзе и В.Абдрашитов. Тогда, на короткое время перестройки, сознание общественности отделилось от ее бытия и сформировало нечто третье, пограничное с тем и другим, и рупором этой эфемерной и могущественной сферы стала гласность в образе СМИ.

В эпоху перестройки мы застаем журнал «Искусство кино» на боевом посту. Оказывается, время, проведенное авторами журнала в застойной башне из слоновой кости за элегическими размышлениями о том, «что же с нами все-таки происходит», нисколько не размягчило их стратегических и тактических навыков, и бойцы, закаленные в 50-60-х, вновь готовы к борьбе. К тому же в новых поколениях набраны новые бойцы.

Первое и главное направление борьбы состоялось достаточно полно, и ценность его неотменима — это восстановление исторической справедливости. Репрессированный кинематограф быстро восстановился в правах, тем более что жизнь под игом безумия сформировала несколько героических режиссерских характеров и вчистую погубленных судеб было не столь много. Тоталитаризм старческий, маразматический — это отрава замедленного действия, и тогда, в 80-е годы, в празднике освобождения она еще не сказывалась. Поиск исторической правды о национальном пути и национальном характере занимал всю магистраль всех видов критики. Поэтому столь значительным шагом «Искусства кино» было опубликование статьи «Кино без кино» М.Ямпольского, очертившего собственно область профессионального анализа и вовремя напомнившего, что кино нельзя сводить к сюжету и характерам. Это было кстати. Критика, формируя «модуль» правильного, прогрессивного, общественно полезного кино, запуталась в короткий срок. Инструменты дали сбой, например, в случае с фильмом Р.Балаяна «Храни меня, мой талисман». Литературоцентрический подход располагался на плотных страницах общих рассуждений и не мог объяснить того несомненного обстоятельства, что фильм слаб. Полезное категорически не совпадало с художественным.

Главной линией журнала была поддержка киноявлений, у которых проблематика гармонично соединялась бы с поэтикой, а идейное — с художественным. Идейное понималось как комплекс либеральных идей перестройки, опрокинутый вспять, на всю национальную историю. С одной стороны, это было неминуемо — иначе не было бы идеологической победы. С другой стороны, некоторые линии развития кинематографа ущемлялись в правах, уходили, так сказать, в резервацию.

Например, явная нелюбовь журнала к жанровому кинематографу, или, точнее, пренебрежение им как чем-то второсортным и заведомо непрогрессивным, сводило острый вопрос к серии маленьких фельетонов, бичующих несчастную Мадам Вонг и тому подобное. С этим высокомерием очень скоро пришлось расстаться — в следующее десятилетие. Тут журнал начал расходиться с реальностью кинематографа, считая слово «мелодрама» ругательным.

Вторая линия ущемления проходила по идеологическому фронту классики. Я имею в виду прежде всего знаменитую статью А.Марченко о картине Н.Бурляева «Лермонтов».

Критика Марченко, обстоятельная, эффектная и убедительная, наверное, была во многом справедлива. Не могу судить с уверенностью, поскольку мне так и не удалось — нигде за пятнадцать лет — увидеть фильм «Лермонтов». Он исчез с лица кинематографа как сон, как утренний туман. Марченко рассматривала картину с точки зрения исторической правды, но ее там не было. Все было «не так», и Лермонтов был «не таким». Нисколько не веруя в режиссерские способности Николая Бурляева, не могу не констатировать непригодность такого критического инструментария. Можно подумать, хоть кто-то из исторических лиц, изображенных в кинематографе за сто лет, был «таким». Да никто.

Но тогда, в 80-е, шла война горькой правды супротив сладкой лжи. Ложью, то есть идеализацией, показалась картина Бурляева. Спустя много лет мы получим «Сибирского цирюльника», выросшего из тех же корней, что и «Лермонтов». Стало быть, идеализация истории есть внутренняя потребность кинематографа, а не одна лишь пропагандистская уловка. Мне лично эта потребность не близка, и тем не менее она стоит «разборов и размышлений». Историческая правда не может быть критерием в оценке художественности, тем паче художественности авторской, беллетристической. Но — на войне как на войне.

Вся публицистика 80-х брала любые, даже слабые произведения, если они обладали нужным пафосом, и отбрасывала все, этого пафоса не имеющее. «Борис Годунов» С.Бондарчука не отличался художественной мощью. Тем не менее это был достаточно добротный исторический костюмный фильм. Ст.Рассадин «побил» его с помощью Пушкина, но с помощью Пушкина можно ведь убить что угодно. «Русский бунт» А.Прошкина ничем «Бориса Годунова» не лучше, однако его мало кто корил Александром Сергеевичем. Но дело было не в достоинствах и недостатках фильма Бондарчука, а в том, что утверждалось общественное в противовес государственному и эта картина тут была ни к чему. «К чему» были «Комиссар», «Покаяние», «Плюмбум», «Проверка на дорогах», «Маленькая Вера», «Легко ли быть молодым?». Надо отдать должное критике 80-х — она умела подать картину как событие. Все это было ведь совершенно беско-рыстно, по идейным убеждениям. Еще нет ни рекламы, ни пиара. Есть идейная борьба.

Авторитет журнала, развернутого во второй половине 80-х годов к общественности, был заслуженно высок и общественностью чтился. Лишь публикация в «Искусстве кино» делала критика критиком «в законе». Журнал читался широкими кругами интеллигенции. Вспоминаю, как — буквально самотеком — я попала первый раз на его страницы. Встретив в Болшево на семинаре молодых критиков Е.Стишову, я отважилась предложить ее вниманию текст о Никите Михалкове и его романе с современной действительностью. Я в ту пору была (и остаюсь) больше литератором, выговаривающимся за счет своих героев, чем сугубым кинокритиком, и подходила журналу вполне. Текст опубликовали. Сейчас хоть пятьсот текстов опубликуй, такой славы не снищешь. Мне даже пришло письмо из Америки, из города Монтерей, от женщины по имени Агнесса. Некоторое время мы состояли в переписке…

Моя маленькая история с журналом весьма характерна. «Искусство кино» в те годы было предприятием живым, открытым, ищущим. Авторы приглашались, их выслушивали, возились с ними. Журнал под водительством К.Щербакова мог читать каждый. Недавно перечитала номер 6 за 1988 год — молодежный номер, со статьями А.Тимофеевского, Л.Карахана, М.Ямпольского, В.Шмырова, с большой хорошей анкетой по поводу «русской идеи» и пьесой Е.Харитонова «Дзынь». Читается с живым интересом и сейчас, а в ту пору это было событие. Мне рассказывал ныне известный критик балета П.Гершензон, как группа молодой интеллигенции изучала этот номер в Свердловске, в какой-то проектной конторе, как им хотелось уехать куда-то к нам, собранным в этом номере, в мир высоких споров, размышлений, напряженных интеллектуальных атмосфер…

Тогда ведь ничего не было известно насчет будущего. Ободренные гласностью, люди спешили сделать процесс необратимым, дабы окно не захлопнулось опять, как то уже было в 60-е. Потому на щит поднималось все пригодное к борьбе.

Так был поднят фильм Т.Абуладзе «Покаяние», в котором увидели антитоталитарный манифест. По правде сказать, умная и величественная статья Инны Соловьевой «Королевская мысль» интереснее всех натужных аллегорий картины. Вообще весь публицистический узел вокруг «Покаяния», это магическое коллективное вчитывание смысла, пригодится историкам… Так был поднят Алексей Герман, но здесь другой случай. Герман, режиссер выдающийся, был, есть и будет интереснее любых критических статей о нем. Однако не могу не отметить, что роль идеального либерального режиссера, судии и пророка, доставшаяся ему, не очень-то облегчила ему творческую жизнь. Скорее, усложнила. Отныне и навсегда Герман не сможет взять вот просто так да и снять что-нибудь для души, несерьезно, под настроение, наудачу. Он может и не помнить десять тысяч написанных о нем статей, но они существуют и лежат на его пути ответственным грузом. Он уже обречен «полной гибели всерьез».

Отмечу, что шестидесятники, ведавшие журналом, повели себя молодцами и нисколько не замыкались в круге старых идей и привязанностей. В полемике Ст.Рассадина и А.Тимофеевского о конце либеральной шестидесятнической утопии (социализм с человеческим лицом) журнал никакой позиции от себя не занимал. Скорее всего, не особенно веря в конец этой утопии, дескать, пусть милые бранятся-тешатся. Вообще, видна была явная склонность журнала к хорошему говорению, к уму, к доказательствам, к культуре — залог будущего выживания.

Тут еще вдобавок ведь обнаружился мир — и какой мир. Вслед за неутомимым описателем гондольеров Венеции Г.Капраловым в мир поехали другие люди. И принесли оттуда другие вести. «Стало видимо далеко во все стороны света» (из Гоголя).

Снова повторю о «горячей минувшей жизни, о страстной вере в свою истину», ибо это, пожалуй, главное — страсть, вера, поиск «своей истины», мечта о другой жизни, о другом кинематографе, романтические, шалые, вольные времена, и журнал делался тогда «дрожащими руками», в нетерпении, в страсти, в борьбе.

«…И не от отчаяния буду плакать, а лишь просто потому, что буду счастлив пролитыми слезами моими. Собственным умилением упьюсь».

Помню — все время было хорошее настроение. Несколько лет. Даже удивительно.