70-е. Хитроумные годы

Когда пятый номер «Искусства кино» в 1969-м вышел с именем нового главного редактора Евгения Суркова на титуле, Г.М.Козинцев, друг журнала, глубоко опечалился. «Это конец… Конец! — повторял он скорбно. — Был лучший журнал. Был свой дом. Теперь все кончено. Туда пришел правдист…»

«Правдист» — для сдержанного и деликатного Козинцева было негативным определением, чтобы не сказать — ругательством. И сколько бы ему ни внушали, что Сурков вовсе не из «Правды», а работал в «Литературной газете», пока не был снят за какую-то провинность после «мартовских ид» (то есть хрущевского разноса художников в Манеже), и, вообще, персонаж он непростой, всякий — Козинцев все мрачнел: «Нет у нас журнала…»

А получилось по-другому! И журнал не кончился, и Козинцев там печатался как никогда активно: в 1971-м была закончена публикация «Глубокого экрана», начатая в 60-х, дальше пошло, глава за главой, «Пространство трагедии», потом — посмертно — «Рабочие тетради», «Гоголиада». И «Король Лир» был в журнале щедро освещен до и после премьеры, а сам Сурков, у которого не отнять было яркого пера, написал — и как раз в «Правде» — лучшую на фильм рецензию. Такие случались парадоксы. И Евгений Габрилович опубликовал свою «Вторую четверть», «Третью четверть» — и все «Четыре четверти». И увлекательную, во многом эзоповскую «Книгу об Эйзенштейне» впервые прочли на страницах «Искусства кино». Ориентация на классиков, пиетет перед корифеями сохранялись. Так что по поводу «потерянного дома» и конца «своего» киножурнала прогнозы не оправдались. Но изменилось, конечно, многое.

«Настоящее, не календарное» десятилетие 70-х для «Искусства кино», как, впрочем, для всей советской художественной жизни, началось раньше, с конца 1968-го (а может, еще раньше — с конца оттепели и снятия Хрущева), а завершилось, естественно, в середине 80-х при Горбачеве. «Застой», «стагнация», «эра Брежнева» — эти определения, ходовые в гражданской истории, для «Искусства кино» должны маркироваться так: «эра Суркова». Евгений Данилович Сурков без всякого преувеличения — знаковая фигура журнала, кинокритики, более того — советской интеллигенции 70-х годов. Чуть-чуть не досидел он в редакторском кресле до перестройки: в 1982-м его убрали жестко, безжалостно, но по законам и понятиям того времени — поделом! И случай этот тоже специфически сурковский, непростой.

Человек талантливый, умный, с хорошим кинематографическим вкусом (что не часто!), образованный, он избрал для себя стезю преданного, горячего и безотказного служения режиму. Режим олицетворяла для него партия, а партию — ЦК (госаппарат и чиновничество он не уважал, хотя сам состоял при нем как председатель или член коллегии Госкино, причисленной к номенклатуре). Был бескорыстен. Дачи не имел, машины тоже — возила журнальная. Ну а их комичный номенклатурный «паек», за которым ездили в закрытый отдел гастронома «Ударник» (в месяц — банка красной икры, кило языка, коробка «Московских хлебцев»), сейчас и московская пенсионерка усмехнулась бы! Нет, любовь Суркова к власти носила сугубо духовный, никак не прагматический характер.

Жил он в нормальном писательском доме, а обычай дома был интеллигентский, отчасти даже богемный — по-русски. Влияла семья: жена Суркова, актриса, красавица Липа (как звали ее все) Калмыкова, была еще и прекрасной кулинаркой, гостеприимной хозяйкой, а сам хозяин в домашнем кругу — интересным и обаятельным собеседником. Вот и собиралась на сурковской кухне и продержалась все 70-е годы его главноредакторства типично шестидесятниче-ская компания интеллектуалов, преимущественно молодежь, даже отщепенцы всякие, даже диссида. Охотно там бывал Андрей Тарковский.

Вот тут-то таилась слабина Суркова, его ахиллесова пята. Его обожаемая дочь Ольга, вгиковка, живая и смелая (сейчас она — постоянный автор «Искусства кино») со студенческих лет боготворила Тарковского, пропадала на съемках его картин, брала интервью, вела дневники, писала с ним его книгу «Запечатленное время», которая станет всемирно знаменитой, — словом, была фанаткой Андрея Арсеньевича. Думаю, что не нам судить, по каким причинам, личным или творческим, устремилась Ольга на Запад, когда Тарковский снимал там «Ностальгию». В ЦК трагедию отцовства не поняли, и Сурков пострадал за дочь-отъезжанку. Очень обижался. Считал, что его предали: не простили, не прикрыли. Горевал искренне по поводу именно неблагодарности. Впрочем, для того чтобы проникнуть в эту психологию, в эту натуру, запутанную, двусмысленную, софистическую, эксцентричную, часто неадекватную в поведении и проявлениях, чтобы написать портрет Е.Д.Суркова, требуется не мое перо. Здесь читались бы Достоевский, Сологуб, возможно, Оруэлл. Сложносоставной и тонкой этой материи я касаюсь только потому, что личность, гражданская позиция, дипломатия и судьба Суркова непосредственно отражались на журнале. Перелистаем подшивки, дабы проверить и подтвердить то, что и так хранится в памяти очевидцев.

В редакцию, которая при располагающей к себе Людмиле Погожевой и ее сильной команде несла ореол либерализма, Сурков был спущен в пору усиливающихся разгромов, проработок, комиссий перед вторжением в Чехословакию и в паническом страхе новой Пражской весны. Понятно, что все ждали от назначенца погромов и закрута. Не один лишь пессимист Козинцев — все. Начальство со своей стороны, наверное, тоже.

Листаем журнал, ищем компромат. Нет погромного компромата — вот что удивительно! Точнее, в журнальных книжках за 1969 — 1982 годы есть один компромат. Это публикация в № 3 за 1975 год совместного заседания коллегии Госкино СССР и секретариата Союза кинематографистов, на котором обсуждали несколько новых картин, в том числе «Зеркало» Тарковского и «Осень» Андрея Смирнова.

Фильмы эти были если не разгромлены, то, во всяком случае, сильно скомпрометированы в глазах «вышестоящих инстанций». И не кинематографическими чиновниками — нет! Творческими коллегами, товарищами по профессии. Разумеется, это вызвало новый поток цензурно-редакционных замечаний, задержало выпуск «Зеркала» на экран, а по режиссерской судьбе Андрея Смирнова ударило больно.

Нехорошо? Конечно! И хотя журнал дал лишь матрицу события, думаю, что Суркову неприятно было смотреть в глаза любимой Ольге и своему собеседнику Андрею. Но разве в благословенные 60-е не так же разносили «свои» на официальном обсуждении «Заставу Ильича» Хуциева? И разве «Искусство кино» (думаю, тоже без особой охоты) не публиковало об этом развернутый отчет?

Нет, разгромов на совести журнала в застойные 70-е годы не больше, чем в прогрессивные 60-е!

Вообще пора изучать кинематографический застой всерьез и окончательно отказываться от навязших клише перестроечной политизированной публицистики. В других художественных сферах это уже продвинуто. Большой комплексный проект «Художественная жизнь 1970-х годов как системное целое», осуществленный специалистами разных профилей в Государственном институте искусствознания, воссоздал панораму если не расцвета искусств, то полнокровного, пульсирующего, плодотворного их бытия в борениях, конфликтах, противостоянии духа. А музыковед Светлана Савенко, глубокий знаток и аналитик советской культуры, прямо и смело написала: «Золотое десятилетие советской музыки», — напомнив о творчестве Шнитке, Денисова, Губайдуллиной, о памятных датах выдающихся музыкальных фестивалей и концертов. А в кино?

Закрытые фильмы — это ужасно! Тему великолепно отработали Конфликтная комиссия СК, историки и в первую очередь неистовый Валерий Фомин с его эпохальной «Полкой» — спасибо ему! Но и он, наученный горьким опытом последних лет, наверное, может повторить за Александром Блоком:

Я и сам ведь не такой - не прежний,
Недоступный, гордый, чистый, злой.
Я смотрю добрей и безнадежней
На простой и скучный путь земной.

Это подтверждают новые публикации Фомина, его увлекательные хроники Союза кинематографистов. И мы тоже не такие — не прежние. Мы теперь поняли, что значит фильм снят, фильм сделан, фильм существует — пусть на полке. А сняты в 70-х и существуют ни много ни мало (кратчайшая выборка по алфавиту): «Агония», «Белое солнце пустыни», «Ватерлоо», «Долгие проводы», «Древо желания», «Дядя Ваня», «Жил певчий дрозд», «Зеркало», «Калина красная», «Проверка на дорогах», «Прошу слова», «Сталкер», «Цвет граната»… Это только самый первый эшелон!

В кинематографе с его наибольшей привязанностью к государству и экономике, а следовательно, к их институциям в интересующий нас период все далеко от застоя, то есть энтропии. Интеллигенция пробует разные способы выживания (сегодняшнее словечко «топос» хорошо подходит к советской творческой жизни для прикрытия обманчивой шестидесятнической вольницы). Среда, еще недавно единая и лишь грубо поделенная на «левых» и «правых», дифференцируется. Одни уходят в прилежные служащие Госкино, старатели госзаказов и всесоюзных премьер, другие, пользуясь незакрытыми каналами, покидают страну, третьи избирают внутреннюю эмиграцию, эскапизм (а он включает в себя и простейшее: экранизацию классики), иные артистично изощряются на эзоповом языке, иные ведут «позиционную войну» с начальством под видом перемирия.

Вот эту мозаику кинематографической жизни зеркально отражает ее толстый журнал, избравший, однако, позицию буфера между властью и интеллигенцией, между киноискусством и цензурой. Способы: хитрость, осторожность, уступчивость, разумный центризм, техника того, что на бытовом арго называется «вешать лапшу на уши».

«Календарные» 1970-е открываются рубрикой «К 100-летию со дня рождения В.И.Ленина» и далее весь год будет проходить под гнетом этой стабильной «обязаловки номер один» — ленинской темы, удесятеренной в объемных материалах по причине круглой даты: унылая скука и философическое пустословие о «ленинской теории отражения» как основе экрана, верноподданнические умилительные восторги от советских республик и вассальных стран, все эти формулы «живого источника» и «наследства, которое всегда с нами»… Далее последуют объемистые первые разделы каждого номера за все десять с лишним лет: «Готовясь к XXIV съезду КПСС» (Евгений Матвеев — «Делу партии все наше вдохновение»), «В партийном строю», «В Центральном Комитете КПСС», «Навстречу ХХV съезду КПСС», «По пути, указанному ХХV съездом КПСС», «Пятидесятилетие СССР и советская многонациональная кинематография», «Детище союза народов-братьев», «Партия ведет нас ленинским курсом» еt cetera. В декабрьском номере 1976 года: «Генерального секретаря ЦК КПСС, пламенного и мудрого борца за торжество ленинизма, великого знаменосца мира Леонида Ильича Брежнева сердечно приветствуют и поздравляют со славным 70-летием кинематографисты». И цветное фото на форзаце — точно как Сталина в 1950-х!

Как формировались все эти рубрики, как вымогали у людей с звучными именами «отклики», отправляли сотрудников в командировки за интервью под диктофон или как посылали готовые блоки на подпись, все это хорошо известно — нравы эпохи. В.Черных рассказывал, как однажды написал статью в «Искусство кино», и ему позвонили из редакции: мол, нехорошо, нет ни одной цитаты из Брежнева, и он согласился вставить: «Все равно это никто не читает».

Вот именно! Но спрашивается: зачем? Зачем тогда горы истраченной зазря бумаги, зачем на это фуфло по-прежнему вырубать русские леса? Ведь все уже все давно понимают! И к чему было журналу, на чьих страницах — благоуханная проза живых классиков экрана и мужающие таланты молодых кинокритиков, возвращаться к унынию и бездарности аж дооттепельного сталинистского «дискурса»?

Только сейчас, когда уже есть (особенно на Западе) серьезные исследования языка советского официоза, понимаешь: это был ритуал, заговоры, шаманство, заклинания — все языческое пустословие, заместившее в «совке» молитву. «Искусству кино», возглавляемому Сурковым, это служило справкой о благонадежности, изъявлением верности и постоянной готовности говорить «с вами по-вашему». Конечно, и в 60-е журнал не расставался со стилем чуть подновленных сталинских передовых на ритуальных вводных страницах. Но чувствовалось, что это нехотя, через силу. В 70-е поток партийной речи лился с упоением, сверх требуемого, восторженно.

Это была плата за новеллу «Белый день» (из которой выросло «Зеркало») и сценарий «Гофманиана» отверженного Тарковского. За замечательную «Книгу стихов» Юрия Левитанского, помните — «Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино», и другие прекрасные журнальные материалы. За эскапистское «Пространство трагедии» Козинцева, за все «Четыре четверти» Габриловича.

Так понимали люди свою собственную (и казавшуюся им благородной, гуманитарной) «буферную функцию», прокладку, защитный костюм.

Надо отдать должное журналу: в свои, пусть и непомерно тяжелые по сравнению с параллельными изданиями, «обязательные» кирпичи он старался вкрапить что-нибудь «эдакое». Например, в жвачку о бессмертии ленинианы запихнули интересные материалы про начало кинематографической деятельности «Межрабпома» — революционной организации под патронажем Ленина (видимо, с далеко идущими целями) — и о конфликтах и трениях между секретарем ЦК «Межрабпома» немцем В.Мюнценбергом и российской стороной — руководителем фабрики «Межрабпом-Русь» (далее «Межрабпомфильма) М.Алейниковым и другими. Или, скажем, увлекательные воспоминания М.Штрауха «Эйзенштейн снимает «Октябрь» с лихими, озорными фотографиями рабочих моментов (где у Эйзенштейна всегда шла своя игра) и такими уморительными документами, как письмо Штрауха — ассистента режиссера на «Октябре» — к большевику-начальнику Н.Подвойскому: «…На этой неделе снимали «Аврору». Снимали ее двое суток. Выстрелы вышли на славу. Привет от всей группы». Или, например, сведения, что у Никандрова — знаменитого двойника Ленина и исполнителя его роли в «Октябре» — было семеро детей, что работал он в губчека, но к моменту приглашения на роль вождя уже вышел на инвалидность, а потом дожил (в отличие от своего прототипа) до семидесяти пяти лет.

И все-таки хочется оплакать горы макулатуры. Сосчитать не успела, но на глазок ее объем составляет больше половины журнального десятилетия. Эх, если бы дайджест сегодня издать — какие были бы тетради!

В рубрике «Сценарий» тоже немало пустого, но есть «Дочки-матери» Володина, «Ваш брат» Шукшина, «Странная женщина» Габриловича и Райзмана. «Старики-разбойники» Брагинского и Рязанова.

А отдел критики работает хорошо! Обращают на себя внимание статья Константина Рудницкого о «Дяде Ване» Кончаловского и другие — академическая глубина разборов. Начинают вовсю печататься те, кто сегодня лидерствует в киножурналистике и на иных творческих платформах: Ю.Богомолов, В.Кичин, А.Плахов, М.Швыдкой, П.Шепотинник, не говоря уже о тех, кто, начав тогда с рецензий и интервью, ныне, овладев высотами профессии, составляет деятельную и авторитетную пишущую редакцию «Искусства кино» — их фамилии украшают скромную последнюю страницу каждого номера.

Словом, несмотря ни на что, журнал держит планку и остается для кинематографистов «нашим домом».

Пишу об этом с тем большей объективностью, что у меня самой в 70-х контакт с журналом нарушен. Я в «черном списке» как «подписантка», и мне удается лишь изредка вырваться на страницы, и то только благодаря «объектам» моих репортажей и рецензий, которые из жалости ко мне настаивают на моем авторстве: Г.Козинцев, Л.Трауберг, Э.Рязанов. Полный голос ненадолго я обрету с гласностью, с «Покаянием», чтобы затем снова — и, видимо, навсегда — быть отправленной в закадровое пространство отдела оперативной критики.