Горе, Гора, Гореть

Драма в двух актах из романа «Кесарево свечение»

Эта драма может существовать сама по себе, но в то же время она является одной из глав «большого романа» под названием «Кесарево свечение». Кавычки в первом случае употребляются, потому что в романе есть еще и «малый роман», а также три пьесы (включая Г., Г., Г.), два рассказа, «текст» и цикл стихов. Все вместе представляет собой рассказ о старом сочинителе Стасе Ваксино и о его «литературном детище» Славе Горелике, российском молодом человеке 90-х годов.

Поднявшаяся из глубин университетского курса «руслит», эта пьеса, разумеется, является плодом фантазии старого Стаса, однако в ней отражаются и некоторые перипетии гореликовской авантюры, в ходе которой он пытается отыскать свою пропавшую за океаном Наташу-Какашу.

Каст

Слава Горелик, авантюрист, 30 лет.
Наташа ( Какаша ) Светлякова, секс-рабыня, 23 года.
Пол Фэймос, он же барон Павел Фамус, мэр и президент банка «Фип Чазм», 70 лет.
Софи, его дочь, член олимпийской команды по лыжам, на выданье, 18 лет.
Алекс Мамм, он же Алексей фон Молчалин, управделами банка «Фип Чазм», по совместительству тренер чемпионки, 25 лет.
Граф Джин Воронцофф, Жека, электрик и владелец магазина «Форренти оф Ферст Класс энд Электрик Рипэар», 40 лет.
Князь Ник Олада, Колян, водопроводчик и владелец магазинчика «Эврифинг Ю Нид энд Пламинг», 40 лет.
Габи Нард, он же князь Нардин-Нащокин Гавриил, обеспеченный пенсионер, моралист, 65 лет.
Мадам Лиди, его жена, обеспеченная пенсионерка, сплетница, 42 года.
Мими Кайсынкайсацкая-Соммерсет, светская дама и всеобщая гран-маман, за 100.
Репортеры, парочка шустрых шакалов пера.
Голос Полкана.
Явление НБМ.
Жители поселка Берчтри Вэлли (Березань), лыжники и туристы.

В прологе все персонажи появляются перед занавесом, для того чтобы сделать своего рода стихотворные заявки на участие.

Гладким ходом, по-светски, выкатывается престарелый бонвиван Пол Фэймос.

Фэймос. Я с детства полюбил овал,
Владыкой стал горы, долины,
Богач, банкир, но ферст оф олл,
Создатель рифмы удлиненной!
Родная рифма, русских жар,
Ты помогла во время оно,
Когда нас голод рьяно жрал
И запивал слезой соленой.
Отцы — московские тузы,
А мамы — светские эстетки,
Поклонницы charmant musique,
Здесь все работали, как тетки.
Теперь я стар, души гроза
Гремит все крепче. Русским ясно:
Мы основали Березань,
Нью-Хэмпшира цветущий ясень!
(Отходит в сторону.)

Бурно, словно на трассе скоростного спуска, к занавесу вылетает Софи Фэймос.

Софи. Мне минуло осьмнадцать лет!
Не знает сердце боли,
Когда несусь, как самолет,
Ньюхэмпширским привольем!
Я чемпион олимпиад!
Секунды, не спешите!
И как поет Эдит Пиаф,
»Любовь мне в ухо дышит»!
(Отходит в сторону.)

Появляется корректный молодой человек, не лишенный, правда, некоторой косолапости, что возникает у лыжников на плоской поверхности, Алекс Мамм.

Мамм. Уймитесь, волнения страсти.
Я щелкаю секундомером.
Поднимем шипучего «Астис
Пуманте»! Нас ждут гондольеры.
Как тренер, а также мужчина,
Я в сердце сижу чемпионки.
Пусть я молчалив, как машина,
Любовь — не резервная шина,
А вечности ласковой четки.
(Отходит в сторону.)

Энергично, чтобы не сказать фривольно, на кресле-каталке с привязанным к спинке воздушным шариком выезжает Мими Кайсынкайсацкая-Соммерсет.

Мими. Мне с чем-то сто, и с чем — немало.
Век декадентства миновал.
Вглядись в неровный слой эмали,
Не там ли бродит минотавр?
Что ты, что ты, что ты, что ты?
Я солдат 9-й роты,
31-го полка!
Ламца-дрица-ца-ца!
Мечты о дальних светозарах
Нас уносили на века,
Когда шалили в дортуарах,
Не ведая большевика.
Что ты, что ты, что ты, что ты?
Вот корнет в одних ботфортах
Кавалергардского полка,
Ламца-дрица-ца-ца!
Какие были джентльмены!
Плясали Пат и Паташон!
И проплясали все пельмени,
Лишь гадский вьется запашок.
Что ты, что ты, что ты, что ты?
Я из 5-й разведроты
Конницы пролетарьята,
Пасть пахучая разъята.
Здесь не терпят гордеца,
Ламца-дрица-ца-ца!
(Откатывает в сторону.)

Сдержанно, тонно проходит местный электрик граф Воронцофф.

Воронцофф. Нам внятно все —
И острый — галльский смысл,
И сумрачный германский гений,
Но русский ток пока еще не смыл
Плевел злокозненных поползновений.
В родной глуши я весь аристократ,
Распространитель качеств и количеств.
Как был среди философов Сократ,
Таков и я по части электричеств.
Включая вечером в квартире свет,
Вы вызываете одно из таинств.
Сей тайны не постиг ни Ист, ни Вест,
Как непостижно то, что вносит аист.
(Отходит в сторону.)

На манер московского пьянчуги-работяги по сцене косолапит местный водопроводчик князь Олада.

Олада. Моя маман, равно и мой папа,
Унверститетов не кончали.
Вода моя текла бурля, сопя,
Трубу нащупала упрямая стопа,
Наш княжий дух мне пел виолончелью.
На родине ужасных праотцов
Я увидал своих коллег воочью.
Зачистили мы дюжину концов;
Таков наш брат, Москвы водопроводчик!
От них я научился красоте
И краткости гулаговского сленга.
Сквозь ржавчину вода текла, рассвет
Нас пробуждал, словно детей в пеленках.
Теперь вставай, смири же боль в коленках!
И будет там вода, и твердь, и Божий Свет!
(Отходит в сторону.)

Как пара доберманов, на сцену выскакивают два репортера.

Репортеры. Воспитанники школ престижа,
Больших амбиций молодежь,
Горбатим тут средь горной стужи
И русский слушаем скулеж.
Такие выспренние рожи!
Тут впрямь становишься Толстым,
Но репортеры скачут с грыжей
И задницу бодрят хлыстом.
(Отходят в сторону.)

Походкой светского человека, маскирующей порядочную склонность к сплетне, с тросточкой появляется Габи Нард.

Нард. Один стоит под гнетом коромысла,
Другой горазд в перестановке смысла,
Но смешивать два этих ремесла
Есть тьма охотников, я не из их числа.
Свет, как всегда, сквозь сплетни волочится,
А я, как истовый нравоучитель,
В любом злословье, к коему влечете,
Ищу мораль и вот живу в почете.
Как ветеран компании известной,
Я укрепляю стены вам известкой,
И вот наш дом по зимам и по веснам
Нетлен стоит и одобряет сосны.
(Отходит в сторону.)

В танце, напоминающем то вальс, то танго, на сцене появляется мадам Лиди.

Лиди. О, эти женщины Бальзака,
Мы так тревожно хороши!
Мы не чураемся бальзамов,
В букетах носик наш шуршит.
Мой муж на четверть века старше,
Пенсионер и моралист.
Я вижу, он с гондолы шара
Опровергает плюрализм.
Пенсионеркой стала в сорок,
Но уши слышат каждый лист,
Процеживают слухов ворох,
В которых смысл событий слит.
(Отходит в сторону.)

Неотразимой мэрилинмонровской походкой появляется наша главная героиня Наталья Ардальоновна Светлякова, Какаша.

Какаша. Была я там, где каждый хам хамит,
Где на пол падают вонючие галоши,
Там океан, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.
Волна и ветер так творят разбой,
Что паруса все вспучились на флоте.
Хрипит подсунутый к губам гобой,
А мне все помнится игра на флейте.
Прощай, мой принц, грусти иль не грусти,
Какаша я, а вовсе не Елена.
Ты побросай лишь камешки в горсти
И посмотри во глубь воды зеленой.
Быть может, там увидишь свалки битв
И медный схлест близ мифа, возле Трои.
Что делать мне, раз в доме нету бритв?
Бежать и спрятаться в ньюхэмпширском
Тироле? (Отходит в сторону.)

И наконец походкой отпетого московского брателло, что пребывает в резком контрасте с неглупой физиономией, появляется наш главный герой Слава Горелик.

Горелик. Мой дедушка отменных правил
Марксизму ум свой посвящал,
А внук в ответ смотался в Ревель,
Вернулся с ненавистью к ЩА.
Зверек трехглавый, хвостик гадкий,
Ползет, как тать, скулит шакал.
От ЩА ль удрали без оглядки
Стравинский, Бунин и Шагал?
Красотки все рванули в бегство,
Одна из них моя жена.
К чужому подалася брегу,
Щавотиной обожжена.
Я стал большим капиталистом
И все ж, как зэк, люблю лапшу.
Услышу ль я твое монисто?
Умру ль иль в звоне попляшу?
Ей двадцать три, а мне уж тридцать,
Но впереди большой роман.
Три пьесы в нем, пиры и тризны,
И разной прозы бахрома.
(Отходит в сторону.)

Вслед за этим все герои возвращаются к центру, берутся за руки и раскланиваются.

Первый акт

Действо происходит в 90-е годы завершившегося века на горнолыжном курорте в одном из северо-западных штатов США. Аккуратные тропинки в сугробах, вокруг цветущие снега. Разгар сезона, январь. По склонам иногда проскальзывают игрушечные фигурки слаломистов. Вверх по проволокам ползут кабинки. Эти картинки являются постоянным фоном действия.

Сцена представляет собой крошечную главную улочку поселка Берчтри Вэлли, по-русски Березань. Посредине замерзший фонтан. Сбоку, разумеется, несколько берез в живописной асимметрии. Слева — двери и окна банка «Фип Чазм», особняка Пола Фэймоса и лыжного магазина «Форренти оф Ферст Класс энд Электрик Рипэар» («Первоклассные гарантии и починка электричества»). Справа — двери и окна кафе «Анкл Саша», гостиницы «Фэймос Инн» и магазинчика под названием «Эврифинг Ю Нид энд Пламинг», то есть «Все, что вам нужно, и водопроводные работы».

Раннее-раннее утро. Солнце только лишь заявило о своем приближении — над горой, которая замыкает нашу панораму, появилось мутноватое свечение.

Возле фонтана — две окоченевшие фигуры фотографов. Два аппарата на триподах нацелены на особняк Пола Фэймоса. Ситуация классическая для ХХ века: дичь выслежена, охотники ждут, оружие наизготовку.

Несколько минут проходит в молчании, только слышно, как фотографы булькают спасительным виски.

Окно спальни на верхнем этаже бесшумно открывается. В проеме появляется фигура Алекса Мамма. Он осторожно оглядывает улицу, но явно не замечает фотографов, принимая их, очевидно, за неживые предметы. Переносит ногу через подоконник.

За его спиной из глубины комнаты появляется обнаженная Софи Фэймос, прижимается сзади к Мамму.

Софи. Уходишь, солнце мое ночное?

Мамм. Чао. (Переносит во внешнюю среду свою вторую ногу.)

Софи. Ты совсем забывает, как это бывает русски.

Мамм. Ну, адью.

Софи. Вот так-то лучше, солнце мое ночное.

Фотографы включают свой свет и начинают щелкать камерами. Мамм летит вниз. Выскакивает из сугроба. Покидает место действия.

На сцене появляется Слава Горелик. Он явно только что приехал. Но откуда? Определенно не из снежных краев. Во всей его фигуре сквозит какой-то бразильский шик: белые штаны, сандалеты, защитного цвета федора, свитерок, предназначенный для тропических бризов, но отнюдь не для горных вьюг. Подходит к дверям гостиницы.

Горелик. Гостиница закрыта, но «Мест нет» на месте. Неужели это, действительно, та самая русская пьеса в Америке? Так, что мы тут еще имеем в антураже? Кафе «Анкл Саша». Подожду возле кафе. Любопытно, какого дядю Сашу тут имеют в виду, Пушкина или Грибоедова? Так или иначе, в таком городке кафе должно открываться раньше других заведений. (Подходит к столику на открытой веранде, стряхивает снег со стула, вытаскивает из котомки бутылку шампанского и засовывает ее в снег на столе, чтобы охлаждалась. Сидит непринужденно, словно на пляже Копакабаны; холод его не берет.) Хоть это и похоже на происки Стаса Ваксино, все-таки я, кажется, попал туда, куда стремился. Тот самый банк, о котором говорили ребята в Нью-Йорке. Между прочим, а не купить ли мне его со всеми потрохами? Олл райт, посмотрим по обстоятельствам. Да, чуть не забыл, ведь вчера в Рио тот авторитетный нарисовал мне план этого горнолыжного местечка. (Рыщет в карманах, вытаскивает ресторанную салфетку.) План один к одному, все совпадает, сразу видно, что бабки не пропали, тут поработал профессионал. А вот и имена здешних русских корифеев. Президента банка зовут как-то по-грибоедовски, ну вот, спасибо, это не кто иной, как мистер Пол Фэймос; сразу повеяло классикой, Малым театром, дворянской сатирой. А вот еще два источника нужной мне информации, электрик Джин и водопроводчик Ник, так же известные, как Жека и Колян. Тут, видно, и в самом деле все слегка на русский лад. Братва в Каракасе, а раньше и братва в Санкте, говорили, что здешнее графство иногда называют Дайтраша, иными словами, Дай Траш, а? Такая тут, видите ли, сложилась Белоруссия с потомками наших благородных семей в главных ролях.

Ты будь там, Славка, поосторожней, так говорили в Санкте. В этом местечке можешь не только на гоголиану, но и на достоевщину нарваться. А самое главное, не вляпайся в грибоедство. Позвольте, но как в русской пьесе избежать классических влияний? С осторожностью тут далеко не уедешь.

Кому же здесь будет предназначена роль Чацкого? Может быть, автоматически мне как приезжему? В таком случае придется разочаровать как труппу, так и зрителей: я не Чацкий, я Слава Горелик. В моей фамилии живут три парки — Горе, Гора, Гореть. Вот именно, как у Ахматовой, а не как в «Горе от ума». Я не чажу, я горю, уважаемая публика, друзья русского театра.

Однако, так или иначе, в моем положении было бы лучше для начала прикрыться какой-нибудь иностранной кликухой. Назваться, скажем, Бенни от Лифшица и Манделем от Осипа, почему бы нет? Бенни Мэндел — звучит вполне лояльно, никому и в голову не придет, что имеет дело с пресловутым «новым русским» Славой Гореликом. (Вынимает из сугроба шампанское, хлопает пробкой.)

Пока главный герой таким образом разглагольствует, на сцене появляются еще два персонажа. Поднимает шторы своего лыжного магазина «Форренти оф» граф Воронцофф, Джин-Евгений. Из магазинчика «Эврифинг энд Пламинг» высовывает сизый нос Николай князь Олада. Друзья бросаются друг к другу, словно давно не виделись.

Олада. Джин, это ты, фак твою! Хау зи фак ю дуинг?

Воронцофф. Хай, Ник, целый век тебя не видел!

Олада. Если от двух утра до семи утра проходит вечность…

Воронцофф. Иногда проходит несколько вечностей, мэн.

Олада. Я бы на твоем месте не курил эту местную дрянь. Трава должна расти там, где ей предписано матушкой природой, то есть на юге. Мужики приносят ворохи этого добра со своих секретных делянок в горах, однако неизвестно ведь, чем они ее удобряют. Сэкономишь ерунду, а потерять можешь свой главный ассет.

Воронцофф. Мне это не грозит. Мой главный ассет за себя постоит, это известно всем кадрам в долине!

Олада. У тебя только одно на уме, факин-граф.

Воронцофф. А у тебя что на уме, ваше сиятельство?

Олада. Общая природа, общая наша семья, здоровье нас с тобой, ее здоровье, здравый смысл — вот что у меня на уме, вот почему я курю только натуральную марихуану. Еще со времен Вудстока я дал себе зарок курить только натуральную марихуану.

Оба. Вудсток! (На мгновение благоговейно затуманиваются, потом возвращаются к реальности.)

Воронцофф. Ну ладно, Олада! Ты как упрешься рогом в одну тему, не слезешь до скончания дней. Почему ты не спросишь, где я путешествовал этой ночью? Через какие фантазмы я проходил вместе с нею, с Какашкой! Нет, поистине, секс — это окно в метафизику!

Олада (помрачнев). Нечего трепаться, граф, и нечего вместе с нею проходить через фантазмы. Нас все-таки трое, и все мы русские люди. Конечно, она была секс-рабыней, но сейчас она все-таки супруга двух, подчеркиваю, двух порядочных людей, из которых один никогда не слезет с натуральной марихуаны.

Между тем Слава Горелик, разомлев на двадцатиградусном морозе, что-то пишет на меню. Он не замечает, что два косолапых парня направляются к нему.

Горелик. Ну вот, готово, стих с синкопой! На этот раз всего лишь двенадцать с половиной минут. Главное — набор рифм. Смысл появляется сам по себе. Всем путешественникам советую: бросьте кроссворды, сочиняйте стишки. (Читает.)

С набережной Крузенштерна
Трясется в трамвае на остров Елагин.
Ежится будто бы в узах терна.
После бредет словно узник Гулага.
Марш-барабан и рядами стальные каски.
Сколько столетий на них взирали!
Дни распродажи богатств Аляски,
Годы отъезда в родной Израиль.
Склоны, поросшие можжевельником.
Связки колбас с холестерином.
Ваше величество, можно вольно?
Мнится Улиссу голос сирены.
Гордые линии: Темза, Рига.
Стены из кладки энциклопедий.
Щурится знаний хват-мастерюга,
А сам косолапит с ленцой медведя.
Фалды подбросив, он сел к пианино.
Вот вам аккорды, толпа, нахалы!
Где ты, красотушка бабка Арина?
Дай я прочту тебе стих сначала!

Олада (Горелику). Эй, гордая пролетария, джентльмешонок полей (хихикает) для гольфа! Будем выпивальство а труа?

Горелик. За эту «гордую пролетарию», Ерема, ты ведь можешь и в лоб получить. Вы кто такие?

Воронцофф. Мы, видите ли, потомки русской аристократии, восемьдесят лет назад поселившейся в Берчтри Вэлли. Я граф Евгинарий Воронцофф, ну, в общем, Жека, удачливый торговец.

Олада. А я князь Олада, честный торговец. По-здешнему Ник Ола, а по обычаю старорусскому и по новому, петербуржскому зови меня Колян. Я также помогает коллективку по части трубок.

Горелик (в сторону). Кажется, сразу на нужный народ вышел. (Жеке и Коляну.)

А я спец из Санкта по части геральдики и семейных хроник. Меня зовут (замялся, пытливо вглядывается в черты собутыльников) Бенни Мэндел, к вашим услугам.

Воронцофф (в сторону). Бенни Мэндел, а так ведь сразу и не скажешь!

Олада (вынимает «Жириновского» и три пластмассовых стаканчика). Ну, чаво, мужичье, «он сказал поехали», что ли?

Горелик. Дай-ка я сам разолью. У меня глаз — ватерпас!

Все трое употребляют свои дозы. Джин — изящно отставив в сторону мизинец. Ник Ола крякает и трясет башкой в национальном стиле. Горелик-Мэндел — по-богемному, как бы между прочим.

Горелик. Закуска есть?

Олада. Закуска сей ранний час не имеет себя, тьфу тебя и изыди, эвейлабл.

Горелик. Ну, тогда придется мануфактуркой. (Вытирает губы рукавом, нюхает ткань.)

Олада и Воронцофф (изумленно и радостно). Да неужто ты, вы, прям оттеда?

Горелик. Я же сказал, что я из Санкта, специалист по вашим блядским родословным. У меня командировка в эту местность.

Воронцофф. Где эта Санкта, позвольте вас спросить?

Горелик. Это там, где ваши предки понастроили дворцов и навербовали жандармов, там, где они в детских штанишках с оборками совершали променады под надзором мадам Клико и месье Сатинже, там, где ветер, летя по главному проспекту, приносит с собой всю Северную Европу и кусок Италии… Ну, понятно?

Воронцофф и Олада. Неужели из Ленинграда, приезжий, соу джентл, соу мэн?!

Горелик. Из его величества рабочего класса колыбели революции имени Кирова города-героя, святого, по-голландски, города Петра! (Взгляд его на мгновение благоговейно затуманивается.) Честь имею, ваши сиятельства, перед вами представитель третьего поколения советской аристократии-бюрократии.

Воронцофф стоит неподвижно, стараясь не уронить достоинства перед таким знатным приезжим. Между тем князь Олада в восторге совершает довольно медвежий танец, выдергивая из сугробов то сучок «Зюганов», то коньяк «Шохин», то вермут «Явлинский».

Горелик. Скажи, братва, тут, в ваших краях, такая девушка блондинка не появлялась?

Воронцофф и Олада (хохочут). Много их тут появлялось. Основательно! Вот именно так, как вы описали, блондинки, блондинки, но есть и брюнетки. Блондинки, паря, слегка приелись, в горах в снегу грезишь о кастаньетах, о фламенке… Точнее нельзя? Шо за блонда тебя интересует, Бенни-бой?

Горелик. Неотразимая такая. Сумасшедшая. Звезда станции метро «Нарвские ворота». Наташка Светлякова такая, по прозвищу Какаша. Ее кто-то в Америку увез… (Застывает со стаканом очередного напитка в руке, на лице его отражается неподдельное страдание.)

Воронцофф (отводит в сторону Оладу, шепотом). Ну, князь, вот так попали! Этот Бенни Мэндел нашу мечту, нашу супругу хочет поймать, надергать из нее перьев.

Олада. То-то она прошлый раз кричала: «Он придет, придет, он освободит меня из рабства!» Как напьется или нажрется, так обязательно Славку Горелика какого-то зовет. Слушай, граф, она ни разу никакого Бенни Мэндела не называла.

Воронцофф. Шат ап, Ник! Ни слова больше на эту тему! (Горелику.) Нет, Бенни, таких, как вы описываете, у нас тут сроду не было. Но не горюй, душка, найдутся и не хуже.

Из дома Фэймоса выходит Софи. Она в лыжном костюме и с лыжами. Деловито проверяет экипировку.

Олада. Куда рулишь, София Премудрая?

Софи. Будто вы не знаете, дядя Коля. Всего неделя осталась до стартов Килиманджаро, надо тренироваться. (Замедляет шаг, внимательно изучает Горелика.)

Воронцофф. Дочь министра-капиталиста, барона Фамуса, если по-русски. Софи Фэймос, олимпийская чемпионка. (В сторону.) По ночным видам спорта.

Софи. А вы дурак, дядя Евгинарий. Ваши реплики в сторону прекрасно доходят до моих ушных мембран, еще не тронутых возрастом. Граф, не стыдно ли вам постоянноволочиться за молодежью? Ваш друг из Рио-де-Жанейро еще подумает, что вы что-то обо мне знаете.

Горелик. Простите, мисс, но почему вы решили, что я из Рио?

Софи. По вашей шляпе. Никто из бразильцев не носит такого, но наши все возвращаются из Рио в таких шляпах. Им, тем нашим, ну, скажем, дяде Коле и дяде Жеке, кажется, что после поездки в Бразилию они стали авантюристами, между тем не вылезали из бара отеля. А то еще на родину предков повадились, изображают там всяких гусар, поручик Голицын, корнет Оболенский, всяких там Лермонтовичей и Пушкинзонов. В недалеком прошлом приехали два этих наших бюргера из Санкт-Петербурга, такие, видите ли, загадочные, как будто там какой-то кусок любви отхватили. И все время норовят «а труа», даже с племянницами.

Горелик. Какая наблюдательность! Какая проницательность! Какой высокий моральный стандарт! Разрешите, я провожу вас до вашей трассы?

Софи. Только без расчета на куики. То есть без пистона, по-рашенски.

Горелик. О, Боже мой! Юная баронесса! Ведь вы же шестнадцатая баронесса из третьего колена Фамусов, не так ли? Вы удивлены, вы даже шокированы, однако, поверьте, в этой разработке нет ничего скабрезного. Дело в том, что я историк, архивист и моя главная тема — это родословные российского дворянства. Ваш род я прослеживаю до Смутных времен. В войске Лжедимитрия Первого сражался бельгийский капитан Фома Усс. Считалось, что он пал на поле брани, однако я достоверно установил, что он в течение пятнадцати лет после даты предположительной смерти получал пособие от саксонского короля. Теперь держитесь за что-нибудь, лучше всего за меня, Сонечка! Россия притягивала бродячих капитанов своими женщинами. Кавалер Усс остался в России и женился на дочери боярина, то есть барона, Кайсынкайсацкого. Эта фамилия вам, конечно, известна, однако вы никогда не предполагали такой кровной близости к Мими, что была национальным сокровищем как Англии, так и Калмыкии. Ага, я вижу вы слегка закачались? А ведь мы только начали рассказ о славной династии, о которой немало всякого, в том числе и клеветы, распространялось в свете.

Софи. Чем это от вас так сильно несет?

Горелик. Это водка «Жириновский».

Софи. Я потрясена. Вместе с запахом водки «Жириновский» вы приносите мне память о капитане Фоме Уссе, о котором я, признаться, никогда не находила никаких сведений в семейных анналах.

Горелик. Пеняйте на анналы.

Софи. Значит, цель вашего приезда в нашу Березань…

Горелик. Интервью, интервью и еще раз интервью. С их помощью я надеюсь найти недостающие звенья в генеалогической паутине семейств Олада, Воронцовых, Фамусовых, фон Молчалиных, Нардин-Нащокиных и Кайсынкайсацких-Соммерсет. Меня, собственно говоря, зовут по-русски доктор Горелик, Слава Горелик, всегда к вашим услугам, а по-английски Бенни Мэндел, если позволите. Вы понимаете?

Софи (очень возбуждена, с трепетом). Еще бы не понять! Как могу я не понять, ведь вы, сударь, как это по-русски, являнствуете фром моих мечт, подобен Онегин, подобен Байрон…

Горелик. Ну, с этим мы разберемся, барышня.

Парочка исчезает в глубине сцены.

Между тем князь и граф сидят на краю фонтана в глубокой, почти ступорозной задумчивости: веселое опьянение патриотическими водками сменилось черным сплином, этим нередким спутником русской аристократии.

Воронцофф. Терпеть не могу таких Бенни Мэнделов. Сталин знал, как с ними управляться, а теперь они вертятся повсюду с такой самонадеянностью, как будто весь мир их удельный штетл.

Олада. Однако ты слышал, он проговорился, он представился нашей нимфоманке под другим именем. Слава Гоурелли или что-то в этом роде. Ты слышал, Джин?

Воронцофф. Ничего я не слышал.

И слышать не хочу.

Олада. Нет, ты слышал! И ты прекрасно понимаешь, что это именно тот парень, которого ждет наша Какаша. Сколько раз она нам грозила: вот приедет Славка, Славка нас рассудит! Он меня вырвет из ваших жадных лап! Славка — это горелик моей души и тела. Вот так она все время твердит, тьфу тебя и изыди!

Воронцофф. Ник, я хочу тебе сказать, что я устал от этого мира. Здесь не происходит ничего, кроме постоянного обмана. Едва лишь замерцает огонек гармонии, как тут же тебе в лицо расхохочется какая-нибудь посторонняя харя, ну, а уж если ты с твоим ближайшим другом, с твоим вторым «я» влюбишься в девушку, если вы женитесь на ней, жди, кто-то возникнет из хаотического кружения тел, называемого человечеством, и заявит свои права на мечту, больше того, на вашу легитимную супругу.

Олада. Джин, нам придется его убрать.

Воронцофф. Как убрать?

Олада. Ну, как когда-то в батальоне учили. (Показывает, как бросают нож.)

На сцену весело возвращается Горелик, шагает широко, размахивает руками: очевидно, весьма доволен прогулкой с олимпийской чемпионкой. Замечает собутыльников.

Горелик. Хей, бразерс, я хочу вам дать по миллиону баксов, чтобы вы искали мою любимую, девчонку по кличке Какаша. (Вынимает из рюкзака два увесистых пакета.) Это тебе, князь! А это тебе, граф! Можете не волноваться, чисто вашингтонская продукция. Ну, а если приведете ее ко мне в более-менее пристойном виде, получите десять. Чего десять? Да лимонов же, князье неотесанное! Итак, ищите, ребята! А я пока пойду придавлю пару часов. Похоже на то, что события на этом пятаке будут закручиваться, как смерч. Я сказал смерч, а не смерть, но это не значит, что эти явления далеки друг от друга, по крайней мере фонетически, нес па? (Собрав шмотки, включая и мешок с налом, весело уходит в гостиницу.)

Едва только за ним захлопнулась дверь, как на улице появляется прелестная Светлякова Н.А., Какаша. Порванная цепь свисает с шеи. Туалет оставляет желать лучшего в смысле завершенности. Поражают босые ноги. Словно фурия, полуодетая девушка проносится вокруг фонтана и сильно толкает присутствующих, то есть двух благородных друзей, в снежную чашу.

Какаша. Гады, вы снова передо мной! Думала, что уже вырвалась на свободу, и опять нарвалась на мужей-мучителей! Мерзавец Жека, мерзавец Колян, вы почему мне ничего не оставили? Ни порошков, ни бузы, хоть шаром покати во всем доме! Убирайтесь с глаз моих долой, проклятые отрыжки байронизма, пошлые кочерыжки романтизма, замшелые «лишние люди», мужские климактерички! Ха-ха, граф и князь, электрик и водопроводчик! Аристократы-лавочники!

Олада. Да ты что как с цепи сорвалась, Какаша?

Какаша. А с чего же я сорвалась, гудило грешное?! Ты что, не видишь, что болтается с моего ошейника? Не ты ли сам защелкивал его столько раз, князь Изверг?! Хорошо еще, что Полкан помог, перегрыз. Бедный пес чуть не поломал зубы. Только один он меня и любит в целом мире.

Воронцофф. Это неправда, не он один. Успокойся, Наталья Ардальоновна! Разве ты забыла, какую роль играет эта цепь в наших отношениях? Ведь это же чистая метафора, ничего больше.

Олада. Дева, ты че, забыла, что сама напросилась на цепь в своих метаниях? Не ты ли говорила, что в калифорнийском заточении у тебя установились с цепью особые отношения? Да ты скажи только слово, краса-колбаса, и мы покончим с этим факин-цепь-бизнес! Я лично тебя без цепей больше люблю, а у Жеки это ж просто метафантазмы, ну ты ж знаешь. Брось яриться, дева! Ежели, как ты говоришь, в доме нет ничего, то чего же ты тогда насосалась?

Какаша. Клей нюхала. Ну, что зенки разинула, аристократия? Даже ты, Олада, знаток питерского подполья, и то не знаешь такого способа, а у нас он был в ходу еще со времен системы. Просто и гениально, как все простые и гениальные гадости. Кладешь открытую банку какого-нибудь «БФ» на дно пластикового мешка и сама башкой в этот мешок влезаешь. Так я нанюхалась до того, что привиделось, будто Славка сюда приехал, будто он где-то совсем рядом, будто меня ищет. Вам он тут не попадался, ваши сиятельства?

Олада. Какаша, любимая наша чувиха, мы тут с Жекой надыбали два пакета по миллиону баксов. Мы отдаем их тебе, но только с одним условием: завтра утром мы втроем покидаем Березань, летим в Париж и там садимся на кругосветный «Конкорд». (В сторону, с жаром.)

Водопровода ток хрустальный
Пусть ржавчиною прорастет,
Но не допустим шуток сальных,
Похожих на дрянной ростбеф!

Какаша (хохочет). Олада, ты прибавляешь! «Прорастет — ростбеф» — это уже постмодернизм! (Забирает пакеты.)

Слышится сильный шум, как будто внутри дома кто-то скатывает по лестнице всю затоваренную бочкотару. Доносится могучий бас: «Молчать! В сортир твой факин факс! Фак твою в коробку, уничтожу! Молчать, слушать и выполнять! Иначе из Думы вылетишь в яму! Пять минут на раздумье!» Из двери дома выходит Пол Фэймос, цветущий старик. Он в деловом костюме, но в яркой лыжной шапочке. Возле уха мобильный телефон.

Не замечает присутствующих. Между тем граф и князь пытаются удержать девушку Какашу от ее бурного стремления взлететь на самый верх фонтана и изобразить нимфу. Попытка проваливается, и красавица воцаряется над площадью.

Мистер Фэймос сует телефон под мышку, подходит к дверям своего банка и открывает их большим фамильным ключом. Вдруг застывает в глубокой задумчивости.

Фэймос. Что происходит? Мне семьдесят лет, но по ночам меня преследуют сексуальные видения.

В ночных мечтах я Казанова,
Но сладости сии горчат.
То нимфу трахаю лиловую,
То жму корову сгоряча.

Должно быть, это из-за того, что я поэт. Меня тут все финансовым тираном считают, а я поэт, прежде всего поэт! (Оборачивается и видит Какашу, которая немедленно принимает жеманную позу, как бы прикрывая срам обрывками одежды и тончайшими своими ладонями.) Боже мой, это она, нимфа моих ночей! Лиловость этих глаз неповторима, я не мог ошибиться! Нимфа, откуда ты прилетела в нашу лыжную тмутаракань, в мои дикие сны?

Какаша. Жила я на воротах Нарвских,
Парила средь балтийских вод.
И осеняла финнов варварских
Лучами счастья и невзгод.

Олада. Ты ее меньше слушай, Пол. Это обыкновенная студентка из Северо-Западного университета, чумная, конечно, но они там все чумные. Как нанюхаются клею, так их не остановишь.

Фэймос. Князь, меня не обманешь. Она необыкновенная, у нее почти забытый в наших краях русский акцент. Я так и вижу ее и парящей, и осеняющей, и снижающейся прямо в руки того, кто ее ждет, того, кто измучен ее нематериальными явлениями. Дай руку мне, красотка, и в церковь со мною пойдем! Надеюсь, сорокапятилетняя разница в возрасте тебя не смущает?

Какаша. Ничуть! (Спрыгивает с фонтана прямо в руки животрепещущего старика.)

Под мышкой у Фэймоса звонит телефон, грубый мужланский голос звучит во всю мощь: «Вот тебе мой ответ, факинг Пол Фэймос! Ай фак ю факингли в коробку, фак ю под хрящ, фак расфакованный в фачью ффакку, понял?

Фэймос. Какие все-таки хамы в этой Государственной думе! (Банкир в растерянности выпускает из рук красавицу и даже не замечает, как Воронцофф и Олада увлекают ее за обрывок цепи в кулису.) О, горе, она исчезла! (Тычет в свой «мобиль», нигде нет ответа.) Куда же все эти сволочи, мои помощники, провалились? Где этот косноязычный Мамм Алекс, факс-пакс?! Хорош менеджер! Каждую ночь залезает через окно в спальню моей дочери, а когда нужен, его нигде нет! (Распаляется все больше.) Сидит, молчит и ждет, сначала благословения, потом завещания. Уволю мерзавца! Отправлю его в Россию, в аппарат Государственной думы! Боже, Боже, как мне найти ту нимфу, увлеченную двумя негодяями, гедонистами Вудстока и отпрысками развращенных кокаином Воронцовых и Олада с их порочными ответвлениями от Куракиных и Чурило-Пленковичей?

Пока он так изливает свою скорбь и ярость, открывается окно на втором этаже гостиницы и в нем появляется сладко потягивающийся со сна Слава Горелик.

Горелик. Сколько же я спал, десять минут или десять часов? (Замечает внизу одинокого банкира, прислушивается к его ламентациям.) Вы ошибаетесь, барон, на вашем склоне горы нет ни одного потомка былинных князей Чурило-Пленковичей. Те гнездились за границей вашего штата, может быть, в Вермонте, поближе к летописцу. Что касается Куракиных, то они действительно присутствуют в здешних аборигенах, в том числе и в вас, мой барон. Я, конечно, понимаю, что этими связями нечего гордиться, но тут есть и другая сторона медали — Куракины отменно сражались в течение четырех веков за русские интересы, теряли конечности, но не теряли пыла. Так и вошел один из них в ствол Кайсынкайсацких, если вы позволите, барон.

Фэймос. Три вопроса. Откуда вы знаете, что я барон? Откуда у вас эти сведения о наших родословных?

Горелик. Я давно знал о вас многое, но, как вижу, не все. То, что вы, оказывается, поэт, и недюжинный, сударь, для меня ново. Откуда у меня сведения о родословных? Книги, старые хроники, архивные изыскания. Давайте ваш третий вопрос.

Фэймос. Вы из КГБ?

Горелик. Нет, из ВРИИАНРФа. Всероссийский институт истории Академии наук Российской Федерации к вашим услугам. Доктор наук Мстислав Горелик, он же Бенни Мэндел для удобства путешествия. Я только что из Санкта, с командировкой РАН. Вот, пжалста! (Протягивает Фэймосу довольно гадкого вида бумажку.)

Фэймос. Да я и без бумажки вижу, что вы настоящий русский человек. Какая удача! Сейчас попробую по-русски.

Посредь людей американски
Не можно сделать конфесьон.
Повсюду эти ихи глянцы,
Российский дух не посвящен.

Если бы вы знали, мой друг, как плоть моя искусана духовными уколами.

Горелик. Вы, кажется, хотите мне в чем-то исповедоваться, барон?

Хоть я не пастор православный,
Всего лишь жизни скоморох,
Спокойно доверяйте Славе
Рассказ о ваших комарах.
Ну давайте!

>

Фэймос. Да я весь горю, разве не видите? Весь потом заливаюсь!

Горелик. Вам нужно охладиться. Полезайте в фонтан! Поглубже, по горло, ваше сиятельство! Сейчас вам станет лучше.

Фэймос (барахтается в снегу фантана). Мне уже лучше. Никогда не думал, что у нас тут такая целительная купель.

Ну, приготовьтесь, мистер Мэндел,
Принять признания души,
Что изогнулась, словно модуль,
Страдая, как сплошной ушиб.

Дело в том, что меня мучают во снах видения молодой женщины с лиловыми глазами…

Горелик. Меня тоже!

Фэймос. …и вдруг, сегодня утром, не далее как полчаса назад, я встретился с ней во плоти и даже лобзал ее в шею сзади.

Горелик. В шею сзади? (С нарастающей тревогой.) Где она? Как она выглядит? Как ее зовут?

Фэймос. Я имени ее не знаю,
Хотя я отдал бы свой банк
За чистый звук, как имя Зоя,
Иль Глория де Шарабан!

Она была полуголой и с обрывком цепи на шее, глаза излучали сильнейшее лиловое свечение. Неотразимая! Увы, пока я на секунду отвлекся, ее утащили два местных развратника, электрик и водопроводчик. Теперь она пропала, пропала навсегда! Господи, прости старому дураку его прегрешения, а вы, путник из города имперской нашей славы, скажите, что это — любовь или похоть в чистом виде?

Горелик. Любопох в чистом виде, мой барон. Портрет, который вы тут нарисовали, очень похож… ммм… на одну мою корреспондентку. Вы помните ее имя — Наташа, Какаша? Если уж исповедоваться, барон, тогда полный вперед! Признавайтесь!

Во время этого диалога в глубине сцены появляется Алекс Мамм (фон Молчалин). Не решаясь приблизиться, он ждет окончания беседы.

Фэймос. Вы мне не верите? Слово дворянина! Ноу информейшн эбаут хер айдентити. Последнее, что осталось, звук ее голоса. Он прерывался, как будто кто-то затыкал ей рот. Слабел и прерывался, прерывался и слабел. Однако она пела, пела!

Горелик. Вы помните хоть одну строчку из ее песни?

Фэймос. Попытаюсь вспомнить. (Изумленно.) Помню всю строфу! Она пела приблизительно следующее:

Тебя я помню, Словко-Словко,
Твой сладкий груз, плечей размах,
Твою античную головку
Мечту троянских Андромах.

Это, действительно, было похоже на одну из песенок мадам де Шарабан, которыми меня в детстве потчевала бабушка Мими.(Открывает рот в изумлении.) Словко-Словко… Это о ком же она пела, кого это она так помнит?

Горелик. Куда эти гады ее потащили?

Фэймос. Небось ухапкали красу
В тот тминный бор, что на востоке,
Где стайки пестрых карасей
Напоминают о Вудстоке.

Телефон звонит у Фэймоса под мышкой. Горелик немедленно срывается с места и в следующий миг исчезает. Мамм, все еще не решаясь подойти, звонит по мобильному телефону.

Мамм. Звиняйте, дядя Паша, это Леха спыкает.

Фэймос. Кто вы такой?

Мамм. Дык ваша ж племяша ж. Управленец вашего ж банка. (Хмыкает.) То есь не банка пивы, а банк, где деньги повышают себя.

Фэймос. Похвально, что вы объясняетесь по-русски, но все-таки я вас не знаю. У меня таких менеджеров быть не может. Мой менеджер должен постоянно быть на связи со мной. Не существует такой менеджер, которому звонишь, а он не отвечает.

Мамм. Дык не вписался же ж в поворотные ворота. Софа прикидки катала, а я ей лэпсы секундометрил. Размечтался, ну, эквипмент и пошел вразнос, правая туда, левая сюда. Пока летел, слышал ваш звонок, но ответить не вспомогательствовал.

Фэймос. Ладно, хватит дурака валять с твоим русским. Пользуешься моей слабостью. Последний раз прощаю, понял? Подойди сюда. Ты видел человека, с которым я только что разговаривал? Он говорит, что он из Академии наук, специалист по родословным российского дворянства. Однако не верю. Есть подозрения по его части. Ой, боюсь, не для родословных этот молодец сюда приехал. Не замышляет ли похищения девиц? Ну, скажем, ну, скажем, моей дочки ненаглядной, моего олимпийского золота.

Мамм (пораженный). Да вы че, дядя Паша, вы че?

Фэймос. Любой мужчина настоящий
Всегда мечтает уволочь
И образ весь, и малый прыщик
Влекут его, как волчья ночь.

Ну, ладно, я тебе, Леха, поручаю ответственное задание, как говорят юные гайдаровцы в кинофильме «Судьба барабанщика». Ты должен собрать всю информацию об этом человеке. Где родился, чему учился, не сидел ли, не участвовал ли в антиправительственной диссидентской деятельности, не голубой ли и как у него с иммунной системой, а самое главное, зачем к нам, в Березань, явился.

Мамм. Йессэр!

Фэймос. Справишься?

Мамм. Йессэр! Надо сразу в Америку позвонить, раз такое дело.

Фэймос. В какую еще Америку, мы и так в Америке семьдесят восемь лет живем.

Мамм. Разве вы не знаете, что мы называем Америкой в кругах молодежи?

Фэймос. Ах, это. Рискованное дело, что и говорить, но позвонить надо. Будь осторожен с этой Америкой: она хоть и все знает, но не все. Бери у нее то, что она знает, но не отдавай того, чего мы сами не знаем.

Мамм. Иду на связь. Да, кстати, дядя Павел, вам Софа ничего не говорила? Мы собираемся пожениться.

Фэймос. Что-о-о? Лыжник-неудачник на олимпийской чемпионке? Такого мезальянса я никогда не допущу!

Мамм. Значит, в Америку сами будете звонить? А что, если они спросят о ваших делах с Думой, с кем матюкаетесь по утрам?

Фэймос (рявкает). Нет, это ты будешь звонить! У тебя, я вижу, прямой телефон в Америку. Звони, женись, делай детей, разводись, отсуживай капитал. По всем законам жанра ты должен меня сожрать, но мне наплевать!

Из-за угла кафе «Анкл Саша» выскакивает разгоряченный Слава Горелик. Пронзительным голосом поет призывную песню.

Горелик. Если кликну я,
Отзовешься ли ты?
Выпьем ли «Клико»
Или в грязь полетим?.. Твой образ был, как небо голубое,
В простых мечтах еврейского ковбоя…

Может быть, лопухнула моя разведка, и ее здесь просто нет, как не оказалось ее в Санкте, когда я сбежал из крытки, как не оказалось ни в Эл-Эй, ни в Израиле, ни в Рио.

Скажите правду, барон, вы действительно сегодня целовали полуобнаженную девушку сзади в шею?

Фэймос. Конечно, нет. Я просто вас немного разыгрывал, мой слишком молодой друг. Дело в том, что я ожидал вашего появления. Дело в том, что я ведь по совместительству являюсь мэром этого местечка. Так вот, мне звонили из Америки и сказали: «Ждите гостя. Выдает себя за ученого, а на самом деле ищет по всему миру какую-то бежавшую девушку».

Горелик. Больше ничего не говорили? Странно. Могли бы сказать, например, что я продал крейсер Китаю. Пошли бы они подальше, все эти Америки, России и Китаи! Кому какое дело, за кого я себя выдаю, где я шатаюсь, кого я ищу? Я пускаюсь в финансовые махинации, повязываюсь с подонками бывшей гебухи просто потому, что пытаюсь стать хоть немного счастливым, а ведь что сказал Джефферсон: каждый гражданин имеет право на погоню за счастьем. Это совсем не значит, что он станет счастливым, как я понимаю, но на погоню-то я имею право, как всякий незадачливый путешественник, не так ли? Еще недавно я считал себя участником молодежного движения, а теперь, когда движение покатилось вниз, а возраст повысился до тридцатки, я лишь стараюсь быть одновременно и богатым, и не гадом. Неужели такой малости не подарит мне весь этот рок-н-ролл?

Фэймос. Я вижу, вы светский человек с должной долей разочарования. Как светский человек светскому человеку я хочу сообщить вам приятную новость. Сегодня вечером наша община устраивает бал аристократов. Будут все, во всяком случае, все достойные люди, записанные в «Бархатную книгу».

Окруженная небольшой, но очень активной толпой, на сцене появляется Софи. Среди присутствующих мы видим почитай всех участников пьесы: двух репортеров, Воронцоффа и Оладу, присоединяющихся к толпе папу Фэймоса, Алешу фон Молчалина, Славу Горелика, а также Габи Нарда и его супругу, мадам Лиди. Шествие возглавляет Мими Кайсынкайсацкая в кресле-каталке.

Мими. Город, встречай свою героиню! На сегодняшних прикидках по скоростному спуску Софи Фэймос показала недосягаемое для соперниц время! Моя любимая племянница… Моя родная племянница принесет в нашу долину свое второе олимпийское золото! И это будет наша простая русская девушка, баронесса Фамус! Пусть злые языки болтают о распаде аристократии, вот вам результаты налицо! Русские девушки, мы всегда были первыми как в мощных атаках, так и в нежных капитуляциях! В 1912 году я была первой дамой, прогулявшейся по Невскому в брюках «жюп-кюло». Толпа опознала меня как женщину-летчицу, хотела растерзать, но вмешалась наша армия. Полковник-душка был так хорош собой, а я при всем моем суфражизме была так легкомысленна…

Репортеры. Барышня Софи, расскажите о себе больше. Правда ли, что в вашей личной жизни назревают серьезные перемены?

Софи. Вся моя личная жизнь — это спорт, без спорта не мню я себе личной жизни. (Находит глазами приезжего Славу Горелика и глазами же показывает ему в сторону гостиницы. Горелик хохочет и идет куда показали.)

Репортеры. Скажите, барышня Софи, почему вы так быстро спускаетесь?

Софи. Вы знаете, я не знаю, почему я так быстро спускаюсь. (Взбегает по ступенькам своей гостиницы.) Спасибо тебе, мой верный народ! Говорят, что вечером будет бал, ну, значит увидимся. А пока что мне надо проверять счета. Счета, счета, счета! (Исчезает внутри гостиницы.)

Габи Нард отводит свою супругу мадам Лиди в сторону.

Нард. Ты понимаешь, что происходит, мой медок? Девица на глазах у всех скрывается в спальне незнакомца.

Лиди. Бессовестная!

Нард. Слишком мягко сказано, мой медок. Тут прокручивается хитро сплетенная интрига. Софи интригует своего возможного женишка, нашего племянника Алекса Мамма, и одновременно своих бывших (или настоящих) любовников Воронцоффа и Оладу, которых она называет по-русски дядя Жека и дядя Колян, а ведь они, как любому медведю известно, ничего не могут поодиночке, только всегда вдвоем.

Лиди. Ах, мой медок, как это сильно закручивается! Беспутная особа пытается таким образом вытянуть из парней сведения о какой-то калифорнийской наркоманке, которую они, по довольно достоверным слухам, прячут в заброшенном бунгало за перевалом Инаксессибл Аксесс. Держись за что-нибудь, дружок. Сегодня в супермаркете я подцепила интересненький слушок из международных кругов. В парижском «Геральде» промелькнуло сообщение, что за сведения об этой наркоманке назначено вознаграждение в один миллион, а за благополучную ее доставку в назначенное место все десять миллионов!

Нард. Кстати, нет ли у тебя сведений о том бунгало на Недоступном доступе?

Лиди. Как раз сегодня после супермаркета я натолкнулась на шепоток в аптеке. Говорят, что оттуда прибежала незнакомая собака невероятных размеров, в общем, некое существо сродни тигру, но с человеческими глазами, а за ошейником у нее была обнаружена записка с двумя словам: «Помогите! Помогите!» Кто-то шепнул, что пса — он представился как Полкан — потом увел Алекс Мамм, якобы для того чтобы сделать ему нужные прививки.

Нард (дрожит от возбуждения). Ну вот изволь, мой медок, подтверждаются наши прежние догадки. Теперь ясно, что Джин и Ник действительно выращивают собак-мутантов и отправляют их в Колумбию для охраны кокаиновых склонов. И второе: не правда ли странно, что записка попадает прямо в руки нашего Мамма? Быть может, и он интригует против своего хозяина в надежде вырвать у того согласие на брак с Софи, чтобы стать совладельцем банка? Ты видишь, всяк здесь, в центре, интригует против другого, но главным интриганом является…

Лиди. Употребляй женский род, милок. Главной интриганкой является Софка. Этой юной особе мало спортивных успехов, она хочет одновременно выйти замуж за всех мужчин мира и завладеть их… ну, капиталами. Она не видит в человеке человека. Для нее любой человек — это человек с этим или без этого. То есть с деньгами. Ой, у фонтана сходятся Фэймос и Мамм. Я умираю услышать их разговор! Где бы спрятаться?

Нард. Давай превратимся в березы. Не будут же их пересчитывать в суматохе.

Превращаются в березы.

В течение разговора супругов-сплетников все спортивные болельщики уже разошлись. Остались только Мамм и Фэймос.

Фэймос. Ну что, будущий зятек, какие у нас новости?

Мамм. Я не женюсь на ней. Дворянская честь мне не позволит сочетаться браком с юной распутницей, ввести в генетический код старинного рода пороки горнолыжного спорта.

Фэймос. Ты еще скажи, что Молчалины — от Владимира Ясно Солнышка, а Фамусы-де лишь в XVI веке пожаловали в златоглавую, да и то с ненастоящим именем. Довольно, хватит с меня этих головоломок. Отныне я буду называть вещи только собственными именами. Могу себе позволить такую роскошь в свои семьдесят лет.

Пора лукавства миновала.
Сократ, будь ты моим цэка!
Уединюсь на сеновале
С бокалом пламенных цикут.

Очищай офис и проваливай, хам! Но прежде скажи, куда ты дел Полкана?

Мамм. А че лаетесь, босс? По-русски говоря, чего хочете? Будем побеседовать или нет? Перехожу на язык бизнеса. Полкан отпущен в лес, для связи ему даден мобильный телефон. Вся банка данных на интересующую вас персону у меня в кармане. (Вынимает банку данных.) Америка, а точнее мой бадди Джимми Крукс, немедленно откликнулась. Джимми даже сказал: обращайся почаще и по любому поводу. Итак, вот чем мы располагаем. (Вытягивает из банки ленту и читает.) Мстислав Игоревич Горелик, также известный как Юрий Попов, Поп Юрьев, Федор Васильев, Василий Федоров, Андрей Лебедев, Лебедь Андреев — последний паспорт выдан в Красноярске, вы, конечно, понимаете, кем, — ну и наконец, по свежим сведениям Америки, Бенни Мэндел, родился в 1966 году в городе Тэйнт-Пит Ленинградской губернии. Происходит из потомственных марксистов частично еврейской национальности. В 1986 году, будучи студентом ЛГУ, увлекся философией, за что был позднее арестован. Провел за решеткой КГБ три года, которые, как он однажды выразился, «прошли, как три дня». В 1991-м, освободившись, вступил в Коммерческий союз молодежи, то есть комсомол. В 1991-м же стал известен тем, что купил колонну грузовиков с цементными блоками и использовал их для защиты Белого дома (Москва, не Вашингтон) от танков. 1992-й и 1993-й, как там выражаются, «прошли под флагом приватизации». По некоторым сведениям электронных ведомств мистер Горелик участвовал в приватизации большого числа боевых кораблей Северного Флота для дальнейшей их продажи в еще недостаточно развитые страны. Для отвода глаз организовал Общество борьбы за чистый воздух, то есть против выхлопа человеческих газов. Последующие годы заполнены хаотическим передвижением по разным странам мира, скупкой недвижимости и анархической благотворительностью. Основные достоинства мистера Горелика: мужская внешность, больше никаких. Основные недостатки мистера Горелика: неумеренное злоупотребление шампанским, лицами женского происхождения, а также на неумеренной скорости эбьюзает дорогие машины. Эмоциональные вспышки. Не всегда ясная речь. Появления под видом других личностей. По недавним сведениям мистер Горелик стал одержим непонятным по силе чувством к гражданке СССР Наталье Ардальоновне Светляковой, также известной как Какаша, 1973 года рождения, проживающей нелегально на территории США и подлежащей розыску. В целом Америка считает, что и сам мистер Горелик подлежит розыску и аресту для передачи его нашим коллегам из России. Я мог бы его вызвать на дуэль, как это делали мои предки, но разве я могу драться с евреем?

Фэймос. А чем евреи не люди? Между прочим, Владимир Соловьев и Лев Николаевич Толстой относились к евреям очень сносно. Я уверен, что с ними можно драться и даже подстреливать. Нет-нет, я тебе ничего не советую, ты должен сам подумать. Ну, в общем, можешь вернуться в свой офис. Ради памяти о твоем отце, с которым мы вместе служили в 82-й авиадесантной, я тебя прощаю.

Забрав «банку данных», Фэймос уходит. За ним — Алекс Мамм.

Некоторое время на сцене находятся лишь два репортера, которые нацелили свои камеры и микрофоны на окна гостиницы. Прислушиваются к ритмичному поскрипыванию и спорадическому повизгиванию, доносящимся из гостиницы. Заметно, что здание начинает потряхивать.

Появляется Какаша. Ее трудно узнать.

В роскошной шубе она выглядит, как красавица из шикарных спортивных кругов. Из гостиницы в это время доносится вопль чемпионки.

Какаша. И здесь трахаются! Везде, везде они только и делают, что трахаются. Ни одно млекопитающее не трахается так часто, как человек. Детородная функция давно стала второстепенной. Первостепенной стала жажда сласти. Не страсти, а сласти, говорю это как профессионалка секса. Первичный инстинкт превратился в эротическую наркоманию, если только он изначально не был таковым. Даже толстые дядьки и тетки бесконечно трахаются друг с другом. Что касается юных и красивых, к которым я отношу и себя, то они уже давно превратились в сексуальные машины.

Пускай избыток шоколада
Течет к сластене-шаху, ну,
Бараний бок уже обглодан,
Теперь он требует шахну.
Позвольте, где же упованье
Любви, надежды нежный смех?
Дрочишь в забытой Богом ванне
И гладишь собственный свой мех.

Ой, что я тут бормочу, бессовестная, богохульная? Ведь если уж дана нам такая забава, значит, неспроста. Ведь были же, наверное, моменты в человеческой истории, когда ангел, падший или парящий, какой-нибудь холозагор или олеожар, одним словом, некий мощный демиург, трахал девушку и все о ней знал?

Какая же я была дрянь, молокососка! Как я могла выйти замуж сразу за двух американов, Жеку и Коляна? Но почему я, такая дрянь, чем дальше, тем глубже, вспоминаю ту ночь со Славкой на Елагином острове? Почему мне все время кажется, что он появится, хотя он пять лет уже не появляется? Дура, вдолбила себе, что если он появится, значит, не совсем еще засосала сласть людская со всей ее параферналией: кондомами, пружинками, пилюлями, подмывками и полосканиями, что мы вдвоем с ним, только с ним, окажемся в объятиях страсти, не знаю уж какой, земной или небесной, во всяком случае, той, что жду. Жду, как дура. Ну какого черта я сюда приперлась, в Березань? Надо было сразу, как только оторвалась от мужей со всей кучей денег, линять в аэропорт, а вместо этого отправилась по модным бутикам и вот теперь в полном прикиде сижу у фонтана, превращаюсь в сосульку и разглагольствую.

В этот момент одно из окон гостиницы с шумом распахивается. Из него олимпийской кошкой ловко выпрыгивает Софи. Вслед за ней вылетают ее чемпионские ботинки.

Софи. Прощай, луна моя дневная, золотой принц, чао, чао!

В ответ слышится сильный мужской храп. Софи подбирает свои ботинки и смеется, смеется. Идет босиком по снегу, превосходная и счастливая. Вдруг видит одинокую фигуру Какаши и застывает на ходу. Две юные женщины долго смотрят друг на дружку, разделенные пятью годами жизни, соединенные чем-то, о чем они только могут догадываться, пойманные в сети триумфов и позоров. Софи с силой рвет «сеть» и уходит. Наташа, подгибаясь, волочась, потом выпрямляясь и гордясь, улетает в сторону горы и исчезает.

Репортеры. Какие кадры, елки-палки!
Она летела, как газель!
В восторге будут даже волки
Российских фирменных газет!

Второй акт

Сцена представляет собой все ту же главную улочку поселка Березань, однако за время антракта с ней произошли разительные изменения: сошли снега, расцвели своей скромной, но неотразимой красой березы, забил фонтан, все окна и двери открылись. Иными словами, классическая триада (единство времени, места и действия) слегка нарушена: за несколько часов, прошедших с утренних событий, Березань оказалась в иной климатической зоне. Гора, впрочем, по-прежнему бела. Там работает подъемник и проскальзывают вниз фигурки лыжников.

Сумерки. Бал развивается вокруг фонтана, над которым развешаны гирлянды ламп. В глубине пространства — бар с двумя тульскими самоварами и медный квартет. В своей интерпретации он исполняет «Весну» Антонио Вивальди.

Слева от фонтана хозяева, барон Фамус и его дочь Софи, а также почетный гость доктор Слава Горелик, он же Бенни Мэндел.

Приглашенные цепочкой тянутся к этой тройке для обмена светскими приветствиями.

Фэймос. Ну, Слава Горелик, без пяти минут родственник, сейчас к тебе приближается женщина-легенда.

Горелик (очень живо). Где?

Публика расступается, торжественно в своем кресле подъезжает Мими.

Горелик. Я счастлив познакомиться с вами, княжна Мими!

Мими (холодно). Чему обязана?

Горелик. Во-первых, вы для меня ходячая, то есть я хотел сказать катящаяся, легенда. Я столько времени провел в архивах, изучая ваше происхождение, но не подозревал, что вы по-прежнему столь живы. Какая комбинация генов! О, это блистательное соединение воевод Рюриковичей с басурманской элитой и затем с британским кланом, известным со времен короля Артура!

Мими (по-прежнему с холодком, но уже не так сурово). А во-вторых, мон шер?

Горелик. А во-вторых, Серебряный век, мадам. Насколько я понимаю, вы как молодая красавица тех дней входили в круг княжны Саломеи Андроникашвили, не так ли?

Мими (довольна). Не я входила в ее круг, а как раз наоборот. Ее мы принимали. Судейкиной, однако, от ворот поворот. Хорошенькая мордашка еще не индульгенция. Именно на ней висит вина за трагедию с общим любимцем, нашим Адонисом. Вы, конечно, знаете, кого я имею в виду?

Горелик. Ну конечно, Вячеслава Князева. В Санкте, княжна, сейчас все опьяняются Серебряным веком.

Мими. Никакого Серебряного века не было. Были серебряные ночи, и гвардейцы метались по девичьим квартирам. Кстати, мистер Горелик, вам никто не говорил, что вы похожи на нашего Адониса? Только волосы у того были жидковаты, а у вас-то такая крепкая копна, так и хочется потрепать!

Горелик. Извольте, буду счастлив. (Подставляет голову для трепки. Княжна с удовольствием осуществляет свое желание.) Не слабо, мадам. Копна все-таки цела. Она у меня от евреев.

Мими. Э нет, дружок, это у тебя от казаков. Казачья у тебя куделя, мон шер.

Горелик. Правда ли, мадам, что в гражданскую вы скакали с конниками Шкуро?

Мими. Я была командиром одной из «волчьих сотен». Мы партизанили, как Мишель Лермонтов на Кавказе. Красные кочаны летели веером под нашими саблями! Кто бы сказал, что под старость лет я стану такой завзятой большевичкой!

Горелик. Замечательно! Ново! Значит, вы большевичка?

Мими. Есть грешок. Господа, наш гость живо напоминает мне Яшу Железнопартизанского! Когда меня привели на допрос, я увидела отличного самца в кожаной куртке и в малиновых галифе из портьер. Я думала, сейчас всем скопом начнут насиловать, но Яшка-душка один меня увез на свою квартиру. Правда, поработал за весь штаб, ха-ха-ха! Вот, может быть, тогда и зародился мой большевизм. Ну, хорошо-с, а чем вы, мон шер, собираетесь заняться на нашей горе?

Горелик. Я собираю материал о рассеянии российской аристократии за рубежом и в бывшем Советском Союзе. Гарантирую отсутствие сарказма. Произойдет компьютерное воссоздание отечественного красавца, генеалогического баобаба. Надеюсь на вашу помощь, мадам.

Мими прокатывается дальше к буфету. К хозяевам и гостю подходит пара журналистов.

Репортеры. Привет, мистер Гоурелик, от газеты «Дейли Слип!» Значит, вы тоже аристократ, как все тузы Берчтри Вэлли?

Горелик. Берите выше, пацаны, я не аристократ, я авангардист-структуралист.

Репортеры. Святая корова, а это еще что такое?

Горелик. В том смысле, что я структурирую новую утопию взамен подохшей.

Репортеры. Холи кау, а это еще что такое?

Фэймос. Вас в Беннингтоне этому не учили? Ну, давайте-давайте, ребята, проходите! За вами еще хвост на полкилометра.

Подходят князь Гаврила Нардин-Нащокин и его супруга Лиди.

Фэймос. О друг наш Мэндел,
Славный Бенни,
Позволь тебе представить здесь
Прекрасную, как торт миндальный,
Чету Нащокиных. Он князь!

Лиди (оскорблена). Как будто я не князь! Ради рифмы у нас нередко несут вздор.

Горелик. Нардин-Нащокин,
Боже Правый,
Не верю я своим ушам!
Сей звук звучит, как артишоки,
Как пальмы грива в роще славы,
Как к пиву чудо-черемша.
Знакома ли вам фамилия Дуддельдорф?

Нард. Да-да, припоминаю, есть один Дуддельдорф, который занимается реставрацией русского антиквариата. Но что из того?

Горелик. Ну, скажем, не реставрацией, а изготовлением подделок, однако ведь и в этом есть что-то патриотическое, не правда ли?

Л и д и (мужу). Он над нами издевается! Ну, подожди, сейчас я ему устрою! (Горелику.) Послушайте, любезнейший, не принимайте нас за простаков. Многие из нас поддерживают непосредственную связь с Ленинградом.

Фэймос. Ты хотела сказать с Санктом, душка Лиди, с Санкт-Петербургом?

Лиди. Для меня он всегда Ленинград. (Поет.) «Гоурод нат шамно Наевоу, гоурод нэш хи Славик боуи-вой». Я там спросила про вас, а там говорят, что вы совсем не тот, за кого себя выдаете. Вроде как у Пушкина, ревизор-инспектор. Маша Волчицина, например, сказала, что вы сбежали с-под стражи, сэ врэ?

Горелик. Княгиня, вы мне как раз напоминаете эту Машку Волчицину с Аптекарского острова. Такая же тяжелая рыжая кошка.

Лиди. Пжалста?

Горелик. Мне нравится брать таких кошек под пузо.

Лиди (почти истерически). Пжалста?

Горелик. Фэймос, рифму на «пжалста»!

Фэймос. Пожалуйста, жимолость.

Горелик. Вот это уже рифма гиганта.

Лиди (мужу, в крайнем возбуждении). Ты слышал, ему нравятся тяжелые рыжие кошки! Он любит брать их под пузо.

Нард (глуховато). Пжалста?

Наступает очередь Алекса Мамма.

Фэймос. А это просто один из наших служащих, Алекс Мамм, но из старинного рода фон Молчалиных.

Горелик. Позвольте заметить, что до XV века они были Мамчачалины, но потом во время набега хан Мамча угнал один слог, что и дало возможность образовать нынешнюю шикарную фамилию, не имеющую никакого отношения к молчанию.

Мамм. Я не «один из», босс! Я жених вашей дочери!

Софи. И то и другое, дурачок, ты один из женихов.

Горелик. Да мы уже спотыкались друг о друга в самом начале.

Мамм. В самом начале чего?

Горелик. Да пьесы же, конечно.

Мамм. Какой еще пьесы?

Горелик. Ты хочешь сказать, что принимаешь все это всерьез?

Мамм. Жизнь для меня не лицедейство
И не шумиха, не успех,
Пусть вслед мне скажут без лакейства:
»Во имя принципов усоп!»

Как два воплощения мужской элегантности, приближаются Воронцофф и Олада.

Фэймос. Перед вами еще два представителя наших знатных родов, граф Воронцофф и князь Олада. Не исключаю, что вы с ними, доктор Горелик, успели уже познакомиться. Не исключаю даже, что нашли много общего в жизненных интересах.

Воронцофф молча кивает.

Олада. Имею честь.

Горелик. Браво! Колян лучше выступил, чем Жека. Я всегда предпочитал князей графам. Князья ведь идут от самих варягов, а графьев стало раздавать правительство по мере роста бюрократии. Далеко не отходите, ребята, есть тема для сильного триалога.

Фэймос. Ну, довольно этих представлений. Так мы до утра не перейдем к следующей картине. (Выходит в центр, поднимает бокал шампанского, обращается к собравшимся.) Дамы и господа, уважаемые овичи и овны! Сегодня мы приветствуем в нашем Геральдическом клубе Березанской долины нашего почетного гостя доктора исторических наук Горелика, также известного в некоторых кругах Америки под именем Бенни Мэндел. Несмотря на молодость, а может быть, даже и благодаря ей, доктор Горелик успел воплотить в себе иные примеры из нашей классической литературы, без которых невозможно воспитание нашего юношества, что может подтвердить и дочь моя Софи. (Выпивает бокал и тут же берет второй.) В принципе, мы можем приветствовать его дважды и трижды, если не десятижды, как историка знатных родов России и как представителя молодого поколения, близкого к Государственной думе. Мы, русские американцы дворянского происхождения, хотя и не можем по закону этой страны употреблять наши титулы, носим в себе двойной заряд патриотизма, умноженного в квадрате. Мы, рыцари России, были везде, где красная зараза начинала набирать силу. (Ищет в толпе Нардина-Нащокина.) Ты помнишь, Нардишка, дороги Вьетнамщины, сколько русских там полегло «охотников на оленей»! И сколько традиций взорлило! (Поет со слезой.)

Сыны традиций этих старых,
Не пожалели мы костей,
Меняя ментики гусаров
На парашютных войск костюм.
В те дни воздушная пехота
Под гордым стягом Stars & Stripes
Не пожалела б и енота,
Когда б он в дырку пулемета
Вдувал кощунственную страсть.
Вьетнам! Как много в этом звуке
Ловил боец и гражданин,
Стреляя из родной базуки,
Не стал от страха он заикой,
А умер средь родных ржанин!

В вашем лице, Святослав, простите, Вячеслав, виноват, Славослав или как там, спасибо за подсказку, мой добрый Мамм, Мстислав — что за имя такое, почти как у Ростроповича, — мы приветствуем златоглавую Париж, нет не то, златошпильную Лондон, ну, в общем, Петроленинград, или, как вы его хорошо называете, город Санкт, эту колыбель хама и усыпальницу хорошо воспитанных. Софья, моя юная дочь, надежда горнолыжного спорта по обе стороны Атлантики, призналась отцу, что — цитирую — «хотела бы вечно закладывать виражи с этим парнем». Я очень рад, что Софья и Слава в рекордно короткий срок нашли общий язык.

Горелик (окружен толпой поклонников). Господа, дамы! Овичи, овны! Каждый из вас может заказать свое генеалогическое древо в нашем институте по адресу: Проспект стачек, 19 дробь 17, квартира 19 дробь 91. Мы перешли на коммерческую основу, и все заказы принимаются. Цены невысокие, господа. Начиная от пятнадцати косых за древо.

В пакете с косметической подтяжкой лица, достопочтенные, с перелетом в Санкт и обратно. Что касается звезды нашего вечера Мими Кайсынкайсацкой-Соммерсет, то она получает весь пакет бесплатно!

Мими начинает кружить на своей каталке, да так лихо, что в конечном счете вылетает в объятия к вальсирующему Славе и вальсирует с ним. Каталку немедленно занимает барон Фамус. Запыхавшийся Горелик оставляет неутомимую Мими и наталкивается на суровую Софи.

Софи. Ты почему ко мне не подходишь? Разлюбил?

Горелик. Сонечка, ведь мы же не договаривались о любви, ведь мы же договаривались просто потрахаться, не правда ли? Вроде как в гору и с горы, так? А гореть ведь мы не договаривались, не так ли?

Софи. Что ты несешь, несчастный?

Горелик. Вот именно, я несчастный, не влюбляйся в меня. Ведь я же Горелик, то есть лик горя.

Софи (испуганно). Сумасшедший!

Горелик. Наконец-то ты догадалась. Сейчас я расскажу обо всем в форме баллады. (Берет гитару.) Господа, по примеру вашего мэра, когда мне трудно что-нибудь объяснить, я берусь за гитару. Баллада называется «Девушка из метро». Итак, пою.

Итак, она звалась Какашей.
Впервые именем таким,
Чудном любому кашалоту,
Мы героиню наградим.
Узри ее в воротах Нарвских,
Среди колонн мелькнет она.
Так тешил на тюремных нарах
Себя греховный сатана.
С толпой лихих волчиц соблазна
Там, на закате эсэсэр,
Она, «систему» всю облазив,
Грустит печалью, dear Sir.
Мне хочется живого, девы,
Хочу на остров ярких глаз,
Чтоб из воды, а также с неба
Звезда сверлила, как игла.
Что привело тебя, Какаша,
В клуб гребли и других утех?
Там милый мой живет алкашник,
Там ждет меня страстей кутеж…

Два диких мужских крика прорезают стильную атмосферу Березани.

Воронцофф. Я не могу, не могу, не могу слушать эту песню! Замолчи, негодяй!

Олада. Славка, заткнись, напросишься!

Горелик. Ну, теперь давайте разбираться! (Быстро подходит к двум друзьям и отводит их, едва ли не подталкивая, к фонтану.) Где мои два лимона? Где искомое?

Олада. Како тако насекомое?

Горелик. Девушка моя Какаша, Светлякова Наталья Ардальоновна. Я знаю, что вы ее киднэпнули из Вирджинии, предварительно разгромив притон в Калифорнии, за это вам полагаются две российские медали, вот вам две медали от двуглавого феникса (несмотря на сопротивление, втыкает в смокинги медали), а я за нее дал вам два лимона.

В это время на основной площадке гости делают вид, что увлечены светским приемом, на самом же деле у всех ушки на макушке.

Мими. Что там происходит?

Нард. Старо, как мир, они спорят из-за девки.

Лиди. А ново то, что наши аристократы женились на ней вдвоем.

Нард. В России сейчас все возможно.

Лиди (с бешеной скоростью выкладывает все по данной теме). Из самых достоверных! У тех был роман. Его посадили. За переоценку ценностей, там это называлось фарца. А тут наши появились, Ник и Джин, все помнят, конечно, они опустошили свои счета и отправились на историческую родину как богачи-аристократы. Девица своего потеряла, с нашими заигралась. Мальчики влюбились, как бешеные, потому что таких раньше не видели. Пошли в мэрию, там это называется загс, это от слова загост, и зарегистрировали свой менаж а труа.

Мими. Так вот почему у нас уже давно барахлит электричество и водопровод пукает.

Между тем у фонтана развивается кульминация драмы.

Воронцофф. Послушайте, нувориш, вы все-таки не забывайте, с кем имеете дело. У вас, может быть, денег много, но чести мало, малопочтеннейший. Перед вами все-таки русские аристократы и американские граждане. Перед вами поколение Вудстока! Мы с Ником вдвоем служили в сверхсекретном русском батальоне! Готовились к штурму Лубянки. Вы там безобразничали, разрушали великую державу, а мы как-никак приносим ежедневную пользу нашим согражданам на ниве двух важнейших для жизни течений. Ник, ну что же ты молчишь, ничего не делаешь? Пора с этим кончать.

Олада. Славка, в натуре ты однозначно не прав. Однозначно! Мочить нас собрался? Опоздал, товарищ, мы сами тебя приговорили, а нас все-таки двое, и в батальоне нас учили приемам атаки.

Воронцофф (в отчаянии). Не могу. Не так я воспитан.

Олада (преисполнен мрака). И я не могу. Однозначно. Убив его, мы и любовь свою убьем. Поправьте, если не прав.

Горелик (с притворным весельем). Ну вот, заладили: «Не могу, не могу». Давайте, я вам помогу. Вызываю вас обоих на дуэль! Ну, что же вы, пацаны, так обалдели? Дуэль за прекрасную даму, разве это не в лучших традициях? Ведь это же не убийство, ведь это же в кодексе чести!

Воронцофф. Выход, действительно, найден, все решит дуэль.

Фонтан затемняется, высвечивается бал. Тревожное танго.

Софи (Мамму). Он сумасшедший, ты разве не понял? А то, что ты принял за землетрясение, было просто приступом падучей.

Мамм. Это точно, нерегулярный индивидуум, об этом и в Америке говорят.

Софи. Я жду тебя, как обычно, солнце мое ночное.

Лиди. Габи, ты слышал, он сумасшедший! Этот русский сумасшедший!

Нард. Да я в этом не сомневался ни на йоту с первой минуты. Приплел каких-то Дуддельдорфов, пел про потаскуху… типичный шизофреник!

Зашелестело по всему парку: «сумасшедший, сумасшедший».

Внезапный порыв ветра.

Лиди. Дуэль! Я слышу, слышу каждое слово! Он вызвал их на дуэль! Вызов принят!

Мамм. Вот молодцы дядя Жека и дядя Колян, вот это по-гвардейски, закон гор! Все равно этот сумасшедший до утра бы у нас не дожил.

Нард. Решительно протестую! Надо звонить шерифу! Семит не может вызвать аристократа! Аристократ не может драться с семитом!

Мими. А как же Троцкий, Сталин, мой Яшка? А как же Пушкин, наконец?

Фэймос. Вуз авэ резон, гран-маман. Нужно опросить наш высший совет по всему миру, князей Куракиных в Австралии и виконта Цурило-Пленковича в Монако, и всех, что я сейчас же и сделаю с помощью современной техники. (Вынимает из кармана свой «мобиль», начинает названивать.)

С этого момента и почти до конца его пребывания на сцене «мобиль» будет звонить у Фэймоса под мышкой, и он будет вполголоса советоваться с членами совета на животрепещущую тему: может ли аристократ драться с семитом, были прецеденты или не было прецедентов?

Бал снова затемняется. Березовая роща, куда перешла троица дуэлянтов, высвечивается.

Горелик. Какое у вас оружие, хлопцы?

Воронцофф. По пистолету «макаров» и по складному ножу «арафат». А у вас какое, милостивый государь?

Горелик (обескураженно). Никакого. Только руки. И ноги.

Олада (обрадовался). Ну, значит, с безоружным драться нельзя. Дуэль отменяется.

Воронцофф. Или по крайней мере переносится. На следующий год. В России.

Горелик. Отменять нельзя и переносить нельзя. Во избежание самоубийств или бесчестной резни. Вспомните Печорина и Грушницкого, парни. Нам троим не жить на свете, или двое останутся, или один. Весьма сожалею, что так получилось. Поскольку дуэль у нас двойная, мы сделаем просто. Ты, Колян, отдаешь мне свое оружие. Мы с Жекой стреляемся, а если… хм… я уцелею, мы с тобой бросаем ножи. Это честно?

Воронцофф и Олада. Честно. Вполне. (Олада передает Горелику оружие, тот углубляется в его изучение.)

Игра теней и света. В роще дуэлянты отмеряют расстояние. На балу танцуют с некоторой маниакальностью. Царит по-прежнему Мими.

Репортеры (друг другу). Мы потеряем главное событие: убийство семита людьми благородного происхождения. Да где мы их найдем в этой чертовой тайге? Есть предложения? Нужно оставаться здесь: произойдет нечто неожиданное.

Появляется Какаша. Она в бальном платье, совершенно неотразима. Ветер услужливо взвихривает ее подол, напоминая об историческом снимке Мэрилин Монро.

Какаша. Ну вот, какая я идиотка! Потеряла шубу, потеряла билет до Москвы через Гонконг и Токио, потеряла все деньги, что мне мужья дали. Выскочила из самолета в последний момент, и вот все эти дела без меня улетели. Надеюсь, что хоть приличной девушке они достанутся.

Хочу я верить интуиции,
А не столпам слепых скрижалей!
Пускай китаец чтит Конфуция,
Славянку цепи не сдержали!
Я верю в воздух Древней Греции.
Ахилл в аттической дубраве
Меня заждался. Я в проекции,
Я словно глаз в лесной оправе!
Ну вот, опять — я, я, я! Временами тошнит от бесконечного «я».

Ее замечают. Сенсация. Все поняли, что это та, о которой столько было сказано сегодня, из-за которой весь сыр-бор разгорелся.

Фэймос. Я знал, что ты вернешься, девство!
Европа, свет мне свой прольешь!
К усталому в бесмертье Зевсу
Спиною нежною прильнешь!

Какаша. Дайте мне бокал шампанского. О, я вижу, вы люди со вкусом, пьете «Сатинже»! Дайте сигарету. Ну, а теперь говорите, где он? Кто он? Вы прекрасно знаете, что я ищу только одного — Славку Горелика, и интуиция мне подсказывает, что он где-то здесь. Ну, почему же все замялись, и вы, мой Зевс? А почему я не вижу в благородном обществе моих мужей? Не притворяйтесь, ведь вы же все знаете про нас. Вы знаете, что я Какаша.

Лиди (с высокомерной светскостью). Кстати, душка, почему у вас такое странное прозвище?

Какаша. Да это просто детские глупости. Наташа-Какаша.

Лиди (ядовито). А может быть, что-нибудь фрейдистское?

Софи. Тятя Лида, вы, кажется, попали в цель. Жертва вздрогнула!

Вальс «Домино». Сомовские мизансцены и позы.

Софи (танцует рядом с Какашей). Я тебя ненавижу, сучка! (Мамму.) Вот кто настоящая психическая, она и Славку заразила, они оба из одного дурдома сбежали.

Мамм (деловито). Значит, из России в Америку?

Какаша. Мими, вы слышали, здесь произнесли его имя! Я знала, он здесь! Сейчас появится своей такой походочкой. Ой, умираю.

Мими. Напрасно вы, милочка, так волнуетесь из-за мужчин. Они все прохвосты, и ваш Слава не исключение. Расскажите мне что-нибудь из вашего опыта, ведь он у вас, наверное, богат.

Какаша. Я вижу, вы мой друг, поэтому расскажу забавную историю. Однажды я плыла через Атлантический океан на пароходе «Куин Элизабет Ту». Изображала из себя одинокую путешественницу. Постоянно ловила на себе романтические взгляды. Сергунчик, мой пимп, подпустил цену: десять тысяч баксов за встречу. Представьте себе, платили! Хахахахахахахахахахахахахах! Ой, я так волнуюсь!

Мими. Какая дивная история! Как я жалею, что со мной такого не случилось, хотя бы на «Титанике». Да не волнуйтесь вы, моя дорогая, ведь все они таковы.

В роще приближается решающий момент. Воронцофф и Горелик встают к барьеру. Олада вынимает бутылку «Жириновского».

Олада. Ну давай, братва, обогреемся «жириком» напоследок.

Воронцофф. Однако без стаканов? Как вы это себе представляете, господа?

Горелик. Слабаем горниста. Каждому по три полных глотка. Только не жилить. (Внимательно смотрит, как выпивают его враги, потом и сам выпивает и крякает.)

Теперь пропой нам, жизни соловей,
То, что ты пел в сиреневом пролете,
Ведь «Жириновский» в нашей голове
Все посильней, чем мистика у Гете!
Жалко, закусона нет.

Олада. Обижаешь. (Вынимает из кармана закуску.) Креветочки. (Жует и смотрит, как компаньоны жуют, вытирает креветкой глаз.) Эх, ребята!

Горелик. Давайте кончать! В нашем споре мы на троих не сообразим! К барьеру, граф!

Воронцофф (встает к барьеру). Я понимаю, Слава, что налицо здесь явная несправедливость по отношению к тебе. В отличие от твоих врагов или, лучше сказать, соперников, тебе предстоит двойная дуэль, но… пойми, мы с Ником — это одно целое, мы не переживем друг друга, потому для каждого из нас — это тоже двойная дуэль.

Олада. А для меня, может быть, тройная.

Горелик. И для меня, наверное, тройная.

Воронцофф. Признаюсь, и для меня тоже тройная.

Олада. Три смерти перед каждым из нас. Не слишком ли много, братва? Страшна, однако, не боль, не агония, а то, что мы все там безвозвратно потеряемся.

Горелик (с раздражением). Где это там? Откуда ты знаешь, что мы там потеряемся?

Олада. Да ведь гигантские же расстояния, миллионы и миллионы световых лет, мириады и мириады звезд…

Горелик (с нарастающим раздражением). Там нет никаких расстояний, никаких мириад, никаких звезд и никаких лет.

Олада. Что же, значит, там и нас быть не может?

Горелик. Во всяком случае, там нет нашего воображения, оно исчезает с последним вдохом, равно как и наши слух и зрение отмирают мгновенно со смертью глаз и ушей. Идя на дуэль, черт возьми, надо все-таки представлять себе не жизнь, а нежизнь, согласен? Отвлекись от видов бытия, подумай о видах небытия, то есть об отсутствии видов. Подумай напоследок, потому что потом уже не подумаешь, если я не промажу. Разумно звучит: «Я мыслю, значит, я существую», но лучше на всякий случай попрощаться с разумом, равно как и со своей драгоценной индивидуальностью, которая станет частью непознаваемого. Итак: «Я не существую, значит, я не мыслю». Если уж что-то от нас и останется, то, может быть, лишь какие-то мимолетности и пронзительности, вроде жалости к бродячей собаке, или восторга от запаха травы, или странного щемящего вдохновения, что я испытывал в детстве, когда слышал, как дед поет с еврейским акцентом «И девушка наша в солдатской шинели горящей Каховкой идет», иными словами, наши личности превратятся в пучки подобных мимолетностей и пронзительностей. И то дай Бог! Вот если бы мы сейчас вдруг отказались от дуэли, но не из-за страха за свои сути, а из-за пронзительной, невыносимой жалости друг к другу, быть может, эта жалость бы и осталась от нас навеки. Но мы не откажемся, я первый не откажусь, потому что ревность во мне сильнее жалости, потому что я дерусь за свою девушку, то есть за свою бренную жизнь. И потому от этой дуэли ничего не останется, кроме разлагающегося трупа. Или двух трупов. Или трех трупов.

Воронцофф (накачивается яростью). Откуда ты это все знаешь, нувориш? Что будет, чего не будет, что останется, чего не останется? В каком марксизме ты это прочел? Приезжают всезнайки, отученные от Бога, и начинают нам лекции читать на краю могилы! И девушка это не ваша проходит в шинели, а наша, наша! Пусть вы превратили ее в проститутку, но она наша! Стреляй!

Два выстрела звучат одновременно. Воронцофф падает. Горелик, пошатнувшись, остается на ногах. К барьеру прыгает Олада. Одновременно просвистывают в воздухе два ножа. На этот раз падают оба дуэлянта. И на рощу падает мрак.

Ярко освещается сцена бала. Все общество танцует свинг. Какаша выкаблучивает вокруг крутящегося в кресле-каталке Фэймоса. К ней подтанцовывает Лиди.

Лиди. А это правда, душка, что вы одновременно и графиня, и княгиня?

Какаша (словно подкошенная падает на пол). Он убит! Вы слышали выстрелы?

Лиди. Я слышала не только выстрелы, но и свист ножей.

Какаша. Мой жених убит! И мои мужья убиты! Они все трое убиты!

Затемняется сцена бала с агонизирующей в центре Какашей. Узенький луч света начинает бродить по роще, где лежат три недвижных тела.

Воронцофф. Я убит.

Олада. Я тоже.

Горелик. Про себя пока не знаю.

Олада. Славка, у тебя зажигалка еще работает? Подожги одну березку, и давайте уходить с молитвой.

Все трое (поют). Господи, прости и помилуй! Во имя Отца и Сына и Духа Святого прими и со святыми упокой, если можешь.

Все трое неподвижны. Над ними, как свеча, потрескивает в огне березка.

Снова ярко освещается сцена бала. Все персонажи и гости, кроме Какаши, лежащей неподвижно, словно подстреленная чайка, повернулись лицами в сторону снежной горы. Там происходит нечто трудноописуемое — какой-то комок пульсирующей разноцветной энергии стремительно движется вниз.

Мими. Боже мой, кто это?!

Фэймос. Разве вы не узнаете? Это движется к нам, это стремительно спускается к нам с горы не кто иной, как Бенни Мэндел! Настоящий Бенни Мэндел, а не тот, что здесь был, не Лжебенни. Тому, Славке Горелику, казалось, что это все он сам тут у нас закрутил или какой-нибудь его автор из «Третьей волны», но нитки были в руках у настоящего Бенни! Того, другого, больше нет.

Но настоящий прибыл к ночи,
Могуч, как древний большевик
И, как священник, непорочен!

Софи. Как он несется! Не пылит!
Сверкают кубики и ромбы!
Техничен, как Жан-Клод Килли,
Непредсказуем, словно Сомба!

Мими. Теперь я вижу, это демон,
Перед которым ниц пади!
Он не мужчина и не дама,
Он супермен и господин!

Нард. Он пресечет дурные толки,
Дурное слово пресечет.
Проверит памяти шкатулки,
Введет моральный пересчет!

Лиди. О, настоящий Бенни Мэндел,
Мой брат, ты жизни режиссер!
Надеюсь припасешь ты крендель
Для страстных рыженьких сестер?

Мамм. Готов работать при обмене,
В законном браке результат
Предъявлен будет брату Бенни
В законный срок и без затрат.

Какаша (с трудом приподнимается с
пола и остается на коленях).
Простите, Библия и Тора.
Прости, мой Бенни, стажа нет!
Я выпала из партитуры
И не вписалась я в сюжет.

Репортеры. Здесь назревает без сомненья
Сюрприз для этих горемык:
Как плод классического семени,
Немейшая из сцен немых.

Тем временем наша массовка приветствует криками и взмахами рук приближающегося Настоящего Бенни Мэндела, НБМ.

И вот он является, огромный, почти шарообразный, переливающийся всеми цветами спектра и за спектром, своего рода индюк, но ногами сродни медведю, в общем, то ли петух, то ли попугай. Из него исходит какая-то музыка барокко, густая басовитая виола, и под нее же он как бы танцует или, вернее, выступает самовлюбленным гоголем. И напевает: «Бартамбабондиондибра». Длинным хлыстиком он ненавязчиво, но, не оставляя никаких других шансов, организовывает персонажей в немую сцену.

Какаша. Почему обязательно так? Ведь это уже давно стало клише.

НБМ Клямбиобурантиглонтигуанти. Срамбиошартрантифлинтипросонти. Крошти фрошти драдж молфанси, куон тапира мезо прам сим дин.

Немая сцена уже почти организована. Все застыли в своих знаковых позах. Никто не открывает рот, кроме Фамуса, который, естественно, расположился рядом с Какашей. Звучит телефон.

Голос Полкана. Ав. Ав. Ав. Авангард. Ку-Ку-Ку, Кукушкины острова.

Фэймос (шепотом Какаше). Неужели и ты уже замерзла? Послушай, любовь моя, мы должны бежать, иначе сто лет не выберемся из этого барельефа. Мы найдем трупы твоего Горелика и племянников моих, твоих законных, похороним их и оплачем. А потом — свобода! Вместе!

Сбежим на Кипр мы, может статься!
Любимого лишь жеста жду!
Лишь подними волос богатство
И я тебя освобожу!

Казалось бы, уже окаменевшая Какаша женственным жестом поднимает волосы и завязывает их в пучок. Взъярившийся любовью Фэймос выдергивает ее из немой сцены. Они убегают.

НБМ между тем, поглощенный своей красотой, продолжает танцевать перед «барельефом» и напевать полюбившийся мотив Алессандро Марчелло: «Крошти фрошти драдж молфанси, куон тапиро мезо прам сим дин».

Появляется Слава Горелик. Раны его перевязаны его собственной разодранной рубахой. За собой он тянет неподвижные тела графа Воронцоффа и князя Олады. Останавливается изумленный при виде «барельефа» и пританцовывающего Настоящего Бенни Мэндела.

Горелик. Ну вот, что и требовалось доказать, — немая сцена. Какаши нет, друзья мои мертвы, я еле жив, а вся драма перешла под хлыстик Настоящего Бенни Мэндела.

Таков итог страстей, потех,
Излишеств скромных карнавала.
Утих тревожный треск шутих,
Все стерто мира жерновами.

Безмерно наслаждаясь самим собой, к нему подтанцовывает НБМ и тонким хлыстиком направляет его в строй «немой сцены». Равно и мертвым персонажам надлежит там быть — ненавязчиво, но непреклонно заявляет этот хлыстик.

Воронцофф и Олада встают и присоединяются к застывшим. Горелик некоторое время стоит молча. Кровь капает из-под тряпок. Потом он обращается к танцующему свой медленный неуклюжий танец НБМ.

Горелик. Я понимаю, ты хочешь сказать, что она сбежала со стариком сластеной. Ты приготовил мне какое-то другое место в своей игре. Ну что ж, я все-таки не подчиняюсь, я ухожу своей тропой, и мне все равно, совпадет ли она с твоими замыслами.

В неподвижной группе вдруг происходит едва заметная вибрация. Доносится голосок юной Софи.

Софи. Но ты ведь еще вернешься, мой ангел?

Горелик. Довольно шляться за звездой,
Вдыхать предательства токсин.
Сюда я больше не ездок.
Такси! Подайте мне такси!

(Уходит.)

НБМ. Крошти фрошти драдж молфанси, куон тапиро мезо прам сим дин.

Занавес

Журнальный вариант. Печатается с сокращениями.