Полная инвентаризация

Скоро год как вопреки бурному противостоянию кинематографистов — собраниям, пикетам, выступлениям в прессе — министр культуры РФ Михаил Швыдкой добился включения Госкино, ранее самостоятельного ведомства, в состав министерства. Это была одна из первых и по сей день самых значительных побед нового министра.

Страсти, порожденные борьбой государственных, а в чем-то, наверное, и личных интересов, еще не утихли. Напротив, то и дело вспыхивают с новой силой. Строптивые киношники не спешат подчиняться новому начальству, новым стратегиям и представлениям, ропщут и с особым чувством фиксируют негативные последствия случившегося: все запуталось, концов не найдешь; бюрократии стало больше, порядка нет — документы теряют; а еще, говорят, что все старые студии, а заодно и фильмы скоро отнимут.

Возможно, прошло еще слишком мало времени, чтобы обещанные преимущества административного переустройства проявились в полной мере и вызвали энтузиазм у деятелей кино. А может, проблема в неочевидности конечных целей начавшейся структурной революции, в ложном их понимании не поспевающими за полетом преобразующей мысли кинематографистами. В минувшие десять лет это стало почти традицией — даже самые насущные государственные решения принимаются в штыки из-за недообъясненности и, соответственно, недопонятости.

Обращаясь с вопросами к Михаилу Швыдкому, редакция пыталась постичь именно стратегический замысел преобразований: в чем истинные побудительные мотивы решительных действий? Ведь ясность, в любом случае, лучше недомолвок и подозрений.

Лев Карахан. Когда речь заходит о значительных государственных инициативах, объяснение им почему-то всегда ищут в глобальных безличных, по сути, надобностях. Но ведь многое зависит и от конкретных людей — от их вкусов, пристрастий и даже заветных мечтаний. Помните, в знаменитом фильме Глеба Панфилова «Прошу слова» глава города Елизавета Уварова строила огромный мост, о сооружении которого долго мечтала, — мост в будущее своего города. Не исключено, что ради воплощения этой мечты она и пошла в начальники.

Может быть, в объединении Минкульта и Госкино тоже проявилась давняя личная мечта, а вовсе не коварные аппаратные интриги, о которых говорят злые языки. Испытываете ли вы сами привязанность к кинематографу? Когда вы лично почувствовали потребность заняться его обустройством?

Михаил Швыдкой. Кино я люблю давно. И сколько бы мне ни объясняли, что это прежде всего индустрия, а кто этого не понимает, у того ничего не получится, я верю, что кинематограф — это именно великое искусство, часть большой культуры, ну, конечно же, и великий обман, великая иллюзия.

Когда-то во Дворце пионеров на Ленинских горах был Клуб любителей кино, где я занимался у Ирины Янушевской, еще там был замечательный историк театра Владимир Соловьев. Так вот эти люди никогда не говорили — «кино», они говорили — «кинематография», слово «кино» для них не существовало. Наверное, в то время у меня и выработалось особое уважение к кинематографии — этому, действительно, важнейшему из искусств XX века, во всяком случае с точки зрения развития художественного языка.

В 1967 году я начал сотрудничать в фестивальной газете, которая называлась, кажется, «Спутник кинофестиваля». Помню, с каким наслаждением сидел тогда в холле только что выстроенной гостиницы «Россия». Была замечательная команда, которой мы восхищались: Армен Медведев, Алена Раппопорт, Мирон Черненко, Юрий Ханютин, питерские журналисты. Мы с моим товарищем Володей Шеховцевым делали интервью. Довелось даже взять интервью у Лиллиан Гиш. В моем представлении ей было тогда уже лет сто. Я усердно называл Лиллиан Гиш миссис, а ее компаньонка сдержанно поправляла меня: «Не миссис, а мисс». На фестивале я впервые узнал, что такое венгерское кино — Ковач, Янчо. Не говорю уж про знаменитые чешские фильмы той поры. Счастливое время. Кино и театр были тогда как бы в одном пространстве. И переход из театральной критики в кинематографическую был очень легким. Майя Туровская, Юрий Ханютин, Инна Соловьева, Вера Шитова — все они выходцы из театральной критики. А когда мне, театроведу, в первый раз заказали статью в «Искусстве кино», я в ужасе позвонил Константину Лазаревичу Рудницкому и стал спрашивать его, как же это делается — кинокритика. «Очень просто, — ответил он. — Главное, Миша, запомни два термина — «крупный план» и «параллельный монтаж». А дальше уж как Бог на душу положит».

Константин Лазаревич, естественно, пошутил, но правда состояла в том, что непреодолимой границы действительно не существовало. Культура мыслилась как единое целое. Целостной была и государственная политика в этой сфере. Это не значит, что я соскучился по отделу культуры ЦК КПСС, но слабость культурной политики 90-х более всего проявилась, на мой взгляд, именно в отсутствии единого координационного центра.

Под координацией понимается вовсе не идеология в том виде, в каком мы знали ее раньше. Никто никому не собирается навязывать правильные представления о мире. Координация — это прежде всего технология. Идеологию тоже делают именно технологи. В Администрации президента, как известно, нет должности секретаря по идеологии, а вот политтехнологов — хоть отбавляй. Необходимость осуществления единой государственной политики в сфере культуры диктуется теперь не «самым передовым учением», а технологическими задачами государственного строительства. Государство не может вырабатывать одну культурную политику для кино, другую для театра, третью для музыки. Не может и финансировать все эти искусства без четкого понимания, кому сколько и что в первую очередь, а что во вторую.

После слияния Госкино с Министерством культуры на меня многие обиделись, подозревая в том, что я хочу захватить побольше власти, усилить свое личное влияние, а по сути, похоронить кино в недрах Минкульта. На самом деле — наоборот. Я считаю необходимым обратить на кинематограф особое внимание, поскольку в последние год-два он явно набирает очки, и кто, если не наше министерство, поддержит этот рост в рамках общей культурной программы? Ни у культуры в целом, ни у кино пока нет сильных независимых лоббистов. В России, к сожалению, еще не сложились научные центры, которые были бы в состоянии вырабатывать и определять культурную политику. Наши искусствоведческие институты живут по совершенно другим законам, будто в стране ничего не изменилось. Разве что цензуру отменили.

А кинематограф — все это видят — на сносях. Либо он благополучно разродится, либо выкинет на седьмом месяце, и вместо цивилизованной киноиндустрии мы получим невесть что. Едва ли жизнь даст кинематографу новый шанс. Очень скоро на наш пока еще очень скромный рынок (доход около 50 миллионов долларов, для мирового кинобизнеса это уровень статистической погрешности) придут крупные международные корпорации, и от национальной кинокультуры ничего не останется. Надо успеть правильно организовать рыночные механизмы в соответствии с нашими национальными интересами.

Почему американский рынок не боится японских или, скажем, французских инвестиций? Да потому что кто бы ни пришел на американский рынок, он будет производить американское кино. Вот и нам надо сделать так, чтобы отечественный прокат работал на отечественное кино.

Скажу честно: у меня нет уверенности в том, что эту проблему могут решить сами кинематографисты. И даже еще честнее: я уверен, что они не смогут ее решить, как не решили до сих пор.

Художники любят кричать, что они погибают, что культура гибнет, что все кончилось. И нам, людям христианской культуры, трудно ответить им в лоб: извините, жизнь очень изменилась, кому-то действительно придется уйти, пишите мемуары, воспитывайте потомство.

Не хочется обижать никого и в конфликте, разгоревшемся в связи с акционированием «Мосфильма», которое мы предложили. Оппонирующая сторона возмущается: «Да как вы смеете, мы сняли замечательные фильмы, мы собрали миллионы зрителей». Приходится успокаивать: «Да, вы очень хорошие художники, я тоже люблю ваши фильмы, какие-то больше, какие-то меньше». Но ведь на самом деле этим хорошим, уважаемым художникам надо объяснить, что они оказались плохими менеджерами. Нет, не они разрушили прокат, но они были прекраснодушными романтиками, которые декларировали рыночные отношения, а пришли на рынок с абсолютно невероятными представлениями о том, как надо делать бизнес, и очень быстро этих романтиков обыграли тертые ребята, троечники, которые, как только увидели первую стодолларовую купюру, поняли, что настал их черед и пора действовать. Они и действовали — как могли. Так что даже теперь, в момент определенного оживления на рынке, они не способны отрегулировать общую ситуацию. Каждый пытается пробиваться в одиночку. Выражаясь воровским языком, все друг друга кидают и никто не понимает, что рынку, киноиндустрии недостает огромного количества инфраструктур — агентств, инвестиционных, консалтинговых, страховых фирм и т.п. Недостает глобального, государственного, в лучшем смысле, подхода.

Я понимаю, что у Минкульта сил еще тоже недостаточно. Но знаю и другое: надо поставить перед собой сложную задачу, и тогда появится интерес, придут люди, сформируются общественные интересы и можно будет что-то сделать. Как говорят математики, важно не решить задачу, а правильно ее сформулировать. Именно это мы и пытаемся сделать. Убедить, что культуре нужна полная инвентаризация. Надо собрать все «до кучи» и посмотреть, чем мы, собственно, располагаем. Потом, где необходимо, завершить акционирование: в кино — «Мосфильм», в музыке — концертные организации, в реставрации — реставрационные центры и т.д. И не надо этого бояться: рынок так рынок. Затем для создания цивилизованной ситуации на рынке следует в полной мере использовать нормотворческие возможности государства, задействовать все финансовые рычаги, стимулировать формирование сквозного рыночного пространства — без пробелов, лакун и анахронизмов советского хозяйствования. Ведь из-за отсутствия общей направляющей воли мы пришли к ужасающему провинциализму. В большинстве случаев у нас провинциальное кино. Во многом провинциальным стал концертный рынок, это касается не только эстрады, но и филармонии. Многие наши звезды не могут выйти на мировой рынок, хотя авторитет исполнительского искусства по-прежнему очень высок. Каждый пятый скрипач в американских оркестрах обучался в российской консерватории. Значит, надо спасать то, что не утратило знак международного качества. Надо привлекать средства и оказывать финансовую поддержку музыкальной школе. Никто, кроме государства, об этом не позаботится. В разумной созидающей государственной помощи нуждаются и книжный рынок, и наш варварский видеорынок.

Одним словом, государство должно сегодня приблизиться к культуре, быть от нее на расстоянии вытянутой руки. Иначе не разгрести возникшие завалы. Если действовать энергично и разумно, то через два — два с половиной года рыночная ситуация в культуре стабилизируется, появятся цивилизованные и опытные игроки, работающие в нормальных условиях. Тогда государство сможет отступить, заняться более общими стратегическими вопросами и не хозяйствовать в культуре напрямую. В ведении нашего министерства останутся лишь гранты и долгосрочные кредиты на поддержание перспективных проектов.

Л.Карахан. Ваша концепция временной централизации и полной инвентаризации звучит убедительно. К тому же вы намерены добиваться результата не идеологическими, а экономическими средствами. Однако так ли уж безнадежны те, кого вы назвали «троечниками»? Ведь оживление в прокате и первые существенные прибыли от кинотеатров получили как раз эти самые «троечники», которые пробиваются по одиночке. Сначала они научились извлекать доход из зарубежного и, конечно, прежде всего американского кино, но они заставили работать на рынке и наш продукт, скажем, помогли вывести в лидеры кассы «Брата-2».

Не окажется ли так, что наше неизменно заботливое государство в очередной раз из лучших побуждений задушит в своих жарких объятиях едва окрепших независимых предпринимателей? Что, если инвентаризация пройдет по живому? К тому же, Михаил Ефимович, как мы все прекрасно знаем, государство в России имеет особый статус. Если оно сожмет свой кулак, сможет ли разжать? Захочет ли? Хорошо еще, когда государственным кулаком управляет просвещенный руководитель, а если, не дай Бог, логика государственного вторжения станет набирать силу и просвещенный руководитель, как это уже часто бывало, разнадобится?

Возьмем, к примеру, ваше любимое детище — акционерное общество «Русский прокат», которое призвано возродить старую умирающую сеть кинотеатров и заняться пропагандой отечественного кино. В обновленной сети доля российских фильмов должна составить, кажется, 30 процентов против нынешних 2-3 процентов — больше кинотеатры нового типа себе не позволяют. Если верить прессе, на прокатную революцию вы собираетесь бросить около 60 миллионов долларов. То есть больше, чем дает весь наш прокат за год. Очевидно, что частный бизнес не выдержит такой конкуренции. Государство станет монополистом. И лучшее, что оно сможет сделать для бывших независимых дистрибьюторов, — взять их к себе на работу. Вот вам и весь рынок с государственной помощью.

М.Швыдкой. а кто сказал, что деньги в этот проект вкладывает государство? Государство пока даже кредитов на это не выделяет. И, скорее всего, не выделит.

Л.Карахан. Какова же тогда финансовая схема, если не секрет?

М.Швыдкой. Никакого секрета. Государство дает всего 10 миллионов долларов на реорганизацию. Остальное — коммерческие кредиты на общих основаниях на пять-семь лет. Сегодня кредитные ставки такие, что деньги посильно вернуть.

Я вообще не понимаю, почему, если рынок свободный, всем можно бороться за прибыль, а государству в честной конкурентной борьбе в интересах поддержания национального продукта — нельзя. Мы же не используем запрещенные приемы, не душим таможенными пошлинами, не вводим квоты, налог на прокат иностранного кино, хотя, как вы догадываетесь, могли бы. Но, повторяю, мы хотим играть честно, хотим победить в экономическом соревновании, прекрасно понимая, что на старте у нас гораздо больше минусов, чем плюсов. Начать с того, что с нами-то никто не собирается играть по-честному. И я знаю, как «джентльмены в белых перчатках» платят за то, чтобы русское кино в кинотеатрах не появлялось. У этих джентльменов уже нормальные деньги, налаженные связи. Мы пока что не имеем ничего. Чтобы вырваться вперед и обыграть их, нам придется превзойти всех в широте кинематографического ассортимента, в уровне услуг, к тому же эти услуги должны быть существенно дешевле за счет масштабов сети. Нам нужно научиться по-умному извлекать деньги из населения. Недавно мы обсуждали эту проблему с Марком Рудинштейном, который тоже пытается делать бизнес только на российском кино. Но это, оказывается, невозможно без помощи игровых автоматов, тотализаторов и т.п. Есть и другой путь — позвать человека в кино за десять рублей, потом на пятьдесят продать ему в кинотеатре мороженое, кинобуклеты, музыку из фильмов на CD и т.п.

Л.Карахан. но ведь тот, кто в кинотеатре накупит всякой ерунды на пятьдесят рублей, тот и за билет пятьдесят рублей отдаст?

М.Швыдкой. Технологий существует множество. Я просто хочу сказать, что мы ставим перед собой серьезную бизнес-задачу. И ни один крупный банк не даст нам деньги без точного обоснования всех позиций и всесторонней экспертизы потенциальных расходов.

Л.Карахан. и все-таки вам как крупной государственной организации получить значительный кредит легче, чем сугубо частной коммерческой структуре. Работает стандартная патерналистская схема. Деньги даются в обмен на льготы, под гарантии властных полномочий и т.д. В сущности, под гарантию государства. Как Лужков храм Христа Спасителя строил?..

М.Швыдкой. Лужков — это другая епархия. Ничего не могу сказать. А у нас нет никаких государственных гарантий. Просто у Министерства культуры есть определенный авторитет, и нам верят, что мы не наперсточники. Но никто не бежит к нам с распростертыми объятиями. И как бы мне ни хотелось продать сразу 49 процентов акций крупному инвестору, никто пока не хочет играть по полной. Одни готовы подписаться на пять кинотеатров, другие на шесть, какой-ниудь региональный банк отважится на один свой региональный кинотеатр, и я еще ему предложу дисконт на поставку оборудования для проката, чтобы он согласился. Это бизнес. Мне было бы гораздо проще взять все деньги у государства и заниматься только решением стратегических задач. А привлеченные деньги надо отбивать, причем на продукции, которая приносит максимальную прибыль. То есть мы будем вынуждены прокатывать американское кино, чтобы показывать русское.

Проблема ведь еще и в том, что Россия пока не производит такого количества фильмов, которое могло бы обеспечить, как мы хотим, 30 процентов проката. Надо существенно увеличить производство. Естественно, должно измениться и качество продукта, за который будут платить деньги. У нас об этом не любят говорить. Но это вопросы, которые требуют серьезного отношения. Если бы не бумажная волокита, которой мы вынуждены изо дня в день заниматься для подготовки нашего проекта, то уже давно надо было бы разработать концепцию позитивной пропаганды отечественного кино. Нужна мощная пиаровская кампания: «Российское кино лучшее в мире», «Кино для нас» — что-то в этом роде. Это только дети думают, что спрос определяет предложение. На самом деле предложение определяет спрос. И мы должны сделать так, чтобы спрос на наше кино появился, хотя это и непросто.

Л.Карахан. Кампания, конечно, дело хорошее, и кому, как не государству, заниматься пропагандой отечественного кино. Но деньги-то будет приносить кино американское, которое и так их приносит благодаря новым зрителям, как правило, занятым в опережающих сферах экономики. Этих людей, этих новых зрителей не много, но они дают 90 процентов реальных денег, и известно, что они отказываются смотреть российскую продукцию. Российская киноиндустрия работает в основном на телевизор, на стариков.

М.Швыдкой. Просто молодая Россия еще не получила в достаточном объеме то национальное кино, которое она ждет. И не надо говорить, что во всем виноваты американские ценности, которые развратили наших детей.

Если «Красная швея» изобретет что-нибудь похожее на джинсы или хотя бы будет шить джинсы не хуже, чем фирма «Левайс», конкурентоспособность нашей марки резко повысится. Уверен, что спрос на импорт связан только с отсутствием достойного отечественного продукта, который при прочих равных условиях всегда предпочтительнее.

Заметьте, что сегодняшнее кино проигрывает не только западному, но и советскому, которое предлагало качественные национальные фильмы. Мои дети, которым двадцать и двадцать семь лет, с большим удовольствием смотрят фильмы Ромма, Райзмана, Гайдая, потому что эти режиссеры делали настоящее национальное кино, они передавали тот узнаваемый опыт, который не могут передать ни американцы, ни итальянцы, ни французы.

Конечно, советский период требует определенной поправки на чрезвычайную обособленность национальной жизни. Это так, но ведь за минувшее десятилетие вообще не было ни одного толкового фильма о том, как мы прожили эти годы. Были лишь некоторые более или менее удачные попытки подогнать под голливудские штампы некоторые приметы сегодняшнего дня. В кино не было ничего даже отдаленно напоминающего по серьезности анализа времени, скажем, роман «Андерграунд» Маканина при всех его очевидных недостатках. Не было ничего похожего и на роман Улицкой «Седьмое измерение», рассчитанный на более широкого читателя. Я очень ценю многих из активно работающих сегодня кинематографистов, но, к сожалению, они не решают проблему возрождения национального кинопроката. Вот, к примеру, Сокуров — замечательный художник. Я недавно посмотрел новый его фильм о Ленине в Горках «Телец». Режиссер опасался, что картина будет восприниматься как разоблачительная. Нет. История вышла, я бы даже сказал, трогательная, совсем не резкая. Но все мы, включая режиссера, понимаем, что эта картина не будет иметь прокатного успеха.

Мы должны научиться говорить друг другу правду, потому что рынок — это вещь жестокая, никого не обманешь. В советские времена, как ни странно, система была к художнику в чем-то гуманнее. Потому что киночиновники Сизов, Баскаков, Павленок были живыми людьми. Им можно было что-то наплести, заполоскать мозги. А теперь не получается. Никакие хитрости, уловки и изощренная демагогия не срабатывают. Ты должен просто точно знать, какой фильм, какого качества и для какого потребителя ты делаешь.

Поймите, я хочу, чтобы мои дети и внуки и сегодня, и завтра смотрели хорошее современное отечественное кино и знали, что российское кино существует и является частью нашей культуры.

Л.Карахан. Если вы, действительно, настроены не только говорить, но и слушать правду, то позвольте мне усомниться в том, что Министерство культуры даже во главе с таким замечательным и образованным министром, как вы, должно учить кинематографистов, какое кино правильное, а какое неправильное.

Не будете же вы издавать инструкцию, как снять хороший фильм для возрождения проката. Пусть уж лучше этих непутевых кинематографистов сам рынок и учит. Теперь по поводу патриотического настроя Минкульта и благородного желания в честном соревновании победить на прокатном рынке космополитов-частников. Ведь складывается странное впечатление. Вы сами говорите, что качественного русского кино пока нет и обеспечить им вожделенные 30 процентов прокатного рынка в ближайшем будущем невозможно. Вы же трезво осознаете и то, что отбить кредиты можно, если работаешь на высокодоходном американском кино. Но с американским кино нет проблем. Эта ниша заполнена до отказа. И у простого обывателя возникает естественное подозрение, что государство, деловые люди, наделенные государственной властью и выступающие от имени государства под прикрытием патриотических лозунгов — «Даешь российское кино!», — решили просто сильно подвинуть частные структуры, типа «Ист-Вест», «Вест-видео», «Видеосервис», «Каро» и другие, и прибрать доходный бизнес к рукам. При этом, как водится, в честной конкурентной борьбе будет использоваться вся мощь государственного влияния и государственных возможностей, которыми частники не обладают. Не получится ли так, думает обыватель, что вместо хорошего отечественного кино дети и внуки государственных чиновников получат в наследство хорошие доходы от отечественного проката?

М.Швыдкой. вы простите меня, я, действительно, выстраиваю некоторый бизнес-план, но я не бизнесмен, я министр культуры, а бизнесом будут заниматься совсем другие люди. И потом, «Русский прокат» только формируется как государственное акционерное общество. Но, как вы понимаете, «акционерка» такого типа очень быстро меняет форму собственности, иначе она просто бессмысленна. Начинается продажа долей. Частному капиталу прежде всего. Подключаются и регионалы: если я строю, к примеру, кинотеатр в Москве, я заключаю договор с Москвой на «пятно», создаю «дочку», процесс акционирования развивается и расширяется. Поверьте, государство не собирается да и не сможет практически быть единоличным игроком в чистом поле. Мы должны позаботиться только о том, чтобы при расширении числа акционеров и в неизбежной погоне за прибылью не было потеряно идейное зерно проекта. То есть мы должны позаботиться об уставе, который даже при наличии у государства двух акций давал бы возможность влиять на процесс и отстаивать интересы российского кино. Вот это, действительно, моя как министра культуры функция, и за устав я буду бороться.

Л.Карахан. к сожалению, в нашей новой жизни очень много неясного, от этого и множатся подозрения. Хочется, чтобы вы попытались развеять еще одно. Вы наверняка знаете, что кинематографисты крайне озабочены судьбой так называемой «Коллекции», то есть собрания фильмов, сделанных в советский период. Продукция «Ленфильма» и Киностудии Горького уже отошла во владение структур Гусинского. Что произойдет с этими фильмами в будущем, сегодня можно только гадать. Но вот продукция «Мосфильма», которая приносит самый большой доход на ТВ, что будет с ней, если акционирование студии осуществится по вашему плану. Не окажется ли «Коллекция» в бесплатном пользовании у телеканалов государственного подчинения, что, как полагают эксперты, сработает на преумножение и без того значительных прибылей различных заинтересованных структур и лиц?

М.Швыдкой. Откуда только берутся эти дремучие представления: «бесплатно», «преумножение»? Наверное, не надо объяснять, что телевидение — это субъект хозяйственной деятельности и отношения между телевидением и любой другой структурой, которая владеет «Коллекцией», будь то «Мосфильм», Госфильмофонд или что-то еще, согласно Гражданскому кодексу строятся на договорной основе со всеми вытекающими отсюда юридическими и финансовыми последствиями. Все прозрачно. Но я прекрасно понимаю, куда вы клоните, и все эти кулуарные разговоры о том, что Лесин посадил меня на министерство, чтобы я отобрал «Коллекцию» и отдал ему, Лесину, знаю. Это глупости! Очередной миф для прикрытия больших кинематографических дыр. Прежде всего, за этим мифом стоит психология рантье, элементарное иждивенчество: проката нет, новые фильмы не окупаются, так давайте держаться, что есть мочи, за «Коллекбцию» и доить ее, сколько хватит сил. Забывают только, что эта «Коллекция» подобна шагреневой коже: из тысячи единиц хранения (речь о фильмах, сделанных до 1992 года) в эксплуатации находится сто картин. А через пять лет в активе останется еще меньше. Чем дальше, тем меньше — такая зависимость. Придется переходить на эксплуатацию фильмов, снятых после 92-го. Вот тогда и посмотрим, как изменится психология.

Поймите, я совершенно не хочу, чтобы все мною сейчас сказанное было воспринято как недоброжелательство по отношению к киноцеху и ведущим его представителям. Я уважаю этих людей, я в каком-то смысле вырос в этом мире, со многими хорошо знаком — от Андрея Смирнова до Карена Шахназарова.

У художников очень тяжелая работа, связанная с высочайшим нервным напряжением, с внутренними страданиями и даже мучениями. Зачем нагружать их больше, чем они в состоянии вынести? Зачем обрекать их на хозяйственную деятельность? Идея общественно-государственного кинематографа, которую во времена перестройки провозгласил Союз кинематографистов и которую он отстаивает до сих пор, губит прежде всего искусство в кино, губит художников.

Выиграли только те, кто, несмотря на призывы взяться за рычаги управления, сделал выбор в пользу индивидуальной жизни и устраивал свою творческую жизнь, как частную. Тот же Андрей Смирнов, которому предлагали стать министром культуры, предпочел остаться сценаристом, режиссером, актером, педагогом. И сохранил себя. У кого-то, конечно, есть невероятный размах, кураж, как у Михалкова. И этот кураж охватывает и подчиняет себе все жизненные сферы. Редкостный дар. Но дар опять-таки творческий, режиссерский по природе. И Михалков это чувствует. С ним всегда работает профессиональный менеджер Леонид Верещагин.

Можно, конечно, спросить: «Ну а ты сам? Зачем тебе это управленчество?» Понимаете, я не художник. Ну вот как-то так сложилось в моей жизни, уж извините. Я сделал сознательный выбор. И я не воспринимаю мир сложно, для меня он лишь сфера управленческих решений. Я не культурой управляю, а Министерством культуры. Это совершенно разные вещи.

Л.Карахан. в ваших словах звучит некое управленческое смирение и даже кротость. Но ведь действуете вы на своем новом посту с поражающим многих поистине творческим размахом и каким-то, я бы сказал, михалковским куражом: кинематограф, Большой театр, Плучек, Светланов — все вам по плечу. Вы первый постсоветский министр культуры, который обладает такой властью и пользуется такой популярностью. Позвольте в связи с этим высказать еще одно невольное подозрение — напоследок. Может быть, министр Швыдкой получил какое-то спецзадание от высших государственных чиновников и «инвентаризация» — это просто кодовое название глобальной управленческой операции, которую вы осуществляете при деятельной поддержке коллег и товарищей по правительственной команде?

М.Швыдкой. Да, я человек команды. Совершенно не боюсь в этом признаться. И как человек команды я принял от президента назначение на пост министра культуры, хотя, видит Бог, я уже привык и мне нравилось работать на телевидении. Но это вовсе не означает, что я получил от Путина какой-то специальный мандат или Владимир Владимирович делегировал мне какие-то специальные полномочия. Я слишком уважаю президента, чтобы даже подумать такое. Да и не так уж часто происходят у меня встречи с президентом. В самом начале мы обсудили с ним только общую направленность действий: я изложил свою точку зрения, президент изложил свою. Противоречий во взглядах не обнаружилось. Так же идет работа и по конкретным вопросам — о переустройстве в кинематографе, например.

Разве команда — это когда кто-то кого-то науськивает, дышит в спину и говорит: «Давай! Делай! Вперед!»? Команда — это общая стратегия правительственных реформ, которую я разделяю.

Есть, конечно, вопросы, которые превосходят мою компетенцию. Скажем, связанные с реституцией. Тут нужна координация на более высоком уровне,а я выступаю как эксперт и правоприменитель в границах отпущенных мне полномочий. Но я не считаю возможным нагружать президента или премьер-министра проблемами, которые находятся в непосредственном ведении Минкульта. У высших должностных лиц всегда должна оставаться свобода действий по исправлению ошибочных решений членов кабинета. Не надо никого связывать и страховать все свои поступки. Вот моя позиция. Ведь в истории с Госкино мало кто знал, чем это все закончится, насколько у меня хватит нервов и дыхалки, а у оппонентов — влияния и аргументов. На схватку смотрели с интересом, и я прекрасно понимал, что вполне мог сломать себе шею. Министру культуры вообще легко сломать себе шею, о чем бы ни шла речь — о Госкино, Госоркестре или Большом театре. К сожалению, все время приходится совершать публичные поступки. И в какой-то момент руководство может сказать: «Да провались ты пропадом со своими идеями, надоел, замучил, интеллигенция ропщет, кому это нужно!» но самое интересное, что интеллигенция не ропщет, — наоборот, я чувствую понимание, я не в вакууме и не ощущаю себя идиотом-одиночкой. Именно это придает мне уверенность и позволяет более энергично действовать по своему разумению.

А президент… Президент всегда имеет право рассудить по-своему и сказать: «Спасибо, до свидания». Я пойму.