В поисках японской харизмы

Сиквелы не всегда дотягивают до уровня первого фильма. Конечно, желание увидеть еще раз однажды приснившийся сон неминуемо заставляет нас идти и смотреть продолжение некогда заворожившего фильма, но эти походы чреваты разочарованием: то, что нас некогда потрясло, грозит, утратив обаяние новизны, оказаться банальностью.

Фестиваль японского кино, прошедший в Москве в конце осени — начале зимы, оказался не слишком удачным сиквелом летнего фестиваля. Нам по-прежнему пытались показать в основном неэкспортное, жанровое кино, в прошлый раз оказавшееся подлинным синефильским наслаждением, но теперь то ли программа была послабее, то ли иссяк чисто этнографический энтузиазм встречи с кинообыденностью экзотической страны.

С этнографической точки зрения, поначалу совершенно завораживающим показался фильм «А я пою лучше!» режиссера Сюньити Нагасаки. Это подлинный подарок для любителей караоке, экзотической попсы и некогда популярной телепрограммы «Знак качества», для ценителей кича, простодушных или цинично эстетствующих. Мыльно-трогательные истории героев этой японской картины пересекаются на телешоу «А я пою лучше!» — конкурсе самодеятельных исполнителей эстрадных песен. Мечта о пресловутых «пяти минутах славы», обещанных финалистам, объединяет самых различных персонажей. К шоу готовятся буквально все. Город превращается в гигантский караоке-бар. Школьники, пенсионеры, клерки, рабочие, уличные торговцы якитори и шоферы преуспевающих бизнесменов распевают каждый на своем рабочем месте сладкие, как аромат душистых ластиков, японские попсовые мелодии. Некоторые эпизоды фильма — например, тот, где пара крановщиков в обтрепанной люминесцентной униформе и с оранжевыми волосами репетируют свой дуэт прямо посреди стройплощадки, — неожиданно заставляют вспомнить музыкальные номера «Танцующей во тьме».

Вожделенный выход в финал телешоу кажется и, что самое удивительное, оказывается разрешением всех жизненных проблем для главных героев фильма — вышколенной, замкнутой и стервозной старшеклассницы, замученной домашними конфликтами, отца многодетного семейства, в очередной раз пытающегося получить работу, и даже для профессиональной певички-неудачницы, пришедшей на конкурс любителей под чужим именем. Все они, измотанные обязательной дежурной улыбкой (а японский «смайл» куда труднее, нежели американский, ибо здесь учтивость граничит с самоуничижением), жаждут лишь улыбнуться еще шире и лучезарнее, от всего сердца, на весь телеэкран.

Львиная доля фильма — не мелодраматические перипетии главных героев, но само телешоу, представляющее череду диковинных персонажей. Опрятная старушка в традиционном кимоно, кокетливо исполняющая антикварную шансонетку; бритоголовый и с наклеенными бакенбардами последний приверженец диско в белом костюме, при жабо и на огромных каблуках; мама и дочка в чудовищных панбархатных платьях; конторский служащий в мышино-серой паре, изгибающийся с томностью Брайана Ферри; дуэты-близнецы с одной и той же песней — мальчики в красных пиджаках и мальчики в рубашках с рюшечками; бесконечные девочки — в белых носочках над клубными платформами, в джинсовых мини до пупка и в клетчатых сарафанах до пят, со школьными хвостиками и с африканскими косичками, поющие практически неразличимые сиропные песенки. (Интересно, играют ли всех их профессиональные актеры или же это аутентичные герои телешоу?) Несмотря на то что своей запредельной провинциальностью японская попса до оторопи напоминает отечественную, трудно понять, насколько все персонажи пародийны — может быть, некоторые из них кажутся достойными восхищения самим авторам фильма. «А я пою лучше!» поначалу воспринимается как чистый поп-арт, но чем больше тебя затягивают в немудрящие истории хороших простых людей, которым «песня строить и жить помогает», тем больше охватывает подозрение в почти соцреалистической чистосердечности создателей фильма. Спору нет, японский «Знак качества» — еще более экзотическое и к тому же малодоступное фрик-шоу, нежели отечественный. Правда, похоже, что степень режиссерской рефлексии в фильме «А я пою лучше» примерно такая же, как в канувшем в небытие телешоу ТВ-6.

Самым большим разочарованием фестиваля оказались комедии. То ли японское чувство юмора радикально несовместимо с нашим, то ли это вообще не японский жанр. «Адреналиновая гонка» режиссера Синобу Ягути была проанонсирована в буклете, как «иронический триллер». Поначалу, смущенный этим определением, смотришь фильм как игру, заведомо ломающую каноны жанра. Чемодан заляпанных кровью денег якудзы случайно попадает в руки двух юных ангельски белых паинек. Он — затюканный шефом-занудой шофер в белой форменной рубашечке. Она — очкастенькая тихоня в белом платьице медсестры. Несмотря на свою лучезарную невинность, зайчики решают забрать деньги себе. Они с удовлетворением наблюдают, как идет ко дну машина «скорой помощи» с прикованным к койке израненным якудзой, и вот уже девочка деловито вытирает своим белым халатиком накапавшую с грязных денег на пол кровь, а миллионы отстирываются в ближайшей прачечной самообслуживания. Правда, за деньгами охотится также банда юной японской урлы в красных трениках, а еще — чудом выживший якудза, слегка смахивающий на японского Кристофера Уокена. Деточкам приходится пуститься в бега. Девочка меняет очечки на контактные линзы, мальчик облачается в косо сидящий черный костюм. Они деловито обживают чудовищного дизайна люксы, мгновенно, как школьники, впервые попробовавшие портвейна, косеют от коллекционных вин и громко и неумело ругаются, примеряя образы мужа и жены из бульварного романа. Вот, говоришь себе, фильм в духе «Фарго» — радикальная деконструкция романтики преступления, тем более эффектная, что ее героями выступают до приторности трогательные создания. Ты уже предвкушаешь, как наивность юных героев обернется монструозным в своей чистосердечности прагматизмом, не ведающим даже якудзовских кодексов и ритуалов. Ты ожидаешь двусмысленного хэппи энда, в котором они отбивают свои миллионы, уничтожив в кровавой перестрелке и по-своему трогательную юную братву, и старомодно демонического непотопляемого якудзу. Но нет. Фильм развивается по всем законам доброй молодежной комедии. Саспенса не больше, чем в салочках Волка и Зайца в «Ну, погоди!», вместо жанровой иронии сплошной добрый гайдаевский юмор. Никто не погибает, а гоняющегося за ними закованного в гипс якудзу детки то и дело спасают со скаутовским усердием. В какой-то момент даже думаешь, что они сдадут все деньги полиции. Но нет — миллионы в конце они все же предусмотрительно оставляют себе, вполне по американскому канону, где украденное хорошим человеком считается его неоспоримой собственностью.

Конечно, есть искушение увидеть в «Адреналиновой гонке» особо радикальную деконструкциюжанра триллера — через утопление его в утрированно лучезарном гуманизме. Но даже если это так, сделано все удивительно невкусно. Возможно, проблема еще и в том, что японское жанровое кино, замечательно чуткое к фантастическому, жуткому или жестокому, оказывается беспомощным, как только ставит своей задачей спародировать эту жуть и жестокость.

Правда, даже показанный на фестивале фирменный японский ужастик «Страна мертвых» режиссера Сюньити Нагасаки показался куда банальнее, чем «Школьные привидения» прошлого фестиваля. Подробные и очень красиво снятые японские обряды экзорцизма, дотошные справки о суевериях и верованиях отдавали дежурной экзотической приправой к крепкому триллеру о злокозненных мертвецах, не менее консервированной, нежели «кельтские» или «индейские» энциклопедические специи в американском кино. А с прелестной японской «панночкой», пришедшей из мира мертвых за своим возлюбленным, расправлялись с каким-то совсем уж стивенкинговским безжалостным усер-дием.

Впрочем, один действительно великий фильм на фестивале был. Это «Харизма», последний по времени фильм Киеси Куросавы, режиссера, чей гений мы могли оценить еще по показанным на предыдущем фестивале фильмам.

Все картины Куросавы можно отнести к так хорошо получающимся у японских режиссеров жанрам фантастики и мистики. Но, как любой действительно большой мастер, Киеси Куросава верен не стилю или жанру, а некоей тайной истории, только ему ведомым образом связывающей все его фильмы. «Исцеление» казалось чем-то вроде серии «Секретных материалов», будто бы снятой Ларсом фон Триером. В фильме «К жизни пригоден» фаталистический сюжет «отсроченной смерти» рассказывался с мучительным и призрачным реализмом херцогского «Строшека». «Харизма» начинается как полицейский фильм и, разворачиваясь с неумолимой алогичностью сновидения, превращается в кафкианскую притчу. В перипетиях сюжета чередуются самые разные жанры — черная криминальная комедия (здесь, действительно, уровня «Фарго»), почти бергмановская психологическая драма, экзистенциальный триллер, сюрреалистическая притча со всеми ее классическими атрибутами — сумасшедшим домом, затопленными развалинами, туманными лесными пейзажами. Но этот парад жанров не кажется просто виртуозным и самодостаточным стилистическим экзерсисом. Все они мутируют, перетекают один в другой, растворяются и утрачивают непреложность своих законов, чтобы дать проступить иной, не препарируемой никаким привычным жанровым инструментарием реальности.

В прологе главный герой — полицейский (его играет любимый актер Куросавы Кодзи Якусе) — не решается застрелить террориста, захватившего заложника. Его замешательство, вызванное внезапным желанием сохранить жизнь романтически прекрасному преступнику, требующему не более и не менее как «установить справедливость во всем мире», в результате ведет к гибели и захватчика, и жертвы. Отстраненный от службы, герой оказывается «в сумрачном лесу», на краю которого растет странное полузасохшее дерево, окруженное железной арматурой, монструозной, как больничная машинерия, как протезы в «Автокатастрофе». Вокруг этого дерева, которое и зовется Харизмой, ошиваются различные странные персонажи. Одни видят в нем неприкосновенное чудо, другие — просто ботаническую диковинку, которую можно продать за огромные деньги, третьи — анчар, отравляющий своими токсичными испарениями весь лес.

И, как в случае с террористом, на вопрос: «Что лучше — сохранить лес или сохранить одно уникальное дерево?» — герой дает единственно верный, но невозможный неответ: «Надо сохранить жизнь и тому и другому». Пришедший со стороны герой обнаруживает не только особое сродство с Харизмой, но и власть над ее мистической сущностью. Когда дерево все же уничтожают, он своей волей назначает новую Харизму — огромный и помпезно зловещий обугленный ствол. И, вопреки уже почти впавшему в галлюцинаторный абсурдный комизм повествованию, чудо происходит. Когда с трудом удается взорвать и этот откровенно бутафорский символ, среди дымящихся обломков открывается хрупкий зеленый росток. Впрочем, дело не в том или ином растении. «Ты сам и есть Харизма», — говорит бывшему полицейскому один из персонажей.

Вопреки жанру притчи, «Харизму» трудно свести к какой-то конкретной премудрости. Можно (хотя, по-моему, не стоит) увидеть в лесе метафору социума, а в анчаре — воплощение вампирической сущности любого лидера. Можно вспомнить о синтоизме с его верованиями в духов и божеств каждой местности, источника, камня или растения и предположить, что герой внезапно обнаруживает, что именно он является духом загадочного дерева. Хотя, как мне кажется, любые попытки увидеть в лесе и дереве аллегории человеческого мира излишни. Для Куросавы здесь, как и в других фильмах, важно столкновение героев с фатальной властью абсолютно неантропоморфных сил — будь то темный мир леса, паранормальный дар, как в «Исцелении», или просто слепой случай, как в «К жизни пригоден». Можно увидеть в этой картине некую инверсию «Сталкера», в которой не сталкер ведет профанов в Зону, но профаны всеми силами пытаются привести сталкера (героя фильма) к лишь одному ему могущей открыться Зоне — Харизме. Можно, наконец, принять этот фильм как галлюцинаторно непреложную данность.

Еще долго после сеанса пытаешься не столько понять, сколько мысленно доиграть эту ошеломляющую историю — так пытаются досмотреть и досочинить спугнутый случайным шумом сон. В этой онирической магии фильма участвует все — фантастическая и как бы случайная красота съемок, игра и лица актеров, саундтрек, в котором потусторонние электронные шумы сменяются безумным микстом африканских барабанов, латиноамериканских дудочек, мелодий барокко и бог знает чего еще.

Остается либо надеяться на то, что прокатчики решат наконец купить фильмы Киеси Куросавы, либо дожидаться следующего японского фестиваля.