Звезда Юнгер

Уже больше года как не стало Елены Владимировны Юнгер. Каждое лето, отправляясь в отпуск, нужно было обязательно успеть написать ей письмо. Отвечала она всегда. Иногда совсем коротко, иногда нет. Последние годы, кажется, письма писала только Елена Владимировна. Откуда она брала эти серо-голубые длинные конверты, «шелковую» с водяными знаками бумагу — долгие годы одинаковые элегантные эпистолярные принадлежности? Теперь ведь почти не пишут писем, заменяя их факсами, звонками и прочими нововведениями. Лист бумаги свернут сначала вдоль, а уже потом поперек — в длину конверта. Всегда исписан по одной стороне. Кажется, что и не дойдет письмо, если отправить его в таком конверте, с художественной маркой, когда перед, а не после фамилии пишутся имя и отчество, а обратный адрес начинается не с названия города, а так, как всегда писала Елена Владимировна: «От Е.Юнгер». И только потом: «Санкт-Петербург, 197046, а/я 557». Скорее всего, не дойдет. Да и не напишут. Да и некому. Теперь уже можно сказать словами одной из последних героинь Елены Владимировны — Сары Бернар: «Все они умерли». Теперь, когда не стало Елены Владимировны, — все. Она была последней. Настоящей.

В кино Елена Владимировна снималась мало. Не любила. Не допускала к себе киноиндустрию. Осталась «Золушка», где она — злая сестра в паре с прелестной Сезеневской. Очень редко показывают «Крестьян» Калатозова с Юнгер в центральной роли. Фильм странный, совсем не похожий на остальные фильмы Калатозова. Несколько картин было в конце жизни, когда уже мало осталось лиц со следами ушедшего времени. «Анна Петровна» — режиссер Инесса Селезнева. Вот и все.

«Золушка» напоминает снятый на пленку старый спектакль театра Комедии. Художник Акимов. Целый список артистов театра. Консовский — принц, Гарин — король, Филиппов — капрал, Сезеневская, Юнгер — сестры… Настоящий театр. Акимовский театр Комедии.

У Калатозова в черно-белом фильме Юнгер играет выразительно, как будто лепит роль из глины. Совершенно отличная роль от того, что она играла в это время в театре. Тяжело, густо, замедленно, чувственно. Овал лица, как в живописи Петрова-Водкина. Гладко, до блеска зачесанные волосы, острые глаза. Кадры, как картины, холсты художника. Остается в памяти не сюжет, а эмоциональный ряд, конструкция кадра, пластика.

В «Анне Петровне» Юнгер очень похожа на себя в жизни. Вообще, ей это не свойственно было, она всегда отгораживалась и остранялась в театре — играла со стороны. Здесь же она как-то разрешила, что ли, позволила снять ее близко, без грима. Седые волосы, которые она называла «два пера», оказались пышными и неожиданно сияющими. Редкие портретные планы — глаза, позволяющие рассмотреть внутренний мир, спрятанную тоску и одиночество. Удивительно, что во всех этих фильмах не сюжет рассматриваешь, а выхватываешь памятью соединение времени, биографии, черты характера актрисы, которая так умела защищаться и в жизни, и на сцене от любопытных глаз.

Все последние спектакли с Еленой Владимировной записаны на радио.

С нею мы записали «Крик лангусты» Дж.Маррелла — спектакль, который много лет назад играли вместе. Она очень много работала последние годы на радио. Удивлялась, что так внимательны к ней.

— Представьте: «Когда захотите и что захотите. В удобное для вас время будет студия и машина».

Последний раз я видел Елену Владимировну в Рождество 2000 года. Она играла пьесу Олби «Три высокие женщины» в своем переводе.

Зимний вечер. Желтый тусклый свет у чужого театра. Совсем мало публики. Немолодые красивые лица. Остатки того, знаменитого акимовского театра. Почти у всех цветы, заботливо завернутые в газету (это почему-то запомнилось особенно). Крупный, мокрый снег заметал эти лица, эти цветы и ушедший театр. Спектакль шел на малой сцене Театра имени Ленсовета. Я долго поднимался по лестницам, разыскивая малую сцену, по пути спрашивая капельдинеров, как купить программку.

— «На «Крошку»? — «Какая «Крошка»? На Юнгер!» — «Юнгер? Не знаем». — «Почему?! Как?»

Тусклый свет… «Крошка»… Неужели в Петербурге, в театре сегодня есть что-то важнее, сильнее, единственнее?! Последняя роль уходящего поколения больших артистов? Елена Владимировна всегда смущалась, когда встречала в письмах или диалоге «потрясающе!», «гениально!».

— Гениальное явление бывает один раз в столетие, а потрясающее и того реже.

Могу сказать теперь, что это было и потрясающе, и гениально. Так воспринял это я. Я много играл с Еленой Владимировной, много видел ее в театре. Восхищался формой, стилем, верностью акимовским традициям. Всегда поражало отношение к профессии. Неудовлетворенность собою — до страсти… Теперь не умеют так ходить по сцене. В «Синем небе…» она танцевала вальс так, что вспоминался ее рассказ о вальсе с Чаплином в Голливуде — ну совсем чуть-чуть, совсем из воздуха.

«Изящная эротика» — задание Фоменко для ее Гурмыжской исчезало, растворялось, переплавлялось… Можно длить бесконечно эту цепь достоинств.

Я спросил однажды: «Вы были премьершей, героиней театра?» «Нет. Нас было много. Я, Зарубина, Гошева, Сухаревская, Скопина. Премьерш, героинь, как вы выражаетесь теперь, в театре у нас не было. Жена главного режиссера — профессия трудная. Похоже на розу, когда шипов больше, чем лепестков».

«Три высокие женщины» — последняя роль актрисы. Последняя роль, которая показалась мне первой. Я не увидел в этой работе мастерства старейшей актрисы и опыта привычки, не увидел ничего знакомого мне. Юнгер проникала в существо партнерши, вычитывая его по губам, взмаху ресниц, дыханию. В последние годы Елена Владимировна все хуже и хуже слышала, это мешало ей, но она всегда весело сообщала: «Я совсем древний Мафусаил и оглохла окончательно. Держите руку рупором». Еще и от этого жадность внимания, присутствия, участия, страха была так трепетна, подлинна и подробна до мгновений. Потрясало!.. Сочетание же королевской стати, почти балетной спины, знаменитого подъема стопы на высоченном каблуке с этой забытой подробностью существования, совсем не акимовской манерой игры, прерывистым дыханием роли, соединением театра того с сегодняшним лучшим, а самое главное — сила, природа, личность — я хочу назвать гениальным. Я не видел премьеру Елены Владимировны Юнгер, актрисы театра Комедии им. Н.П.Акимова в спектакле «Три высокие женщины». Спектакль, который смотрел я, был, скорее, одним из последних. Мне рассказывали, как красиво и трогательно на премьере в чужом театре присутствовали почти все оставшиеся акимовские артисты. С цветами…

— Елена Владимировна, почему не у себя, не на своей сцене?

— Об этом не будем. Слишком оскорбительно. Забыли.

Знак времени сегодняшнего театра. В последние годы Елена Владимировна часто говорила, что хочет уйти из театра, что он стал чужим. Играла редко. Только «Синее небо, а в нем облака» В.Арро. Не уходила. О театре говорила мало. Играла в других местах. Тема театра Комедии закрылась.

Москву любила не очень. Называла провинциальной. Здесь тоже не осталось почти ничего акимовского. Москва часто похищала из этого театра лучших артистов. Аннунциату — Ирину Петровну Гошеву Немирович смотрел вместе, в одной ложе, с Акимовым на гастролях в Москве. Гошева осталась во МХАТе, сыграла Ирину в «Трех сестрах» и никогда так и не слилась с мхатовскими «корневыми» или «коренными» — так, кажется, это называется…

Во МХАТе работал Борис Александрович Смирнов. Алексей Анатольевич Консовский скромно прожил свою жизнь в Театре имени Моссовета. Сухаревская и Тенин путешествовали из театра в театр и везде были чужими. Первая красавица Комедии Людмила Александровна Скопина заканчивала карьеру в Театре имени Пушкина, почти не приходя в театр и не выходя на сцену бывшего Камерного. Ставил спектакли, играл в Комедии и Эраст Павлович Гарин. Свою последнюю роль сыграл в театре Комедии Николай Михайлович Церетелли. Рассказывала Е.В., что, уйдя от Таирова, он несколько лет не работал нигде. В Комедию Николай Павлович пригласил его уже немолодым, позабывшим свою славу партнера великой Алисы Коонен. Вместе с Еленой Владимировной они успели сыграть несколько раз в «Валенсианской вдове», вместе прожили большую часть блокады. Он похоронен в Вятке, тогда Кирове, на родине вятской игрушки. «Какие знаки судьбы, — говорила Елена Владимировна, — Николай Михайлович всю жизнь коллекционировал вятскую игрушку. Когда мы приехали на время эвакуации в Киров, Церетелли уже не мог ходить от блокадного истощения, из самолета его вынесли на носилках. Там мы его и похоронили». Умерла Александра Исааковна Ремизова, и прервалась связь с вахтанговцами. «В Театре Вахтангова я работала один день, — говорила Елена Владимировна, — Рубен Николаевич Симонов пригласил Николая Павловича и меня, когда мы были без своего театра. Меня представили труппе, и, как улей, загудел кабинет главного режиссера голосами ведущих актрис: «Юнгер? Как? Зачем? Почему?» В этот же день я подала заявление об уходе».

Когда театр Сатиры приезжал на гастроли в Ленинград, то почти всегда можно было встретить за кулисами акимовского театра Ольгу Аросеву — в гримерном цехе, в уборных артистов. Этот театр не отпускал. Инна Ульянова — она и сегодня украшение московской сцены — сыграла свои самые яркие роли в знаменитых любимовских спектаклях. «Наша Юлия Джули, — говорила Елена Владимировна, — а теперь, когда все покупают только «Комет», я радуюсь, какая радостная актриса, даже в рекламе. Из какого радостного театра».

Приезжая в Москву, Елена Владимировна почти всегда жила у Александры Исааковны Ремизовой или в доме своего свата, Игоря Алексеевича Смысловского, начинавшего еще у Таирова. Ремизовой она восхищалась. Один из любимых спектаклей Юнгер — «Игра с кошкой» Иштвана Эркена — был поставлен в театре Комедии Ремизовой для нее. Старалась всегда навестить уже не выходившую из дому Людмилу Александровну Скопину. Но особенные, пристрастные, «комедиантские» отношения были у нее с Лидией Петровной Сухаревской.

— А вы знаете, что Сухаревскую звать не Лидия Петровна, а Лидия Павловна?

— Как это?

— «Не нравится мне «Павловна», на палку похоже». И поменяла.

В Москве вышла книжка Елены Владимировны «Друзей прекрасные черты». Она приехала отметить это событие и поблагодарить создателей. Борис Тенин умер. Лидия Петровна жила одна. Не играла. Елена Владимировна обязательно хотела повидать ее и уговорила приехать на торжество. Едем в машине — Сухаревская, Юнгер и я в качестве коридорного Люсьена из «Занозы» Саган, где мы играли вместе с Еленой Владимировной, — открыть дверь такси, помочь дамам выйти из машины, подняться и позвонить в дверь. Какое счастье! В машине диалог двух примадонн, двух див. Двух актрис, проживших огромную жизнь.

— Леночка, вам Николай Павлович снится?

— Да. Часто.

— (Долгая пауза.) И что? Что, он вам говорит что-нибудь?

— Да, иногда мы даже подолгу разговариваем.

— (Долгая пауза.) Леночка…

— Да, Лидуша.

(Или «Лилюша» — я не помню точно, только помню, что они были на «вы», не отменяя «Леночка», «Лидуша», «Лилюша», и нежность их отношений выражалась как-то особенно.)

— Леночка, а ведь так всю жизнь… Всю жизнь вам везет больше, чем мне. Вот и теперь. Мне Борис вообще никогда не снится. А вам Николай Павлович и снится часто, так вы еще и разговариваете с ним!.. Где справедливость?

После паузы вступала Елена Владимировна:

— У Тамаси Сезеневской был юбилей…

— Да. Знаю. Дала телеграмму. Сколько ей?

— Уже семьдесят пять.

— Быть не может. Неужели только семьдесят пять? Я думала, много больше.

Они много смеялись, многих вспоминали, как будто не расставались ни-когда. Они были в этот вечер очень молоды.

На банкете, в самом начале, Лидия Петровна вдруг сделала громкое сообщение, что ни пить, ни есть она не будет вообще. Не удивилась только Елена Владимировна. И действительно, прошло совсем немного времени, когда Лидия Петровна, забыв про «сообщение», и ела, и говорила тосты. О книге. О театре. О подруге. Неожиданно и снова громко, среди застолья: «Леночка, больше не пейте!» Снова не удивилась только Леночка. Незабываемый парный конферанс весь вечер. Больше они не встречались. Лидии Петровны скоро не стало.

В этом театре почти у всех актрис акимовского поколения между собою были только им дозволенные ласкательные обращения. Ирина Петровна Зарубина — Ириша, Елизавета Александровна Уварова — Лизочек, Калерия Григорьевна Землеглядова — Ляля, Лидия Петровна Сухаревская — Лидуша (или Лилюша), Тамара Вячеславовна Сезеневская — Тамася, Елена Владимировна Юнгер — Леночка… Другая жизнь.

Из москвичей Елена Владимировна любила Ефремова. Расспрашивала про него подробно.

— Я его чувствую, понимаете? Вы ему это передайте, обязательно. И еще привет.

В спектакле по письмам жены Достоевского «Я была счастлива, счастлива, счастлива…» в радиозаписи был голос Олега Николаевича.

— У меня чувство, что я с ним играю.

Очень радовалась, что я перешел во МХАТ. Именно из-за того, что там был Ефремов. Знакомы лично они не были. Каждый раз я передавал ее приветы Олегу Николаевичу, чуть-чуть что-то прибавляя от себя, рассказывая о Елене Владимировне. Он знал по кино многих артистов акимовского театра, хотя его спектаклей почти не видел. Приветствие в честь юбилея актрисы он подписал: «Ваш Олег Ефремов и мхатовцы».

— Вы к Ефремову заходите почаще, ему это нужно.

— Как это, Елена Владимировна, я буду заходить почаще. Просто так?

— Просто так.

Я почти всегда, до подробностей, следовал ее совету и никогда не ошибался. Вернее, не ошибалась она… Но «просто так заходить» к Ефремову мне не хотелось, не выходило это «просто так». Только теперь, когда не стало Олега Николаевича, я понял: а ведь она была и здесь права — именно «просто так» и «почаще», особенно в последние месяцы, когда кроме репетиций, театра, болезни не оставалось ничего. После репетиций мы уходили. Сразу. Он включал телевизор и оставался один.

В последний раз все уже стояли в дверях.

— Ну, может быть, есть какие-то вопросы?

Вопросов не было, и никто не знал, что больше мы его не увидим…

Мне рассказывал Григорий Борисович Луцкий, бывший артист оркестра театра Комедии, истории из жизни театра. Немолодой человек расцветал, оживлялся по-юношески. Несколько десятилетий проработав в симфоническом оркестре Ленинградской филармонии под руководством Мравинского, а теперь Темирканова, он объехал весь мир. Но о театре Комедии говорил как о самом главном месте работы в своей жизни. Как будто больше ничего не было.

О Елене Владимировне особенно, отдельно, с придыханием. Вот одна из многих историй тех лет: «Был капустник в доме писателей. Меня, молодого артиста оркестра, попросили проводить Елену Владимировну домой. Нужно было перейти Марсово поле, мост, не так далеко. Идем. У меня в руках, после капустника, барабан и две палочки. Белая ночь. Марсово поле. Цветут пионы. Вдруг Елена Владимировна: «Гришенька, сорвите для меня букет пионов». Я: «Елена Владимировна, да как же? Что вы? Милиция… Вечный огонь… Марсово…»

— Сорвите для меня букет пионов.

Отдал я ей подержать барабан и палочки и пополз к кустам. Нарвал, ползу обратно. И вот в этот самый момент она стала сильно барабанить. Милиция как из-под земли!.. «Кто? Что? Пройдемте!» Елена Владимировна: «Этот букет для меня, товарищ милиционер». Я уже не помню, как и куда исчез товарищ милиционер.

Репетируем с Ефремовым «Сирано». Тяжелые репетиции. Он устает. Повисают немыслимые паузы. Мы не знаем, как себя вести в эти долгие минуты. Стараемся как-то заполнить тишину. Заболтать. Рассмешить. Рассказываю эту историю с барабаном.

— Так вот это Роксана! — говорит Ефремов оживленно.

Я не успел рассказать Елене Владимировне, что Роксана — это она… В последнем письме она написала: «Ефремову привет не передавайте. Ему это будет неприятно». Больше ничего. Елена Владимировна знала, что он болен. И, как всегда, знала еще что-то не понятное мне. А он совсем незадолго до смерти, что-то слушая или вспоминая об Акимове, совсем вдруг по-детски: «А мне его жена, Юнгер, всегда приветы передает!!!»

— Пишите, пишите, Витюша.

— Да как это, писать? Я ведь совсем не знаю, как это делается.

— Просто. Просто пишите, что думаете, что вспоминаете. Пишите о мелочах.

Прочитал я Елене Владимировне по телефону свою статью о ней. Она благодарит, взволнованна. И вдруг в конце: Там у вас фраза: «Зимой в углу гримуборной всегда стояло дерево белой сирени». Замените «всегда» на «иногда». Это существенная разница. В театре нет гримуборных. Есть только уборные — комнаты, где одеваются артисты. Есть еще туалеты, есть гримерные, буфеты, костюмерные и т.д. А «гримуборные» не говорите никогда, это неграмотно».

— Юрьева я не очень любила в театре.

— А «Маскарад»?

— Не верьте. Ходил по сцене буфет. Больше ничего. Мейерхольда видела долго один раз. Восстанавливал «Маскарад». Я Маской бегала. Сидит он, рядом Райх; вдруг Зинаида Николаевна резко идет к выходу. «Зинаида! Куда?!» Так же резко ее ответ: «В сортир».

Очень любила угощать, кормить. Почти всегда, когда договаривались о встрече, спрашивала: «У вас будет время? Или, как всегда, бегом? Мы сможем только выпить или сможем «надраться»?

— Елена Владимировна, вот про вас столько рассказов, легенд самых разных. Правда все это?

— Я всего не помню, но очень может быть.

— В детстве для меня самым таинственным и любимым было Рождество. Я ждала этот праздник. Теперь я жду смерти, как тот детский праздник. Из моего круга никого не осталось, а тайна осталась только одна: смерть. Мне интересно. Нравится.

На гастролях она в первый же день отправлялась в магазины. Из Ташкента мы везли неимоверное количество пиал, казанов для плова, подушки. Все покупалось в огромных количествах. В день первого спектакля за кулисами Елена Владимировна требовательно узнавала: «Где? Какие? Цвет? Далеко ли рынок? Кто еще купил? Никому не говорите!» Я часто вспоминал потом эти гастрольные поездки с нею, походы в магазины, на рынки, в комиссионки. Как общие черты артистов всего мира.

Во МХАТе итальянцы играли последний спектакль Стрелера. Играли несколько дней подряд. Стрелер не приехал. Волновались. Перед каждым спектаклем долгий тренинг. Уставали. И каждый вечер, рассказывала потом наша дежурная по этажу Валерия Васильевна, показывали что-то друг другу, радовались, как трофеям, и говорили про покупки. «Про какие про покупки?» «Про такие про покупки. Про покупки, про покупки, про покупочки мои»…

Последнее Рождество. Как всегда, на кухне. Кухня большая, с громадным деревянным столом без скатерти, накрытым «как до катастрофы». Крошечные слоеные петербургские пирожки, индейка с черносливом, огромный окорок из Финляндии, бесконечное количество салатов и салатиков, селедка, белорыбица, краснорыбица. Фирменные домашние водки с особыми семейными названиями: «уха», на зверобое, на травах, просто водка. Грузинские вина. Моченая брусника. Грибы (разные). Не описать. Елена Владимировна только что отыграла «Три высокие женщины». Счастливая, необыкновенно элегантная и просто красавица, в каком-то немыслимом стеганом шелковом жакете с застежками, складками, карманами… То ли Версаче, то ли Валентино.

— Елена Владимировна, что это за роскошь?

— А, это? Сонечка, наша костюмерша. Она старше меня, но шьет мне только она.

В самом конце вечера вдруг Елена Владимировна попросила сделать для нее большой бутерброд из белого хлеба с маслом и ветчиной. «Вот угадайте, почему? Много ветчины — это несбыточная детская мечта».

Незадолго до ее смерти в Петербурге вручали премию «Золотой софит» — «За честь и достоинство в профессии». На александринскую сцену вышла Елена Владимировна Юнгер. На сцену, где она начинала в студии Юрьева, выходила в мейерхольдовском «Маскараде» Маской, получала свои первые цветы в «шелковой» бумаге. Трехъярусный театр полон. Все встали. Только одно слово сказала актриса: «Спасибо». В тот вечер на ней было сшитое для этого торжества платье из бутылочной зелени тафты — в пол.

— Что? Платье? Сонечка, наша костюмерша. Спасибо ей.

Я никогда не понимал ее возраста. Казалось, что она не меняется. Всегда, как гордая птица. Сейчас трудно представить, как почти в девяносто лет она играла центральные роли.

Смена на радио почти шесть часов. Записали весь спектакль. Роль, которую она не играла больше пятнадцати лет, помнила до мелочей, до вздохов, пауз. Шесть часов она просидела у микрофона. Такой я ее не видел никогда. Куталась в шаль. Усталая. Маленькая. Тихая. Ей нужно было по губам партнера понять реплики, учесть законы радио и все успеть… Кончалась жизнь, и радио фиксировало ее особенный петербургский голос, исчезнувшую манеру говорить — емко, по-русски широко. Несколько телефильмов об Эрмитаже, Павловске, Русском музее озвучены этим редкой красоты и культуры голосом.

В театральных школах один из самых трудных элементов профессии — «видения».

Эти телевизионные фильмы полны «видений» — самых подлинных. Да и не могло быть иначе. Елена Владимировна все это видела, знала, «все это было, было, было» в ее жизни.

Телеграмму: «Умерла Елена Владимировна Юнгер» — я получил в Плесе, в Доме творчества. Дежурная, которая отдала мне телеграмму, спросила: «Кто это?» Я рассказал.

— А, так она из настоящих артистов, не из теперешних…