Астрологическое фрикасе

«Астрологическое фрикасе» (Astrologic fricassee), зарисовку из жизни голливудской богемы, Генри Миллер (1891 — 1980) включил в свою книгу очерков и эссе «Вспоминать, чтобы помнить» (Remember to Remember, 1947), ставшую логическим продолжением «Аэрокондиционированного кошмара» (The Air Conditioned Nightmare, 1945). Обе книги появились в результате многомесячного автомобильного путешествия Миллера по США в обществе художника Эйба Раттнера, и в обеих много скепсиса и иронии по поводу американского стиля жизни. Восхищаясь отдельными американцами, Миллер не принимает Америку в целом, считая, что идеалы пионеров не осуществились, их предали и не перестают предавать. Он не устает противопоставлять Америке Европу, которая дорога ему как хранительница накопленной человечеством культуры и мудрости, ему дороги ее художники, преданные идеалу красоты, а не чистогану.

В Голливуде Миллер бывал довольно часто, так как обосновался неподалеку, в местечке Биг-Сур, ставшем ему домом; в основном поездки эти не были связаны с какими-то определенными творческими проектами, а затевались, опять же, ради встреч с интересовавшими его людьми.

Книга Генри Миллера «Вспоминать, чтобы помнить» выходит в 2001 году в издательстве «Б.С.Г.-Пресс».

Я познакомился с Джеральдом в фойе театра во время антракта. Не успели нас представить друг другу, как он поинтересовался, когда я родился.

— Двадцать шестого декабря 1891 года… В двенадцать тридцать дня…

В Нью-Йорке… Марс, Уран и Луна — в восьмом доме. Этого достаточно?

Джеральд пришел в восторг.

— Выходит, вы кое-что смыслите в астрологии, — сказал он, улыбаясь мне ласково, словно преданному ученику.

В этот момент к нам подошла элегантная молодая женщина и тепло приветствовала Джеральда. Тот быстро представил нас друг другу.

— Двадцать шестое декабря — четвертое апреля… Козерог — Овен… Вы должны прекрасно ладить.

Я так и не узнал имени элегантной женщины, впрочем, как и она моего. Для Джеральда это не имело ни малейшего значения. Люди существовали для него только как подтверждение его небесных теорем. Он знал заранее сущность каждого из нас. В чем-то он походил на рентгенолога: ему был виден твой астральный скелет. Где непосвященному открывался только Млечный путь, Джеральд видел созвездия, планеты, астероиды, падающие звезды, туманности и тому подобное.

— Не строй никаких важных планов на ближайшие дни, — говорил он. — Затаись. Твой Марс вступил в конфликт с Меркурием. Сейчас из твоих планов ничего хорошего не выйдет. Дождись полнолуния… Ты ведь склонен к импульсивным решениям, не так ли? — И он бросал на свою жертву лукавый и пытливый взгляд, словно говоря: «Меня не одурачишь. Я тебя насквозь вижу».

В тот антракт в фойе состоялось много знакомств. Каждого представляли по знаку Зодиака. Преобладали Рыбы — холодноватые, мягкие, невыразительные создания, по большей части флегматичные и пучеглазые. Когда на горизонте возникали Скорпион или Лев, особенно женского пола, я настораживался, от знакомств с Водолеями старался уклониться.

Позже, уже в ресторане, мы с Джеральдом подробнее обо всем поговорили. Не помню, к какому знаку принадлежал он сам — то ли к Деве, то ли к Близнецам, — но, как бы то ни было, производил он довольно сомнительное впечатление. В нем было что-то от гермафродита. Казалось, его «достали» Весы, Лев и Стрелец. Время от времени он делал иносказательные замечания по поводу Козерога — осторожно, осмотрительно, будто сыпал соль на птичий хвост.

Он много говорил о различных внутренних органах, а также о суставах, мышцах, слизистой оболочке и прочих частях тела. Хозяину стола, который не так давно попал под грузовик, он посоветовал в следующем месяце обратить особое внимание на коленные чашечки. А молодой женщине, сидевшей слева от меня, беречь почки: только что один из «домов», связанных с почками и железами внутренней секреции, оказался под отрицательным воздействием. Мне было интересно, какое звездное тело в ответе за желчный цвет его лица и почему он ничего не предпринимает по этому поводу, хотя бы с помощью местного фармацевта.

После трех бокалов крюшона в голове у меня все смешалось. Я не помнил: то ли следующая неделя будет удачна для меня в финансовом отношении, то ли я переломаю себе все кости. И что удивительно — мне было все равно. Дурное влияние Сатурна на мой гороскоп компенсировалось благотворным воздействием Юпитера. Я обратил внимание, что Джеральд ни разу не упомянул Венеру. Было похоже, что ему вообще наплевать на личную жизнь. Его коньком были несчастные случаи, повышение жалованья и путешествия. Разговор становился таким же пресным, как холодный омлет в клинике по лечению суставов. Я пытался вывести разговор на Плутона: эта загадочная планета интересовала меня больше других, но такая тема явно была Джеральду неприятна — он сразу мрачнел и замыкался. Ему нравились земные вопросы, вроде: «Как вы думаете, спагетти соответствуют моему темпераменту?» или: «Полезен ли мне в это время года спорт?», или: «Как быть с работой в Сан-Франциско, подходящее ли время для переезда туда?» На такие вопросы у него всегда был готов ответ. Поразительно, какую уверенность он при этом излучал. Иногда, чтобы его ответ прозвучал более драматично, он закрывал глаза, как бы мгновенно обозревая карту небесных светил. Он мог предсказывать будущее в любом порядке и, однако, как ни странно, так же, как и все остальные, покупал утреннюю газету, чтобы узнать, что произошло (во время нашей беседы) на Восточном фронте. Произойди ночью крах фондовой биржи, уверен, Джеральд и о нем узнал бы из газет. Когда несколько недель назад случилось лунное затмение, он ждал землетрясений и обвалов; к счастью, подземные толчки зафиксировали в пяти или шести тысячах миль от нас, в Тихом океане. Никто не пострадал, разве только морские чудища…

Спустя неделю или около того Джеральд позвонил мне и пригласил на новоселье, пообещав, что там я познакомлюсь с прекрасной женщиной Стрельцом, чья грудь подобна спелым яблокам, а губы цвета раздавленной малины. «Ты скоро разовьешь бурную деятельность», — сказал он на прощание. Тон, каким он сделал это сообщение, звучал очень обнадеживающе — по крайней мере, по телефону. Однако по здравому размышлению я пришел к выводу, что «бурная деятельность» сама по себе довольно бессмысленна. Пчелы и муравьи постоянно деятельны, всегда активны, ну и что из того? К тому же мне претила сама идея бурной деятельности. Я находился в мире с собой и хотел пребывать в таком состоянии хотя бы еще некоторое время.

День клонился к закату, когда мы подъехали к дому Джеральда. Со мною были два друга — Весы и Стрелец. По обе стороны улицы на протяжении всего квартала стояли припаркованные автомобили, в основном лимузины, гладкие и сверкающие, их охраняли шоферы в ливреях. Водители уже вовсю общались между собой. Когда мы вылезли из нашего «Форда», нас окинули презрительными взглядами.

Новое пристанище Джеральда было довольно миленьким домиком, приятным и неброским. Это жилище вполне подходило для преуспевающего хироманта или виолончелиста. В гостиной толпился народ — люди стояли, сидели, разговаривали, пили чай, грызли печенье. Завидев нас, Джеральд тут же бросился навстречу, на ходу представляя гостей: Весы — Близнецы… Стрелец — Водолей… Лев — Козерог… и так далее. Все напоминало атмосферу «Алисы в Стране Чудес», а Джеральд теперь, когда я видел его в домашней обстановке, имел отчетливое сходство с глашатаем Червонной Дамы.

Когда всех перезнакомили, я занял место в глубине эркера и стал наблюдать за происходящим со стороны. Мне было интересно, кто первый ко мне привяжется. Долго ждать не пришлось.

— Вы интересуетесь астрологией? — спросил меня бледный субъект с запавшими щеками.

Он с трудом поднялся с дивана, где сидел, зажатый с двух сторон безвкусно одетыми женщинами с лицами цвета овсянки.

— Немного, — ответил я, улыбаясь и пожимая его вялую руку.

— Мы все так любим Джеральда. Он просто волшебник. Не знаю, что бы мы без него делали.

Я ничего не ответил, и возникла неловкая пауза. Мужчина продолжал:

— Вы, полагаю, живете в Голливуде, мистер… Простите, напомните мне ваше имя. Я — Хелблингер… Джулиус Хелблингер.

Я снова протянул руку и сказал:

— Рад познакомиться, мистер Хелблингер. Нет, я здесь не живу. Приехал погостить.

— Вы, наверное, юрист?

— Нет, писатель.

— Писатель… как интересно! А могу я поинтересоваться, какие книги вы пишете?

Тут мне на помощь пришел Джеральд, который прислушивался к нашему разговору и теперь, крайне возбужденный, присоединился к нам.

— Не советую вам открывать его книги, — сказал Джеральд, подняв одну руку вверх и расслабив кисть так, что пальцы свободно болтались. — У него очень порочное воображение, не так ли, «двадцать шестое декабря»?

В этот момент одна карга предприняла попытку подняться с дивана, опираясь на изящную трость с золотым набалдашником. Увидев, что она безвольно, словно дохлая рыба, валится обратно на диван, я поспешил прийти ей на помощь. Занимаясь ею, я обратил внимание на ее ноги, которые напоминали две сухие щепки. Похоже, она никогда не совершала путь длиннее, чем от автомобиля до подъезда. Глаза на бледном, одутловатом лице были похожи на два семечка — вроде тех, которыми кормят птиц. Огонек в этих тусклых глазках мог вспыхнуть только алчным блеском. Она могла бы быть сестрой-близняшкой Кэрри Нейшн¹, изображенной Грантом Вудом² в состоянии дьявольского озарения. Я ясно представил, как она поливает хризантемы из дырявого цветочного горшка на лужайке в родной Пасадене. Скорее всего, она от парикмахера шла к нумерологу, от нумеролога — к хироманту, от хироманта — на чаепитие, где после второй чашки чая начинала чувствовать некоторое шевеление в кишечнике, поздравляя себя с тем, что сегодня может обойтись без слабительного. Иметь хороший стул для нее, без сомнения, самая большая радость в жизни. Ставя старушку на ноги, я слышал, как ее черствое сердце стучит, словно ржавый механизм «Ингерсолла»³.

— Вы очень любезны, — произнесла она, пытаясь изобразить на своем каменном лице некое подобие улыбки. — Мои бедные ноги то и дело подводят меня. Джеральд говорит: все оттого, что Марс противостоит Сатурну. Похоже, это мой крест. А вы кто? Телец? Нет, дайте немного подумать… Близнецы? Так?

— Да, — ответил я. — Я, моя мать и сестра — все мы Близнецы. Странно, правда?

— Да уж, — ответила она, тяжело дыша от титанических усилий справиться с головокружением. Кровь наполняла ее вены, как чернила промокательную бумагу. — Джеральд говорит, что я принимаю все слишком близко к сердцу… Но как не волноваться, если правительство отнимает весь твой доход? Понятно, что войну надо выиграть, но, Бог мой, с чем мы останемся, когда все кончится? Я не буду моложе — это уж точно. У нас осталась всего одна машина, и — как знать? — может, мы и ее лишимся. А что вы думаете об этой войне, молодой человек? Разве не ужасно, что все время льется кровь? И можно ли надеяться, что хотя бы здесь мы в безопасности? Не удивлюсь, если японцы высадятся в Калифорнии и займут все побережье под самым нашим носом. Что вы думаете? Вижу, вы очень терпеливый слушатель. Простите мою болтовню. Я уже больше не молода. Ну так что?

Я молчал и только улыбался, думаю, немного печально.

— Вы, надеюсь, не иностранец? — спросила она несколько встревоженно.

— Нет, — ответил я. — Я американец.

— Откуда? Со Среднего Запада?

— Нет, из Нью-Йорка. Я там родился.

— Но не живете там? Я вас не осуждаю. Там жить невозможно… столько иностранцев. Я уехала оттуда тридцать лет назад и возвращаться не собираюсь…

О, леди Астенброк!.. Как я рада снова вас видеть. Когда приехали? Я и не знала, что вы в Калифорнии.

Я стоял и держал ее палку. Старая ведьма, похоже, совсем забыла про меня, хотя я по-прежнему был рядом, готовый поддержать ее шаткий скелет, если старуха пошатнется или станет валиться на пол. Наконец, заметив, что леди Астенброк бросает смущенные взгляды в мою сторону, она заскрежетала заржавевшими членами и отодвинулась на неполный дюйм в сторону, только чтобы дать мне понять, что о моем присутствии не забыли.

— Леди Астенброк, позвольте представить мистера… Простите, как, вы сказали, вас зовут?

— Я вам ничего не говорил, — произнес я твердо. И, выдержав паузу, прибавил: — Химмельвайс. Август Химмельвайс.

Леди Астенброк заметно поморщилась, услышав ужасное тевтонское имя. Она протянула мне два ледяных пальчика, которые я сжал так лихо, что послышался хруст. Но еще больше, чем это отвратительно экспансивное рукопожатие, леди Астенброк рассердил мой наглый взгляд, который я тут же устремил на три вишенки, свисавшие с полей ее умопомрачительной шляпы. Только чокнутая английская аристократка могла выбрать такой фасон. Она стояла предо мной, как творение подвыпившего Гейнсборо, на которое заключительные мазки нанес Марк Шагал. Чтобы вызвать у окружающих образ империи, нужно было всего-то засунуть пучок спаржи меж высохших грудей. Ее грудь! Автоматически мой взгляд скользнул туда, где ей положено быть. Тут же возникло ощущение, что леди Астенброк в последний момент, когда прыскала духами из пульверизатора, сунула туда ваты. Не сомневаюсь, что она никогда не рассматривала то, что в их кругу называется интимными местами. Какая мерзость! И раньше, и теперь… Если бы время от времени не возникала необходимость помочиться, о них вообще можно было бы забыть…

— Леди Астенброк — автор книг о Винни Вимпл, — поспешила сообщить мне старая карга из Пасадены.

При этом сообщении я должен был изобразить au courant⁴, но мне было наплевать, кто такая леди Астенброк — знаменитая писательница или чемпионка по крокету. Поэтому я отозвался довольно спокойно:

— Сожалею, но мне ничего не известно об этих книгах.

Мои слова разорвались бомбой.

— Не говорите нам, мистер…

— Химмельвайс, — пробормотал я.

— Не говорите нам, мистер Химмельвайс, что вам ничего не известно о Винни Вимпл. Эти книги знают все. Где вы провели все эти годы? Бог мой, я ничего подобного не слышала.

Леди Астенброк снисходительно произнесла:

— Мистер Химмельвайс, возможно, читает Томаса Манна, Кроче и Унамуно. Я на него не в обиде. Я пишу от скуки. И сама не могу себя читать. Мои книги просто чудовищно примитивны.

— Как вы можете такое говорить, дорогая леди Астенброк! Ваши книги очаровательны! Прошлой зимой, когда у меня разыгралась подагра, я их заново перечитала… все подряд. Какое у вас воображение! Какая буйная фантазия!

Не знаю, что бы мы делали без ваших книг о Винни Вимпл, просто не знаю… Ах, вот и барон Хафнагель. Я должна перемолвиться с ним. Простите, леди Астенброк. — И она заковыляла в другой конец комнаты, истерически визжа: «Барон Хафнагель! Барон Хафнагель!»

Леди Астенброк опустилась на диван с такой осторожностью, словно у нее была хрустальная задница. Я предложил принести ей чаю и печенья, но она явно не слышала меня. Ее остекленевшие глаза уставились на фотографию полуголой чувственной блондинки, стоявшую на маленьком столике у ее локтя.

Я попятился от дивана и тут же налетел задом на актрису со следами былой красоты на увядшем лице. Я уже открыл рот, чтобы извиниться, но меня опередил резкий смешок, похожий на шелест слюды.

— Это всего лишь я… не волнуйтесь! Эскимосы трутся носами, а мы… — Снова взрыв смеха, на этот раз рассыпавшийся подобно руладам Галли-Курчи⁵. А потом неожиданно: — Я — двенадцатое ноября, а вы?

— Двадцать шестое декабря, — ответил я. — Козел с парой рожек.

— Как мило! А я даже не знаю, кто я — змея или сороконожка. Немножко черта во мне точно есть и море секса. — И она сладострастно подмигнула мне бледно-голубым глазком. — Послушайте, — она еще ближе прижалась ко мне, — может, принесете выпить? Я думала, этот соколик, — имелся в виду Джеральд, — предложит мне чего-нибудь, но, кажется, ошиблась. А что здесь вообще происходит?

Не собирается ли кто-то закатить истерику, а? Кстати, меня зовут Пегги. А вас? Я назвал свое настоящее имя.

— Но официально меня знают как Химмельвайса, — прибавил я и подмигнул.

— Официально? — отозвалась она. — Не понимаю. Официально — это как?

— Психи, — сказал я. — Сами понимаете. — И я постучал по голове.

— Ах, вот как? Вы хотите сказать, что они здесь все чокнутые? Я так и думала. Послушайте, а кто тот парень… ну, хозяин дома? Чем он занимается?

— Гороскопами.

— Астрологией, что ли? Не думайте, не такая уж я дурочка. А по какому поводу гулянка? Зачем он всех собрал? Может, хочет вытрясти деньжат? Если станет ко мне приставать с этим, пожалеет.

— Не думаю, что он будет к вам приставать, — сказал я. — Во всяком случае, не по этому поводу. — И я снова грязно подмигнул.

— Ага! Вот, значит, что ему нужно! — Она обвела присутствующих оценивающим взглядом. — Никакой конкуренции. Может, они всего лишь прикрытие. — И она высокомерно кивнула, глядя на старушенций вокруг. — А вы чем занимаетесь?

— Я? Пишу.

— Правда? А что именно? Книги по истории, биологии?..

— Нет… Озорные, — ответил я, стараясь густо покраснеть.

— То есть как, озорные? Очень озорные или, попросту говоря, грязные?

— Думаю, грязные.

— Что-нибудь вроде леди Чаттербай или Чаттерслей, как ее там? Надеюсь, не такое барахло?

Я рассмеялся.

— Нет, не такое… одни сплошные непристойности. Ну там… чувиха, засос, телка, плоскодонка…

— Не так громко! Забыл, где находишься? — Она бросила быстрый взгляд через плечо. — Послушай, а почему бы нам не посидеть где-нибудь и не поболтать? Что ты еще знаешь? Звучит обнадеживающе. Так кто ты есть — козел? Это кто такой? Стрелец?

— Козерог.

— Козерог! Наконец что-то ясно. Какого числа ты родился? Хочу запомнить… И что, все Козероги такие? Бог мой, я думала, что достаточно сексуальна, но, может, и мне надо поучиться. Иди сюда, где нас никто не услышит. Так что ты сказал? Повтори…

— Чувиха, засос, телка, плоскодонка…

Она смотрела на меня восхищенным взглядом. Потом протянула руку.

— Руку, дружище! Ты говоришь на моем языке. Послушай, а ты не можешь приукрасить этот ряд? Ведь раньше это были нормальные чистые слова. Ну и прибавь немного старых добрых ругательств. Давай, начинай. Хочу писать кипятком. Вот те на! Повезло мне, что тебя здесь встретила. Так мы выпьем, а? Только не вздумай принести старую конскую мочу. Постарайся найти бурбон… Подожди, не уходи сразу. Повтори все еще раз. Начни с «чувихи», как и раньше. Но вверни туда и старые слова. Давай после вечеринки пойдем куда-нибудь. Ты, надеюсь, не только слова можешь говорить? Это было бы слишком… Пойди сюда, я что-то шепну тебе на ушко.

Я наклонился и тут увидел, что к нам направляется Джеральд.

— А ну-ка прогони этого недотепу, — шепнула она. — Он нам все испортит.

— О чем вы тут шепчетесь? — спросил Джеральд, сияя, как небесные Близнецы.

— Ни за что не угадаешь, братишка! — Актриса сально рассмеялась, слишком громко — это я понял по выражению лица Джеральда.

Джеральд склонился к нам и сказал, понизив голос:

— О сексе, конечно?

Женщина изумленно воззрилась на него и почти испуганно произнесла:

— Ты что, мысли читаешь? Откуда, черт побери, ты это знаешь? По губам понимаешь, что ли?

— По вашим губам я мог бы читать даже в темноте, — ответил Джеральд, посылая ей пламенный взгляд.

— Надеюсь, ты не хочешь меня оскорбить? Я не такая уж простушка, кое-что кумекаю. Может, в астрологии ничего не смыслю, но что ты из себя представляешь, догадываюсь.

— Тс-с, — Джеральд приложил палец к губам. — Только не здесь, дорогая. Вы ведь не станете разоблачать меня перед всеми этими людьми?

— Не стану, если притащишь выпивку. Где ты ее прячешь? Скажи, и я сама себе налью. На одном лимонаде долго не протянешь.

Джеральд уже наклонился, чтобы прошептать ей информацию на ухо, но тут только что вошедшая ослепительная красотка дернула его за фалды фрака.

— Дайана! Ты здесь? Как мило! Я и мечтать о таком не мог!

И он потащил ее за собой в другой конец комнаты, даже не подумав нас познакомить. Наверное, радовался в душе, что легко отделался.

— Ну и паршивый тип, — процедила Пегги сквозь зубы. — Мог бы сказать, где держит выпивку. Притворился, что все забыл, увидев Дайану. Ха-ха! А сам из таких, кто в обморок валится, если показать… Ну, знаете… такую штучку с волосиками.

В подобном месте ни на минуту не оставляют в покое. Стоило Пегги отойти на поиски спиртного, как подошла старая дева норвежка, разливавшая чай в соседней комнате, она вела за руку известного психоаналитика, Водолея, на горизонте у которого Венера даже не маячила. Он был похож на дантиста, выродившегося в песчаную крысу⁶. Его искусственные зубы сияли, отливая синевой и обнажая ряд резиновых десен. С его лица не сходила улыбка, выражавшая поочередно удовлетворение, сомнение, восторг и отвращение. Норвежка, которая была медиумом, смотрела на него с благоговением, давая толкование каждому его вздоху или хмыканью. Она Рыба, это было видно невооруженным глазом — сострадание к ближним прямо изливалось из нее. Ей хотелось, чтобы все страждущие пришли к доктору Бландербассу. Он просто уникален, поведала она мне, когда доктор отошел: второй Парацельс, нет, скорее, Пифагор или Гермес Трисмегист. Это подвело нас к проблеме перевоплощения. Норвежка сказала, что помнит три предыдущих воплощения, в одном она была мужчиной. Случилось это во времена фараонов, когда жрецы еще не испортили древнюю мудрость. Она медленно отрабатывала свою карму, веря, что приблизительно через миллион лет вырвется из цепи рождений и смертей.

— Время — ничто, — шептала она, полузакрыв глаза. — Еще столько надо сделать… столько сделать. Не хотите ли попробовать нашего восхитительного печенья? Я сама его пекла.

Взяв за руку, она повела меня в соседнюю комнату, где престарелая Дочь Революции разливала чай.

— Миссис Фаркар, — сказала норвежка, не отпуская мою руку, — этот джентльмен хочет вкусить нашего печенья. Мы только что имели замечательную беседу с доктором Бландербассом, не правда ли? — И она посмотрела на меня с трогательным смущением воспитанного пуделя. — Миссис Фаркар — очень утонченная натура, — продолжала норвежка, вручая мне печенье и чай. — Она была близкой подругой мадам Блаватской. Вы, конечно, читали «Тайную доктрину»? Ну, ко-нечно же, читали… Вижу, вы один из нас.

Я обратил внимание, что миссис Фаркар как-то странно смотрит на меня. Не в глаза, а куда-то поверх волос. «Может быть, за мной стоит леди Астенброк, — подумал я, — и три вишенки качаются над моей головой?»

Вдруг миссис Фаркар открыла рот.

— Какая красивая аура! Лиловая… с пурпурным отливом. Только взгляните! — Она притянула к себе норвежку, заставив ту немного согнуться, указала на то место на стене, что располагалось дюйма на три выше моей редеющей шевелюры. — Видишь, Норма? Прищурь один глаз. Ну… вон же…

Слегка присев, Норма изо всех сил щурилась, но в конце концов вынуждена была признаться, что ничего не видит.

— Как же! Как на ладони! Видно невооруженным глазом! Продолжай смотреть! Не сдавайся!..

К этому времени еще несколько старых перечниц, согнув ноги в коленях, старались разглядеть нимб над моим черепом. Одна из них клялась, что видит его отчетливо, правда, по ее словам, он был черно-зеленый, а не пурпурно-лиловый. Это не на шутку рассердило миссис Фаркар. Она стала с таким раздражением разливать чай, что даже опрокинула чашку на свое сиреневое платье. Норму это ужасно расстроило. Она суетилась около миссис Фаркар, кудахча, как мокрая курица.

Когда миссис Фаркар поднялась из-за стола, стало видно, что на платье осталось ужасное пятно. Сама она была так взволнованна, что, похоже, потеряла контроль над собой. Созерцая пятно, я инстинктивно поднял руку над головой, чтобы окунуть ее в спасительный лиловый свет моей ауры.

Мне понимающе улыбнулся чисто выбритый полноватый гомик, который мог быть художником по интерьерам, заметив вкрадчивым, медовым голосом, что моя аура просто потрясающая.

— Давно такой не видел, — воскликнул он, беспечно загребая пригоршню домашнего печенья. — А моя такая отвратительная, что не передать словами… Так, во всяком случае, говорят. У вас, наверное, прекрасный характер. У меня только один талант: хорошо слышу звуки вне пределов слышимости. Хотелось бы также быть ясновидцем. А вам? Хотя глупо с моей стороны об этом спрашивать. Конечно же, вы ясновидец. С такой-то аурой…

Он сделал очаровательную гримаску и вильнул бедрами. Я подумал, что сейчас он поманит меня ручкой, крикнув призывно: «Эй!» Но этого не последовало.

— Вы, наверное, художник, — рискнул я заметить после этого легкого намека на заигрывание.

— Думаю, да, — ответил он, застенчиво потупив глаза. — Мне нравится иметь дело с красивыми вещами. А цифры и все такое я просто ненавижу. Конечно, большую часть времени я живу за границей, это помогает, вы так не думаете? Вы когда-нибудь жили во Флоренции… или в Равенне? Разве Флоренция не прелесть? Не понимаю, зачем нам нужна эта война, как вы думаете? Такая гадость! Надеюсь, англичане пощадят Равенну. Эти ужасные бомбы! Бр-р! Как подумаю, мороз по коже…

Женщина, стоявшая какое-то время подле меня, вдруг заговорила. По ее словам, удача отвернулась от нее семь лет назад, после того как на Майорке ей гадали по руке. К счастью, она отложила кое-что на черный день — кругленький миллиончик, эту цифру она произнесла, не моргнув глазом. Теперь, когда она стала работать посредником, дела пошли немного лучше. За эту неделю она заработала три тысячи, устроив одного клиента на работу. Еще несколько таких сделок, и ей не придется голодать. Да и работа вполне приятная. В конце концов, надо что-то делать — голова должна быть занята. Это лучше, чем сидеть дома и дрожать от страха: что там правительство сделает с твоими деньгами?

Я спросил, не принадлежит ли она к секте Адвентистов седьмого дня. Она улыбнулась, обнажив золотые зубы.

— Нет, теперь уже нет. Думаю, я просто верю в Бога.

— А как вы познакомились с Джеральдом?

— А… с Джеральдом… — И она рассмеялась нервным смехом. — Я встретила его на матче по боксу. Он сидел с индусским набобом или еще с кем-то, и я попросила у него зажигалку. Он поинтересовался, не Весы ли я по гороскопу, а я ответила, что не понимаю, о чем он говорит. Тогда он спросил, не родилась ли я между первым и пятым октября. Я ответила, что родилась первого октября. «Значит, вы Весы», — сказал он. Я была так потрясена, что попросила его составить мой гороскоп. С того времени мои дела и пошли в гору. До этого я была в области затмения или еще чего-то. До сих пор этого не понимаю… А вы? Однако это волнует, правда? Просишь у кого-то огоньку, а тебе говорят, когда ты родилась! Джеральд — необыкновенный человек! Шагу не ступлю, не посоветовавшись с ним.

— А вы не поможете мне устроиться на работу в кино? — спросил я. — Джеральд говорит, что у меня сейчас период удач.

— Разве вы актер? — Она выглядела удивленной.

— Нет, писатель. При случае могу поработать «негром».

— Вы сильны в диалоге?

— Это мой конек. Могу продемонстрировать. Например… идут по улице два человека. Они от чего-то спасаются. Стемнело. Они заблудились. Один из них очень возбужден. Следует диалог…

Тот, что взволнован. Куда, ты думаешь, я положил эти бумаги?

Тот, что спокоен. Гадать — все равно что бить наудачу по шару на бильярдном столе без сукна.

Взволнованный. Что? Если они попадут в чужие руки, я погиб.

Спокойный. Ты в любом случае погиб… Я думал, мы их давно спрятали.

Взволнованный. Как ты думаешь, мог кто-нибудь обчистить мои карманы, пока мы там находились? Но тогда почему не взяли часы и цепочку? Как ты это объяснишь?

Спокойный. Никак. Я ничего не предполагаю и ничего не объясняю.

Я просто наблюдаю.

Взволнованный. Может, позвонить в полицию? Господи, ну должны же мы что-нибудь предпринять.

Спокойный. Ты хочешь сказать, что ты должен что-то предпринять?

Лично я пойду домой спать. На этом месте мы и расстанемся. Спокойной ночи!

Взволнованный. Ты ведь не бросишь меня сейчас, правда? Не уйдешь просто так?

Спокойный. Вот именно уйду. Приятных сновидений!

— Могу сколько угодно говорить. Ну и как? Не понравилось? Но ведь это без подготовки… экспромтом. На бумаге я бы этот диалог довел до кондиции. Если хотите, могу еще поимпровизировать. Пусть теперь это будут две женщины. Они ждут автобус. Идет дождь, а у них нет зонтиков…

— Простите, — сказала женщина-Весы, — но мне пора идти. Было приятно с вами познакомиться. Уверена, что с вашими способностями вы легко найдете работу в Голливуде.

Я остался стоять как оплеванный. Интересно, видна ли еще моя аура или уже исчезла. Никто не обращал больше на нее внимания. Теперь, когда старички промыли кишочки теплым чайком, они стали подумывать о том, чтобы пойти домой пообедать. Один за другим покидали они насиженные места и ковыляли к дверям, где разбирали свои палки, костыли, зонтики и клюшки для гольфа. Леди Астенброк, похоже, задерживалась. Она оживленно беседовала с дородной кубинкой, одетой в стиле «Баттерик»⁷, по выкройкам для Бараньих Отбивных. Они говорили сразу на нескольких языках — ведь леди Астенброк была еще и замечательным лингвистом. Я торчал в двух шагах от них на манер фикуса, пытаясь уловить хоть одно знакомое слово в этом диковинном наречии. Когда уходившие гости приближались к леди Астенброк, чтобы попрощаться, та резко, как слетевшая с петель дверь, наклонялась, протягивая свою ледяную лапку в блеске драгоценных колец. У подъезда толпились шоферы, готовые предложить руку помощи престарелым хозяевам. Джеральд поочередно провожал своих покровителей до их автомобилей. Он был похож на преуспевающего костоправа, который после каждого клиента кладет в карман изрядный куш. Когда отбыло последнее ископаемое, он, стоя на ступеньке крыльца, вытер пот со лба, потом извлек из кармана брюк серебряный портсигар, закурил сигарету с фильтром и выпустил через ноздри тонкое кольцо дыма. Низко над горизонтом повис тонкий серп месяца. Глядя на него, Джеральд сделал еще одну или две затяжки и выбросил сигарету. Вернувшись в дом, он внимательно огляделся. На лице его отразилось разочарование: похоже, тот, кого он ждал, еще не появился. В рассеянности он покусывал губы, а потом вдруг стремительно направился на кухню, где, скорее всего, опрокинул рюмочку-другую.

Теперь леди Астенброк говорила с кубинкой по-французски. Она прямо фонтанировала названиями фешенебельных курортов — Жуан-ле-Пен, Канн, По. Очевидно, она много времени провела на юге Франции, а также в Италии, Турции, Югославии и Северной Америке. Кубинка слушала ее, не проявляя никаких эмоций, и только непрерывно обмахивалась отделанным слоновой костью миниатюрным веером, который мог быть только украден из музея. Ее грудь была унизана капельками стекавшего с лица пота. Время от времени она протирала шелковым носовым платочком глубокую расщелину между стиснутыми грудями. Она делала это как бы между прочим, не опуская глаз. Леди Астенброк притворялась, что не замечает этих неприличных жестов. Если бы она позволила себе сделать паузу и задуматься об их природе, то, несомненно, ужаснулась. Леди Астенброк, скорее всего, не прикасалась к своей груди с тех пор, как та усохла.

Кубинка была необъятных размеров, и стул, на котором она сидела, совсем не соответствовал ее габаритам. Начать с того, что зад свисал с сиденья, как вылезшее из квашни тесто. Иногда, когда взгляд леди Астенброк начинал блуждать по комнате, кубинка незаметно почесывала зад ручкой веера, а однажды, не обращая на меня внимания, яростно провела несколько раз веером по спине. Было ясно, что она утратила всякий интерес к бессвязной речи леди Астенброк, мечтая поскорее оказаться дома, скинуть корсет и всласть начесаться, как шелудивая собака.

Я был поражен, когда к ним подошел франтоватый маленький человечек, к которому кубинка обратилась как к своему мужу. Я почему-то не мог представить ее замужем, но вот ее муж во плоти стоял передо мною — монокль в глазу, в руке пара кремовых перчаток. Как я понял, он был итальянский граф, по профессии — архитектор. В нем чувствовались большая природная живость и упрямство; что-то в нем было от хищника и что-то от денди. И еще что-то от поэта — из тех, которые стоят на голове или обдумывают фразу или размер, свисая вниз головой с люстры. Он более естественно смотрелся бы в камзоле с большим, приклеенным к груди сердцем.

С бесконечным терпением, в котором, однако, угадывалась скрытая угроза, он стоял за спиной жены, ожидая, когда та закончит беседу с леди Астенброк. В нем была некая неявная жесткость, которая делала его похожим на неаполитанского брадобрея, ждущего момента, чтобы по-тихому перерезать жене горло. Я не сомневался: как только они усядутся в автомобиль, он защиплет ее до синяков.

Теперь в большой комнате осталось не больше дюжины гостей. Мне показалось, что среди них преобладают Девы и Близнецы. Все впали в какое-то оцепенение, вызванное духотой и однообразным жужжанием насекомых. Сам Джеральд находился в спальне, где были повсюду развешаны фотографии его любимых звезд — без сомнения, клиенток. Рядом с ним за письменным столом сидела довольно привлекательная молодая женщина. Они вместе просматривали гороскоп. Я помнил, что женщина пришла сюда вместе с красивым молодым человеком, который был не то ее любовником, не то мужем, и они тут же разошлись по разным углам.

Молодой человек, оказавшийся актером (он играл в вестернах «Юниверсл»), был очень привлекателен, но его привлекательность была на любителя: этот человек находился на грани нервного срыва. Он лихорадочно метался, переходя от группы к группе, всегда держась сбоку, прислушивался к разговору, а затем бросался прочь, как жеребенок. Я видел, что ему до смерти хочется с кем-нибудь поговорить, но никто ему в этом не помогал. Наконец он рухнул на диван, где уже сидела некрасивая низкорослая женщина, на которую он не обратил ни малейшего внимания. Молодой человек нервно поглядывал по сторонам, готовый взорваться по малейшему поводу.

Тут в комнату вошла ярко-рыжая женщина с фиалковыми глазами; за ней следовал высокий молодой летчик с плечами, как у Атласа, и резкими заостренными чертами лица человека, проводящего много времени в среде, где обитают птицы.

— Всем привет! — сказала женщина, не сомневаясь, что присутствующие сразу же ее узнают.

Усевшись на краешек шаткого стула и держа спину прямо, словно проглотила аршин, она с горящими глазами нетерпеливо постукивала ножкой, будто говоря: «Я здесь, как видите… Не верила, что получится. Ну, что ж, приступайте, говорите комплименты… Я вся внимание».

У нее было безукоризненное английское произношение, что не шло к ее подвижной мимике. Она могла быть Кончитой Монтенегро или Лулу Хегоробору, кем угодно — только не цветком Британской империи. Я тихо поинтересовался, кто она такая. Бразильская танцовщица, ответили мне, ее сейчас все отчаянно снимают.

Бразильский павлин, и тот был бы более пунктуальным. Тщеславие, тщеславие! Оно ее так и распирало. Она передвинула свой стул, поставив его в самый центр комнаты, чтобы никто другой не мог завладеть вниманием нашей вялой аудитории.

— Мы взяли самолет в Рио, — рассказывала она. — Я всегда путешествую самолетом. Наверное, это экстравагантно, но я слишком нетерпелива. Свою собаку я вынуждена была оставить с горничной. Я думаю, все эти идиотские правила — просто глупость. Я…

Я… я… я… я… Она, похоже, просто не ведала о существовании второго или третьего лица. Даже о погоде она умудрялась говорить от первого лица. Танцовщица была похожа на сверкающий айсберг: ее подсознание было полностью под водой и так же ей не нужно, как Иона — киту. Когда она говорила, подрагивали носки ее ног — элегантных, ухоженных ног, способных выполнять самые изысканные па. От одного только прикосновения к ним можно было упасть в обморок.

Меня поразила ее неподвижность. Только голова и ноги были живыми, тело было словно под наркозом. Откуда-то из неподвижного торса она извлекала свой голос — обольстительный и чарующий, хотя она и не говорила ничего такого, чего не говорила бы уже раз сто или тысячу до этого. Она сидела перед нами, как крысолов, вечно насвистывающий одну и ту же мелодию, и хотя внешне излучала радость и энергию, на самом деле скучала отчаянно, прямо изнывала от скуки.

— Да, я тоже Близнецы, — услышал я ее голос, в котором подтекстом звучало, что она находится под особым покровительством богов. — Да, я раздвоенна…

Я… я… я… я… Даже в своей раздвоенности она по-прежнему оставалась заглавной буквой «Я».

Неожиданно из спальни вышел Джеральд.

— Лолита! — воскликнул он, заставив свой фальцет завибрировать от восторга. — Как это мило с твоей стороны! Как ты ослепительна!

Он протянул к женщине руки и, касаясь ее кончиками пальцев, как в балете, пожирал восхищенным взглядом с головы до пят.

Пока он разыгрывал этот маленький фарс, мой взгляд случайно остановился на женщине у письменного стола в спальне. Она вытащила из сумочки платок и осушила им глаза. Я видел, как судорожно сжимала она руки, устремив вверх молящий взор. Она, казалось, совершенно утратила рассудок.

— Лолита, дорогая, как хорошо, что ты здесь. Конечно, летела на самолете? Какая прелесть! Ты всегда на высоте! А шляпка — просто загляденье! Где ты ее купила? Наверное, в Рио? Надеюсь, ты не сбежишь сразу? У меня для тебя чудесные новости. Венера сейчас к тебе благоволит.

Лолиту, похоже, не удивило это сообщение. Думаю, она знала больше об отношении к ней Венеры, чем Джеральд и все психопомпы загробного мира. Ее Венера находилась у нее между ног и, более того, всегда была под контролем. Единственное, что омрачало ее любовную жизнь, — это критические дни. Но и тогда оставалось еще много всего, что можно делать, не раздвигая ноги.

Сейчас, когда она поднялась, ее тело несколько ожило. В движениях бедер появился шарм, который отсутствовал, когда она сидела. Эти движения напоминали кокетливую игру бровями, которую она вовсю использовала. Она жеманно изгибала то одно бедро, то другое. Это была своего рода скрытая мастурбация, какую обычно практикуют воспитанницы частных школ, если у них заняты руки.

Она сделала несколько шагов в направлении спальни с грацией сосульки, только-только начинающей таять. Голос ее звучал теперь иначе. Он, казалось, исходил из груди самой Венеры. Он был густой и аппетитный, как редиска, плавающая в сметане.

— Когда ты освободишься, — произнесла она, глядя поверх плеча Джеральда на фигурку в спальне, — мне хотелось бы с тобой поговорить.

Подтекст был такой: «Гони эту зареванную неудачницу, и я расскажу тебе о моей бурной личной жизни».

— Мы уже заканчиваем, — сказал Джеральд, чопорно поворачивая голову в сторону спальни.

— Поторопись! — нетерпеливо произнесла Лолита. — Я скоро отчалю.

При этом она слегка качнула бедром, словно говоря: «Я тебя предупредила. Действуй поживее!»

В это время в комнату вошел бразильский летчик с подносом, на котором были сэндвичи и немного хересу. Лолита жадно набросилась на еду. Ковбой с сумасшедшинкой в глазах тоже вскочил на ноги и принялся уплетать сэндвичи за обе щеки. Сидевшая в углу леди Астенброк с надменным выражением ждала, что и ей кто-то передаст поднос. Все вдруг взбодрились, выйдя из состояния оцепенения. Насекомые перестали жужжать, зной немного спал. Казалось, общая спячка закончилась.

Этого-то момента и ждал ковбой. У него появился шанс излить душу, что он и поспешил сделать низким, рокочущим голосом, довольно приятным, несмотря на истерические нотки. Он был из тех невротичных «настоящих мужчин», которых штампуют киностудии и которые ненавидят свою лжемужественность. Ему хотелось поведать нам всем о своих страхах, их у него было предостаточно. Он явно не знал, с чего начать, но твердо намеревался заставить нас себя слушать. И вот неожиданно он стал рассказывать о шрапнельных ранах, стал рассказывать просто так, на пустом месте, словно мы только и делали, что все время об этом говорили. Он хотел, чтобы мы почувствовали, каково это быть израненным и обливаться кровью, особенно под чужим небом, без всякой надежды на спасение. Его тошнило от необходимости скакать на диких лошадях через густые заросли за сто пятьдесят долларов в неделю. Он уже был актером, когда жил на Восточном побережье, и пусть там он не был знаменитостью, зато ему не приходилось ежедневно сидеть в седле. Он жаждал момента, чтобы проявить свои истинные актерские способности. Можно было догадаться, что он голоден. Возможно, его жена уединилась с Джеральдом в спальне, чтобы узнать, когда они снова будут есть вдоволь. Можно было предположить, что сто пятьдесят долларов в неделю они получают с интервалом в пять или шесть недель, и в этот промежуток им остается только жевать конское седло. А может, его жена закрылась с Джеральдом, чтобы узнать, почему скудеет мужская сила мужа. Многое витало в воздухе за этим жестким, безжалостным описанием подробностей шрапнельных ранений.

Решительный молодой человек с безумным взором был, несомненно, Скорпион. Он словно просил у нас разрешения корчиться в судорогах на ковре, кусать лодыжки Лолиты и швырнуть в окно бокал с хересом. Его мучило что-то, лишь косвенно связанное с профессией. Роль в новом сценарии? Ранняя беременность жены? Или куча других вещей, связанных со всеобщей катастрофой? В любом случае, он находился в мертвой точке, чем бы она ни являлась, и чем больше метался, тем больше путались его мысли. Если бы хоть кто-нибудь возразил ему! Если бы подверг сомнению его сумбурные, беспорядочные высказывания! Но нет, никто даже рта не раскрыл. Все сидели как воды в рот набрали, глядя, как несчастный бьется в судорогах.

Поначалу было трудно понять, в каком месте земли его настигала в очередной раз шрапнельная очередь: он уже назвал на одном дыхании девять стран. Его выследили в Варшаве, в Роттердаме в него бросили бомбу, топили в Дюнкерке, убивали при Фермопилах, по воздуху его доставили на Крит, откуда он бежал на рыбацкой лодке, и вот наконец он оказался где-то в диком высокогорном районе Австралии, у каннибалов, питаясь чем придется. Трудно сказать, действительно ли он пережил все эти кровавые приключения или всего лишь репетировал роль для нового радиоспектакля. В своей речи он использовал все существующие местоимения — личные, возвратные, притяжательные. То он сам управлял самолетом, то был отставшим солдатом или грабителем в тылу у побежденных. То перебивался с хлеба на воду, то упивался шампанским, как Эрих фон Штрогейм.

Но всегда, при любых обстоятельствах он был несчастен. Никакими словами не мог передать он всю глубину своего горя.

В самый разгар этой лихорадочной агонии я решил встать и пойти осмотреться. На дорожке, ведущей в сад, я встретил Гумберто — того своего друга, который был Стрельцом. Тот только что вырвался из когтей горбуньи с экземой. Мы вернулись вместе в сад и там наткнулись на стол для пинг-понга. Молодая пара, назвавшаяся братом и сестрой, пригласила нас составить компанию в парной игре. Только мы начали играть, как на заднем крыльце появился ковбой; некоторое время он мрачно следил за нами, а потом скрылся в доме. Через минуту из дома вышла очень загорелая женщина, энергия в ней била через край; подойдя ближе, она жадно следила за игрой. То был прямо бык в женской одежде; дыхание ее извергало пламя; груди поднимались и опускались, как спелые канталупы⁸. Первый шарик, по которому она ударила, разлетелся на две части, второй перелетел через забор, а третий угодил прямо в глаз моему другу Гумберто. После этого она, разгневанная, удалилась, заявив, что предпочитает бадминтон.

Вскоре вышел Джеральд и пригласил нас остаться на обед. Его друг, художник по интерьерам, обещал приготовить на всех спагетти, сообщил он.

— Так что не вздумайте сбежать, — прибавил Джеральд, погрозив нам насмешливо пальцем.

Мы, конечно же, сказали, что не собирались оставаться. (Разве он не заметил, как нам скучно?)

— Вы что, не любите спагетти? Они недостаточно хороши для вас? — спросил Джеральд, притворно надувшись.

— Нам дадут выпить? — поинтересовался я, надеясь, что он поймет намек и скажет, что коктейли уже готовят.

— Об этом не беспокойтесь, — сказал Джеральд. — Вы, Козероги, ужасно практичны. Ответ мой: да, для вас кое-что найдется.

— А что именно? — попробовал уточнить Гумберто, у которого за этот день изрядно пересохло в горле.

— Тс-с, — оборвал его Джеральд. — Сосредоточьтесь на пинг-понге. Кто вас только воспитывал?

— Меня мучает жажда, — не унимался Гумберто.

— Пойдем в дом, и я налью тебе стакан холодной воды. Это пойдет тебе на пользу. Ты слишком возбужден. Кстати, подумай о своей печени. Вино — яд для тебя.

— Пусть не вино, а что-нибудь другое, — настаивал Гумберто, твердо вознамерившись выжать из Джеральда хоть какую-то выпивку.

— Послушай, Стрелец, веди себя, как подобает джентльмену. Здесь не ночлежка. Играй лучше в пинг-понг. Я пришлю вам в партнерши очаровательную девушку.

Отвернувшись от нас, он бочком проскользнул в дом.

— Ну что ты на это скажешь? — вздохнул Гумберто, отбросил в сердцах ракетку и надел пиджак. — Пойду сам чего-нибудь раздобуду.

Он оглянулся, ожидая, что кто-нибудь захочет к нему присоединиться. Брат прекрасной Лео изъявил желание его сопровождать.

— Не задерживайся! — попросила жена Гумберто.

Тот вдруг вспомнил, что забыл нечто важное, вернулся к жене и спросил, где находится ее сумочка.

— Мне нужна мелочишка, — сказал он.

Порывшись в сумочке, он вытащил несколько банкнот.

— Теперь мы не увидим Гумберто несколько часов, — вздохнула жена.

Тут к нам вышла посланная Джеральдом «очаровательная девушка». Ей было лет шестнадцать — обычная простушка с морковно-рыжими волосами и прыщавой кожей. Джеральд просунул в дверь голову и одобрительно кивнул. Почему-то всем сразу расхотелось играть. Девушка была на грани истерики. В это время вернулась «буйволица» — похоже, лесбиянка, — она бросилась прямиком к столу и заграбастала ракетку.

— Я с тобой поиграю, — сказала она простушке и с силой резанула шарик поверх ее головы. — У меня слишком много энергии, — пробормотала «буйволица».

Она удовлетворенно похлопывала себя по бедрам ракеткой, пока простушка ползала на коленях в зарослях розовых кустов, разыскивая шарик.

Мы сидели на ступеньках, глядя на них. Мисс Лео, в глазах у которой поблескивали золотые искорки, рассказывала про дюны Индианы. Она призналась, что приехала в Калифорнию, чтобы быть ближе к брату, который жил неподалеку в армейском лагере. Сама она нашла работу в универсаме — продает там сладости.

— Надеюсь, Родни не напьется, — волновалась она. — Он быстро пьянеет. Гумберто не накачает его, как вы думаете?

Мы заверили мисс Лео, что ее брат находится в хороших руках.

— Не хочется, чтобы у него были неприятности, — продолжала она. — Пьяный, он может кадриться к кому попало. А сейчас так много разных болезней… вы понимаете, о чем я. Поэтому я предпочитаю не отпускать его одного. Поймите меня правильно — я не против, если он познакомится с хорошей, чистой девушкой, но ведь есть и другие… Конечно, все ребята раньше или позже что-нибудь подхватывают. Но Родни дома много не бегал. Мы всегда были хорошими друзьями… — Она вдруг взглянула на меня, воскликнув: — Вы улыбаетесь. Я говорю глупости?

— Нет, что вы! — поторопился сказать я. — Совсем нет. Я нахожу все это очень трогательным.

— Трогательным? Что вы имеете в виду? Надеюсь, не думаете, что Родни — маменькин сынок?

— Я думал не о Родни.

— Значит, со мной что-то не так?

— Да нет. Я вообще не вижу здесь ничего плохого…

— Вы думаете, я в него влюблена? — Она весело засмеялась. — Если хотите знать правду, так оно и есть. Я в него влюблена. Если бы он не был моим братом, я вышла бы за него замуж. А вы бы не вышли?

— Не знаю, — ответил я. — Никогда не был ничьей сестрой.

Пожилая женщина вышла на заднее крыльцо, чтобы выбросить мусор. Она не была похожа на обычную уборщицу — в ней было нечто «духовное».

— Смотрите, не простудитесь, — сказала женщина. — Такие вечера очень коварные. Обед скоро будет готов.

Она улыбнулась нам материнской улыбкой, еще минутку постояла, скрестив руки на увядшем лоне, а потом скрылась внутри дома.

— Кто это? — спросил я.

— Моя мать, — сказала Лео. — Правда, милая?

— Да, конечно, — ответил я, несколько удивленный тем, что ее мать делает черную работу для Джеральда.

— Она принадлежит к секте квакеров, — пояснила девушка. — Кстати, можете звать меня Кэрол, если хотите. Это мое имя. Мама не верит в астрологию, но она любит Джеральда. И считает его беспомощным.

— А ты тоже из квакеров?

— О, нет. Я вообще не религиозна. Просто обыкновенная деревенская девушка. Мне кажется, что я довольно туповата.

— А мне так не кажется, — возразил я.

— Ну, может, не очень туповата, но все-таки туповата, — настаивала она.

— Почему ты так думаешь? С чего ты взяла?

— Ну, я же слышу других людей. И себя тоже слышу. Понимаете, мои мысли самые обыкновенные. Большинство людей слишком сложны для меня. Я их слушаю, но не понимаю.

— То, что ты говоришь, кажется мне весьма умным, — признался я. — Скажи, а ты много видишь снов?

Казалось, ее поразил мой вопрос.

— Почему вы спросили? Откуда вы знаете, что я вижу сны?

— Ну, все видят сны, разве не так?

— Да, так говорят, но вы ведь не о том. Люди обычно забывают сны, правда?

Я кивнул.

— А я не забываю, — сказала Кэрол и вся так и засияла. — Я помню все, каждую деталь. У меня удивительные сны. Наверное, поэтому я и думаю так мало.

Я вижу сны не только ночью, но и днем — в дремоте. Дремать легче, чем думать. Я лично предпочитаю спать, а не ломать голову… вы меня понимаете?

Я притворился недоумевающим.

— Да знаете вы, о чем я говорю, — продолжала она. — Можно думать и думать и ни до чего не додуматься. А во сне получаешь то, что хочешь и как хочешь. Это кратчайший путь к цели. Может, от этого глупеешь, но мне все равно. Даже если бы я могла, то не стала бы ничего менять…

— Послушай, Кэрол, — перебил я ее, — ты хоть намекни, на что похожи твои сны. Помнишь ли ты тот, что видела прошлой ночью или позапрошлой?

Кэрол ласково улыбнулась.

— Я могу рассказать вам, — сказала она. — Я расскажу вам тот сон, который часто вижу… Правда, в словах он много потеряет. Ведь я не смогу описать те необыкновенные цвета или музыку в нем. Даже будь я писателем, мне бы это не удалось. Во всяком случае, ничего подобного я не встречала ни в одной книге. Конечно, писатели редко имеют дело со снами, правда? Они всегда описывают жизнь или то, что происходит в головах у людей. Может быть, им снятся другие сны. Мне же снятся вещи, которые никогда не происходят на самом деле… вещи, которые не могут произойти, хотя я и не понимаю, почему. Вам не кажется, что все происходит так, как мы в глубине души хотим? Я целиком живу в своем воображении, поэтому со мною на самом деле ничего не случается. Я ничего особенно не хочу — только жить… жить вечно. Наверное, это звучит глупо, но так оно и есть. Я не вижу причины, по какой мы должны умирать. Люди умирают, потому что хотят умереть, — вот, что я думаю. Где-то я прочла, что жизнь — всего лишь сон. Это засело в моей голове, ведь я и сама того же мнения. И чем больше живу, тем больше склоняюсь к тому, что это правда. Мы ведем ту жизнь, какая нам снится… — Она замолчала на мгновение, подняв на меня серьезные глаза. — Вы ведь не считаете, что я болтаю чепуху, правда? Не чувствуй я, что вы меня понимаете, я бы молчала.

Я заверил девушку, что слушаю ее откровения внимательно и с сочувствием. Она удивительным образом похорошела. Радужные оболочки глаз были похожи на вуалетки, унизанные золотыми мушками. Ожидая продолжения рассказа, я подумал, что уж тупой ее никак не назовешь.

— В моих снах есть еще одна вещь, о которой я вам не говорила, но, может, вы и сами догадались. Я часто знаю, что случится с теми, кто окружает меня. Например, вчера ночью мне снилось, что я пойду на вечеринку, где познакомлюсь с мужчиной, который расскажет странные вещи о моей жизни и обо мне. Около его головы будет свет. Он только что приехал из-за границы, хотя и не иностранец.

У него мягкий, успокаивающий голос с легким акцентом, как у вас.

— А что ты надеешься услышать о себе, Кэрол? — снова перебил я ее. — Какие странные вещи?

Она с минуту помолчала, как бы обдумывая ответ. Затем заговорила искренне и наивно:

— Я объясню вам, что имею в виду. В этом нет никакого отношения к моей любви к брату, думаю, сестринское чувство вполне естественно. Только люди с грязным воображением могут считать, что в любви к родным присутствует извращение. Но я не об этом. А о той музыке, что слышу во сне, и о тех цветах, что вижу. Эта музыка неземная, и цветов таких нет ни в окраске неба, ни полей и лугов. В моих снах звучит та музыка, из которой родились все звуки, и присутствуют цвета из того же источника. Давным-давно все было единым, так сказал мне мужчина из моего сна. По его словам, так было миллионы лет назад. Когда он это сказал, мне стало ясно, что он все обо мне знает. Я чувствовала, что мы встречались в каком-то другом мире. Но я также понимала по его тону, что публично признавать такие вещи опасно. Мне вдруг стало страшно, что люди могут счесть меня сумасшедшей, не прояви я должной осторожности: тогда меня упрячут в клинику и мне перестанут сниться сны. Безумия я не боялась, а вот того, что меня упекут в психушку, убив тем самым мои сны, боялась отчаянно. И тут мужчина сказал мне нечто, ужасно меня испугавшее. Он сказал: «Но ты ведь и так уже сумасшедшая, дорогая. Так что тревожиться не о чем». Сказал и исчез. И тут я сразу увидела все в привычных красках, только они были перепутаны. Трава была фиолетовой, а не зеленой, лошади — синими, мужчины и женщины — серыми, пепельно-серыми, как злые духи, солнце — черным, луна — зеленой. Я поняла, что сошла с ума.

Я стала искать брата, а когда нашла его, он смотрелся в зеркало. Я заглянула через его плечо в то же зеркало, но не узнала его. Из зеркала на меня смотрел незнакомец. Я окликнула брата, потрясла за плечо, но он не отрывался от своего отражения. Наконец я поняла, что он и сам себя не узнает. Боже мой, подумала я, мы ведь оба свихнулись. Хуже всего было то, что я его больше не любила. Я хотела бежать, но не могла. Страх парализовал меня… И тут я проснулась.

— Да, такой сон не назовешь сладким, — сказал я.

— Вы правы, — согласилась Кэрол, — но все же иногда приятно увидеть мир другим, не таким, как всегда. Я никогда не забуду, какой красивой была трава, не забуду своего изумления при виде черного солнца… Помнится, на небе горели звезды. Они были ближе к земле, чем на самом деле. Все было очень отчетливым, даже при солнечном свете такого не бывает. Вы замечали, как все сверкает после дождя, особенно когда день близится к вечеру и солнце садится? А потом появляются звезды — в двадцать раз крупнее, чем обычно. Вы меня понимаете? Может быть, когда-нибудь, когда Земля поменяет орбиту, все именно так и будет? Кто знает! Миллион лет назад Земля, наверное, была совсем другой, как вы думаете? Зеленый цвет был зеленее, красный — краснее. Все, как мне кажется, было в тысячу раз интенсивнее. Говорят, мы видим не настоящее солнце, а только его линзу. Настоящее солнце такое яркое, что наши бедные человеческие глаза не могут его увидеть. Наши глаза на самом деле мало что могут видеть. Любопытно, что когда мы закрываем глаза и засыпаем, то видим предметы гораздо яснее, гораздо отчетливее, да и сами они гораздо красивее. Какими глазами мы смотрим тогда? Где они? Если одно зрение реально, почему не может быть реальным и другое? Разве во сне мы становимся сумасшедшими? А если нет, почему тогда мы не можем все время спать? Или вы считаете такую мысль безумной? Я же говорила вам, что несколько туповата. Насколько могу, я пытаюсь во всем разобраться, но это ни к чему не приводит. Не думаю, что у остальных положение лучше.

Тут как раз вернулись Гумберто и Родни, порозовевшие и рассеянные. Джеральд резво бегал среди гостей, приглашая на спагетти.

— Они ужасны, — шепнул он мне на ухо, — но тефтели хороши. — Взяв тарелки, мы бочком двинулись к норвежке, которая раскладывала еду. Атмосфера напоминала столовую. Художник по интерьерам ходил от одного гостя к другому с тарелкой натертого сыра и сыпал его поверх какой-то блевотины, выдаваемой им за томатный соус. Он был в восторге от себя настолько, что сам забыл поесть. (А может, он поел первым.) Джеральд порхал вокруг, как херувим, восклицая: «Не правда ли, восхитительно? Вы пробовали тефтели?» Проходя мимо, он слегка подтолкнул меня локтем и тихо пробормотал: «Спагетти ужасны… просто отрава».

За то время, что мы провели в саду, появились новые гости, в основном молодежь, скорее всего, начинающие артисты. Одного звали Клод, у него были светлые кудрявые волосы и безграничная самоуверенность. Он, похоже, знал всех присутствующих, особенно женщин, которые обращались с ним, как со своим любимым домашним зверьком.

— Я думал, вечеринка давно закончилась, — сказал Клод, оправдываясь за то, что пришел в пижаме. Потом вдруг завопил, что есть мочи на весь дом: — Джеральд! Джеральд! Послушай, Джеральд! (Тот как раз только что скрылся на кухне, чтобы никто не видел, как он огорчен.) О, Джеральд! Когда я получу работу?

Ты слышишь, Джеральд? Когда я буду работать?

Джеральд вышел из кухни со сковородкой в руках.

— Если ты сейчас же не заткнешься, — пригрозил он, направляясь к потерявшему стыд всеобщему любимцу и размахивая сковородкой над его головой, — я тебя прибью.

— Но ты обещал, что до конца месяца я получу роль, — взвизгнул Клод, явно наслаждаясь смущением Джеральда.

— Ничего такого я не обещал, — возразил Джеральд. — Я только сказал, что у тебя неплохие шансы — при условии, что ты будешь много работать. А ты ленив… и ждешь, что тебе все принесут на тарелочке. Ладно, успокойся и поешь спагетти. От тебя слишком много шума.

И Джеральд снова скрылся на кухне.

Клод вскочил на ноги и последовал за ним. Я услышал, как он говорит:

«О, Джеральдина, я что, сказал что-нибудь не то?» Потом вдруг голос смолк, словно кто-то зажал говорившему рот.

Тем временем стол в столовой подвинули к стене, и симпатичная молодая пара пошла танцевать джиттербаг. Они танцевали одни, остальные стояли и смотрели, не в силах скрыть восхищение. У девушки — миниатюрной, хорошенькой, сильной и энергичной — было лицо «под Клару Боу». Ноги ее дергались, как лягушачьи лапки под скальпелем. Молодой человек, не старше девятнадцати, был так хорош, что захватывало дух. Словно фавн с дрезденского фарфора, типично калифорнийское дитя, которому предстояло стать либо эстрадным певцом, либо бесполым Тарзаном. Клод взирал на танцующую пару с плохо замаскированным презрением. Время от времени он проводил рукой по непослушным кудрям и пренебрежительно откидывал голову.

К моему удивлению, Джеральд тоже вышел вперед, пригласив на танец жену Гумберто. Он держался очень уверенно и так отбивал такт каблуками, словно всю жизнь только этим и занимался. Недостаток изящества он компенсировал энергичностью движений. Видимо, у него было свое представление о том, как надо танцевать джиттербаг. Запыхавшись, он остановился перед Гумберто и сказал:

— Почему ты не танцуешь с женой? Она прекрасная партнерша.

Гумберто редко танцевал с женой, все это осталось в прошлом. Но Джеральд настаивал.

— Ты должен с ней потанцевать! — воскликнул он, чем привлек к Гумберто всеобщее внимание.

Гумберто стал беспорядочно вращать жену, почти не отрывая глаз от пола.

Не сомневаюсь, что про себя он ругал Джеральда последним идиотом.

Лолита, которую никто не пригласил на танец, была вне себя от ярости. Она медленно прошествовала через комнату, отчетливо стуча каблучками, и подошла к бразильскому летчику.

— Пора уходить, — прошипела она. — Отвезешь меня домой? — И, не дожидаясь ответа, потянула его за руку из комнаты, заявив во всеуслышание громким и веселым голосом, в котором, однако, были и горькие нотки: — До свидания! Спокойной ночи! Спокойной ночи! (Смотрите, как я, Лолита, покидаю вас. Я вас всех презираю. Вы мне до смерти надоели. Я, танцовщица, ухожу. Я танцую только на публике. И тогда у всех перехватывает дыхание. Я — Лолита. А здесь я только трачу время…)

Стоя у дверей, где Джеральд желал ей счастливого пути, она обвела нас взглядом, желая убедиться, что ее внезапный уход произвел должное впечатление. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Ей надо было что-то сделать, совершить что-нибудь эффектное, чтобы привлечь всеобщее внимание. И тогда она завопила во всю мощь своего поставленного голоса:

— Леди Астенброк! Не могли бы вы подойти ко мне! Мне надо кое-что вам сказать…

Леди Астенброк, которая не вставала со своего стула, словно ее приколотили к сиденью, с трудом поднялась на ноги. Возможно, ее никогда никто не осмеливался так вот срывать с места, однако приятное волнение при звуке собственного имени и сознание того, что глаза всех присутствующих устремлены на нее, перевесили то возмущение, которое она, возможно, чувствовала. Она двигалась с трудом, как терпящий бедствие корабль, шляпу ее перекосило, а нос торчал, как клюв стервятника.

— Дорогая леди Астенброк, — заговорила Лолита приглушенным голосом, который она, тем не менее, с искусством чревовещателя умело донесла до самых отдаленных уголков дома. — Надеюсь, вы простите мой ранний уход и непременно придете на генеральную репетицию, хорошо? Я была так рада вновь увидеть вас. Вы ведь навестите меня в Рио, правда? Я возвращаюсь туда через несколько дней. Что ж, тогда до встречи… до свидания. До свидания всем!

Она гордо вскинула голову, как бы говоря нам: «Теперь, надеюсь, вы поняли, кто я есть, и в следующий раз будете вести себя более галантно. Вы видите, как леди Астенброк засеменила ко мне по первому зову. Мне стоит только поманить пальчиком, и все побегут за мной».

Ее спутник, чью грудь унизывали ордена, ушел, как и пришел, никем не замеченный. Для него единственным шансом обрести славу было погибнуть в бою. Это было бы хорошей рекламой Лолите. Можно представить заголовки на первой странице: «Отважный бразильский пилот убит на Ливийском фронте». Несколько строчек о его подвигах в воздухе, а затем долгая слезливая история об отношениях с невестой Лолитой, известной танцовщицей, снимающейся в настоящее время в заглавной роли в полнометражном фильме «Роза пустыни». И, конечно, фотографии, на которых видны восхищавшие весь мир бедра Лолиты. Не исключено, что на другой странице опубликуют не отличающийся особой сдержанностью материал, где будет рассказано, что Лолита, несмотря на всю скорбь при получении трагического известия, увлечена другим, не менее отважным офицером, на этот раз артиллеристом. В отсутствие бразильца они неоднократно встречались в разных местах. Похоже, Лолиту привлекают высокие, широкоплечие молодые люди, которые не щадят себя в боях за свободу… И так далее и тому подобное, пока студийный отдел рекламы не решит, что тема геройской гибели бразильского летчика исчерпана. Вокруг следующего фильма будет, конечно, много разговоров. Если повезет, то артиллерийский офицер тоже погибнет в сражении. Это послужит основанием для материала сразу на двух разворотах…

Машинально я опустился на диван рядом с миниатюрной словоохотливой особой, которую я до сих пор старательно избегал.

— Моя фамилия — Рубиол, — представилась она, поворачивая ко мне слезящиеся глазки. — Миссис Рубиол.

Вместо того чтобы ответить: «А я Миллер… Генри Миллер», — я сказал: «Рубиол… Рубиол… где я мог слышать эту фамилию раньше?»

Хотя было очевидно, что другой такой фамилии в природе быть не может и в Соединенных Штатах есть только одно такое чудовище, миссис Рубиол засияла, чуть не задохнувшись от удовольствия.

— Вы когда-нибудь жили в Венеции? Или в Карлсбаде? — заворковала она. — Мы с мужем до войны всегда жили за границей. Может быть, вы слышали нашу фамилию в связи с ним Мой муж — изобретатель. Изобрел трехзубчатое сверло для нефтяного бурения…

Я улыбнулся.

— Боюсь, что знаком только со сверлом дантиста.

— Выходит, у вас нет склонности к технике? А мы приветствуем все технические новинки. Таков уж наш механический век.

— Подобное я уже слышал, — ответил я.

— Не хотите ли сказать, что не верите этому?

— Верю, конечно. Только мне это не нравится. Все механическое вызывает у меня отвращение.

— Живи вы с нами, вы поменяли бы свою точку зрения. Как-нибудь приходите к нам обедать… наши обеды пользуются большим успехом.

Я не прерывал ее болтовню.

— Каждый вносит что-то свое… свежую мысль, интересный всем случай…

— А как насчет еды? — поинтересовался я. — У вас хороший повар? Для меня важно не столько качество беседы, сколько — пищи.

— Какой вы оригинал! — захихикала она. — Не беспокойтесь, еда отменная.

— Вот это хорошо. Остальное меня не беспокоит. А что вы обычно подаете — дичь, бифштексы, ростбиф? Я люблю съесть хороший кусок жареного мяса, не очень прожаренного, с кровью. И еще люблю свежие фрукты, не те жуткие консервированные плоды, что подают в ресторанах. А вы умеете делать хороший компот? Сливы — вот что я обожаю. Кто, вы сказали, ваш муж по профессии? Инженер?

— Нет, изобретатель.

— Ах да, изобретатель. Это еще лучше. Как он выглядит? Он доброжелательный человек?

— Вам он понравится, внешне он похож на вас, даже говорит, как вы. — Она продолжала трещать. — А когда рассказывает о своих изобретениях, просто бесподобен.

— А у вас подают жареных утят или фазана? — перебил я ее болтовню.

— Конечно. О чем я говорила? Ах да, о моем муже. Когда мы были в Лондоне, Черчилль пригласил его к…

— Черчилль? — Всем своим видом я выражал недоумение, словно впервые слышал это имя.

— Да, Уинстон Черчилль, премьер-министр.

— Аа-а! Я слышал о нем.

— Муж говорит, что войну выиграют в воздухе. Вот почему Черчилль…

— Абсолютно не разбираюсь в самолетах, никогда на них не летаю, — вставил я.

— Это не важно, — успокоила меня миссис Рубиол. — Я сама поднималась в воздух три или четыре раза. Но если…

— А вот взять воздушные шары… Мне они гораздо больше по душе. Помните Сантоса Дюмона? Он еще полетел с верха Эйфелевой башни в Новую Шотландию. Это должно щекотать нервы, правда? А что вы говорили о Черчилле? Простите, я вас перебил.

Миссис Рубиол уже открыла рот, чтобы произнести долгий, взволнованный монолог о встрече мужа с Черчиллем.

— Я вот что хочу вам сказать, — не дал я ей произнести ни слова, — больше всего мне нравятся обеды, на которых подают много выпивки. Ну, вы сами понимаете, все немного под мухой, завязывается спор, а потом кому-то сворачивают челюсть. Слушать умные разговоры за обеденным столом вредно для пищеварения. Кстати, вы что-то говорили о Черчилле…

— Да, говорила… Дайте вспомнить… Что же я хотела вам рассказать?..

— Прежде всего скажите, — вставил я, — действительно ли он не выпускает изо рта сигару? Говорят, даже засыпает с ней. Впрочем, это не важно. Мне просто интересно, так ли он глуп в жизни, как на экране?

— Что! — вскричала миссис Рубиол. — Черчилль глуп? Неслыханно! Да он, возможно, самый умный человек в Англии.

— После Уайтхеда, вы хотите сказать?

— Уайтхеда?

— Это человек, который звонит в гонг для Гертруды Стайн. Вы, конечно, знаете Гертруду Стайн? Нет? Но об Эрнесте Хемингуэе вы должны были слышать?

— Теперь я поняла. Она его первая жена⁹.

— Вот именно, — ответил я. — Они поженились в Понт-Эйвене и развелись в Авиньоне. Об Уайтхеде тогда еще никто не слышал. Это он придумал словосочетание «божественная энтропия»… или то был Эддингтон?¹⁰ Точно не помню.

Во всяком случае, в 1919 году, когда Гертруда Стайн написала «Нежные пуговицы», Хемингуэй все еще вел разгульную жизнь. Возможно, вы помните дело Ставиского¹¹, тогда еще Лоувенстайн прыгнул с самолета и упал в Северное море?

С тех пор много воды утекло…

— Я, должно быть, жила тогда во Флоренции.

— А я в Люксембурге. Вы наверняка бывали в Люксембурге, миссис Рубиол? Нет? Прекрасное место. Никогда не забуду завтрак с Великой герцогиней. Красавицей ее не назовешь. Нечто среднее между Элеонорой Рузвельт и королевой Вильгельминой. В то время ее мучила подагра… Но я забыл про Уайтхеда. Кстати, что вы говорили о Черчилле?

— Боюсь, не сумею вспомнить, — сказала миссис Рубиол. — Мы слишком быстро меняли темы разговора. У вас необычная манера вести беседу. — Она состроила гримаску. — Расскажите лучше о себе, — продолжала она. — Вы ничего не говорите о себе.

— Нет ничего проще, — отозвался я. — Что вам хочется узнать? Я был женат. Пять раз, у меня трое детей, двое из них совершенно нормальные, зарабатываю триста семьдесят пять долларов в год, много путешествую, никогда не охочусь и не рыбачу, добр с животными, верю в астрологию, магию, телепатию, не делаю зарядку, медленно пережевываю пищу, люблю грязь, мух и болезни, ненавижу самолеты и автомобили, люблю засиживаться допоздна и так далее. Так случилось, что родился я 26 декабря 1891 года, из чего следует, что я Козерог с двойной грыжей. Прошло только три года как я перестал носить бандаж. Вы, конечно, слышали о Лурде — городе, где совершаются чудеса? Так вот, именно там я выбросил свой бандаж. Нет, никакого чуда не произошло… просто эта гадость развалилась, а я был слишком удручен, чтобы купить новый. Видите ли, я родился в лютеранской вере, а лютеране не верят в чудеса. В гроте святой Бернадетты я видел множество брошенных костылей, но ни одного бандажа. Положа руку на сердце, миссис Рубиол, грыжа не так мучительна, как пытаются изобразить. Особенно двойная грыжа. Думаю, здесь действует закон компенсации. Мне вспоминается друг, который страдал от сильной лихорадки. Вот это, действительно, неприятная штука. Чтобы ее вылечить, в Лурд не ездят. Кстати, известно вам, что от этой болезни вообще нет лекарств?

Миссис Рубиол покачала головой удивленно и растерянно.

— Гораздо легче, — продолжал я, журча, как ручеек, — бороться с проказой. Думаю, вы никогда не были в лепрозории, а я однажды провел там целый день… колония располагалась где-то неподалеку от Крита. Я направлялся в Кнос, чтобы осмотреть развалины, но по дороге познакомился с одним врачом с Мадагаскара. Он так интересно рассказывал о колонии для прокаженных, что я решил поехать туда вместе с ним. Помнится, мы там прекрасно пообедали вместе с прокажен-ными. Если не ошибаюсь, подавали жареного осьминога с плодами окры и луком. А какое дивное мы пили вино! Синее, как чернила. Называлось «Слезы прокаженного». Позже я узнал, что там в почве много кобальта. А также магния и слюды. Некоторые из прокаженных очень богаты… взять хоть индейцев из Оклахомы. И довольно веселы, хотя по ним трудно понять, улыбаются они или плачут, так обезображены их лица. Среди них был один американец — молодой парень из

Каламазу. Его отец владеет кондитерской фабрикой в Расине. Он учился в Принстоне, член общества «Фи-Бета-Каппа»¹². Его интересы лежали в области археологии. Руки у него, по-видимому, сгнили довольно быстро, но он и с культями управлялся неплохо. При его средствах он устроился там сравнительно хорошо. Женился на крестьянской девушке, прокаженной, как и он сам. Та была родом из Турции и не знала ни слова по-английски, но они без памяти влюбились друг в друга. А при общении использовали язык глухонемых. Короче говоря, я провел в колонии прекрасный день. Вино было отличное. Не знаю, пробовали ли вы когда-нибудь мясо осьминога. Поначалу оно кажется жестковатым, но к этому быстро привыкаешь. К примеру, в Атланте кормят гораздо хуже. Однажды я ел там в местной тюрьме, так меня чуть не вырвало. Естественно, заключенные едят не ту же пищу, что посетители, но тем не менее. Нет, Атланта — гнусное местечко.

Думаю, нас кормили мамалыгой, жаренной на кулинарном жире. Стоило только взглянуть на эту стряпню, и… ну, могло стошнить. А кофе! Просто невероятно!

Не знаю, что по этому поводу думаете вы, но я считаю, что кофе, хороший кофе должен быть черным. И еще выглядеть немного маслянистым… жирноватым, что ли. Говорят, все зависит от того, как обжаривают зерна…

Тут миссис Рубиол выразила желание выкурить еще одну сигарету. Мне показалось, что она мучительно ищет возможность заговорить с кем-нибудь другим.

— Дорогая миссис Рубиол, — продолжал я, поднеся огонь так близко, что чуть не опалил ей губы, — спасибо за восхитительную беседу. Не скажете ли, который час? А то я на прошлой неделе заложил свои часы.

— Думаю, мне пора, — сказала миссис Рубиол, глядя на часы.

— Пожалуйста, не уходите, — взмолился я. — Вы не можете представить, какое удовольствие беседовать с вами. Что вы говорили о Черчилле, когда я вас так грубо перебил?

Миссис Рубиол, быстро сменившая гнев на милость, снова приготовилась говорить.

— Прежде чем вы приступите к рассказу, — сказал я, с удовольствием наблюдая судорожное подергивание ее лицевых мышц, — я хочу кое-что добавить. Это касается Уайтхеда. Если помните, я уже называл его имя. То, что я хочу рассказать, относится к понятию «божественная энтропия». Энтропия означает постепенную остановку… как в часовом механизме. То есть со временем или во времени, как говорят физики, все имеет тенденцию изнашиваться и останавливаться. Вопрос заключается в том, а как Вселенная, у нее что, тоже кончится завод? Вы когда-нибудь думали об этом? Не такая уж невероятная мысль, правда? Конечно, Спиноза давным-давно сформулировал свой собственный космологический часовой механизм, если можно так выразиться. Данный пантеизм логически доказывает, что когда-нибудь все, в том числе сам Бог, должно прекратить существование. Греки пришли к такому же выводу около 500 года до новой эры. Они даже сформулировали понятие «вечное повторение», что есть шаг вперед по отношению к теории Уайтхеда.

Не сомневаюсь, что вы в курсе всего этого. Мне кажется, упоминание об этом есть в «Деле против Вагнера». Или где-то еще. В любом случае, Уайтхед, англичанин из высшего общества, относился с понятным скептицизмом к романтическим идеям, популярным в XIX веке. Его принципы, выработанные в лабораторных условиях, следовали sui generis¹³ за учениями Дарвина и Хаксли. Некоторые полагают, что, несмотря на строгие традиции, которые являлись для него преградой, в его метафизике можно найти следы влияния Геккеля¹⁴ — не Гегеля, учтите! — которого в свое время называли Кромвелем морфологии. Я излагаю все это конспективно, только для того, чтобы освежить эти факты в вашей памяти…

Тут я пронзил миссис Рубиол взглядом, отчего она вновь задергалась. Мне даже стало страшно, не скрутят ли ее судороги. Я не представлял, что скажу дальше: в моей голове не было ни единой мысли. Поэтому я просто открыл рот и продолжал, не задумываясь:

— Как вам известно, всегда существовали два философских течения, имевшие разные представления о природе Вселенной. В подтверждение этой мысли я мог бы привести вам в пример атомистическую теорию Эмпедокла, но это только уведет нас в сторону. Я пытаюсь, миссис Рубиол, донести до вас следующее: когда Гертруда Стайн услышала звук гонга и объявила профессора Альберта Уайтхеда гением, она положила начало спору, последствия которого, возможно, не будут полностью поняты еще тысячу лет. Повторюсь, профессор Уайтхед поставил вопрос таким образом: является ли Вселенная механизмом, который останавливается так же, как и часы, когда у них кончается завод, что неминуемо приведет к концу всякой жизни, и не только жизни, но и движения, даже движения электронов, или же та же самая Вселенная наделена способностью к регенерации? Если верно второе предположение, тогда смерть не имеет смысла. А если смерть не имеет смысла, тогда все наши метафизические доктрины евхаристичны и эсхатологичны. Говоря это, я вовсе не хочу вовлечь вас в эпистемологические тонкости. Последние тридцать лет общее русло философской мысли идет в направлении, указанном святым Фомой Аквинским. Нет более pons asinorum¹⁵ для разреше-ния, рассуждая диалектически. Мы ступили на твердую землю, terra firma по Лонгину¹⁶. Отсюда растущий интерес к циклическим теориям. Обратите внимание на борьбу, которая разгорелась сейчас между «Плутон-Нептун-Уран-транзитом».

Не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, что я хорошо знаком со всеми этими достижениями, совсем нет! Я просто обращаю ваше внимание на то, что из-за любопытного пространственного параллелизма теории, разрабатываемые в одной области, такой как, например, астрофизика, оказывают поразительное влияние на другие, внешне несхожие области, например, на геомагнетизм и гидродинамику. Вы вот говорили о решающей роли авиации в заключительный период текущей войны. Согласен с вами. И все же без специальных исследований в области метеорологии бомбардировщик «Летающая крепость» станет только помехой в действиях воздушной армады. Для большей ясности, миссис Рубиол, скажу, что «Летающая крепость» сравнима с механической птицей будущего, как динозавр — с вертолетом. Победа над стратосферой — только шаг в развитии авиации. Пока мы только имитируем полет птиц. Точнее, хищных птиц. Мы строим воздушных динозавров с целью испугать полевую мышь. Но когда подумаешь о неистребимости тараканьего рода — простите за нелепый пример, — сразу понимаешь, насколько неэффективной была маниакальная сосредоточенность динозавров на развитии своего скелета. Муравью никогда не угрожала опасность вымирания, и кузнечику тоже. Они и по сей день живут с нами, как жили и с питекантропами.

А где динозавры, что в свое время бродили по первозданному велду? Вмерзли в землю арктической тундры, как вам известно…

Все еще слушавшая меня миссис Рубиол вдруг стала обнаруживать все признаки самого настоящего нервного тика. Глядя мимо ее носа, который посинел и напоминал теперь брюхо кобры, я увидел в полумраке столовой нечто похожее на дурной сон. Наш дорогой Клод сидел на коленях у Джеральда, вливая по глоточку некий драгоценный эликсир в его пересохшую глотку. Джеральд тем временем перебирал золотые локоны Клода. Миссис Рубиол старательно делала вид, что не замечает такую развязку. Она вытащила из сумочки миниатюрное зеркальце и усердно пудрила нос.

Неожиданно из соседней комнаты появился Гумберто. В одной руке он держал бутылку виски, в другой — пустой бокал. Он стоял, покачиваясь, и смотрел на нас милостиво, словно мы просили у него благословения.

— Кто это? — спросила миссис Рубиол, не в силах вспомнить, где она его прежде видела.

— Как, неужели вы не помните? — сказал я. — Мы встречались у профессора Шонберга прошлой осенью. Гумберто — гинеколог в санатории для шизофреников на Новой Каледонии.

— Хотите выпить? — спросил Гумберто, застенчиво глядя на миссис Рубиол.

— Конечно, хочет. Дай ей! — С этими словами я поднялся и, взяв бутылку, поднес ее к губам миссис Рубиол.

Слишком взволнованная, чтобы понять, что от нее требуется, она немного отпила и, держа спиртное во рту, забулькала. Я приложил бутылку к своим губам и хорошенько отхлебнул из нее.

— Совсем другое дело, правда? — заметил я. — Теперь и беседа пойдет веселее.

Гумберто слушал нас, навострив уши. В одной руке он все еще держал пустой бокал, а другой делал хватательные движения, силясь обрести исчезнувшую бутылку. Казалось, он не сознавал, что бутылку у него забрали. Он двигал пальцами так, будто они у него онемели, потом поднял свободной рукой воротник пиджака.

Углядев на столике подле миссис Рубиол изящную вазочку, я быстренько вытащил из нее цветы и налил туда изрядную порцию виски.

— Давайте пить отсюда, — предложил я. — Это намного проще.

— Ваш знак, конечно, Рыбы? — сказал Гумберто, отчаянно кренясь в сторону миссис Рубиол. — Я читаю это в ваших глазах. Не говорите мне, когда вы родились, только назовите дату вашего рождения.

— Он хочет сказать место… долготу и широту. Дайте ему в придачу еще и азимут, пока он у вас есть. Это упростит дело.

— Подожди минутку, — попросил Гумберто. — Ты ее смущаешь.

— Смущаю? Ничто не может смутить миссис Рубиол. Правда?

— Да, — кротко подтвердила она.

Я поднес вазу к ее губам и сцедил добрую половину. В столовой Джеральд и Клод по-прежнему нежничали. Казалось, они забыли обо всем мире. Слившись в призрачном свете, как сиамские близнецы, они живо напомнили мне недавно нарисованную мною акварель, которую я назвал «Молодожены».

— Ты что-то хотел спросить?.. — весело прощебетал я, пристально глядя на Гумберто, который, повернувшись, в немом восхищении глазел на «молодоженов».

— Д-да, — подтвердил Гумберто, медленно поворачиваясь, но не отрывая глаз от запретного зрелища. — Я хотел спросить, могу ли я выпить.

— Я только что тебе налил, — ответил я.

— Куда? — спросил он, глядя в дальний угол комнаты, как если бы там стояла сверкающая чистотой плевательница, скрывающая в себе спиртное. — Я тут подумал, — продолжал он, — куда это подевалась моя жена. Надеюсь, она не взяла машину.

Он с надеждой протянул вперед руку, как будто верил, что бутылка вернется сама — без всяких усилий с его стороны. Его движения были замедленные, как у жонглера, тренирующегося с булавами.

— Твоя жена давно ушла. Уехала с летчиком, — сказал я.

— В Южную Америку? Да она совсем рехнулась.

За это время он сумел сделать несколько шагов в направлении бутылки.

— Тебе не кажется, что нужно и миссис Рубиол дать глотнуть? — сказал я.

Гумберто замер на месте.

— Глотнуть? — вскричал он. — Да она уже полгаллона высадила. У меня что, галлюцинации?

— Дорогой друг, да она выпила не больше наперстка. Можно сказать, только понюхала, вот и все. Ну-ка дай мне твой бокал. Пусть она наконец распробует, что это такое.

Он механически протянул руку. Я уже собирался взять бокал, но Гумберто его выронил и тут же, повернувшись, направился, пошатываясь, в сторону кухни.

— В доме должна быть еще посуда, — бормотал он, неуверенно двигаясь по столовой, словно ту окутал густой туман.

— Шалунишка! Ну и шалунишка! — послышался голос Джеральда. —

У Стрельцов вечная жажда. — Потом небольшая пауза. И затем ворчливо, как старый, слабоумный брюзга: — Не устраивай беспорядок на кухне, ты, кретин! Бокалы — на верхней полке, слева, в глубине. Глупый Стрелец. Вечно с ними проблемы… — Опять пауза. — Если это тебя интересует, сейчас полтретьего. Вечеринка закончилась в полночь. Золушка сегодня не появится.

— Что такое? — переспросил Гумберто, появляясь в дверях с подносом, полным бокалов.

— Я сказал: вечеринка давным-давно закончилась. Но для такого необычного субъекта, как ты, и для твоих друзей в соседней комнате сделали исключение. Особенно для того писателя, твоего друга, что пишет всякие непристойности. Самый удивительный Козерог из всех, кого я знаю. Если бы он не был человеком, то точно был бы пиявкой.

Миссис Рубиол в испуге смотрела на меня.

— Как вы думаете, он может нас выгнать? — спрашивали ее глаза.

— Дорогая миссис Рубиол, — сказал я, придавая голосу жесткость в разумных пределах, — он никогда на это не пойдет, слишком дорожит репутацией заведения. — И затем довольно резко: — Только не говорите, что выпили все содержимое этой вазы. В крайнем смущении она попыталась подняться на ноги.

— Сядьте, — потребовал Гумберто, не очень-то деликатно толкая женщину назад на диван. Он потянулся за спиртным или, точнее, туда, где, верил, оно находится, и стал лить в бокалы из воображаемой бутылки, думая, что та находится в его руках. — Сначала вы должны выпить, — прибавил он, чуть ли не мурлыкая.

На подносе стояли пять бокалов, все пустые.

— Где остальные? — спросил я.

— А сколько тебе надо? Этого не хватит? — Гумберто шарил под диваном в поисках бутылки.

— Сколько чего? — переспросил я. — Я говорю о людях.

— А я пытаюсь найти бутылку, — парировал Гумберто. — Остальные бокалы на полке.

— Мы не будем! — крикнул Клод из столовой.

— Почему бы вам не отправиться домой? — воскликнул в сердцах Джеральд.

— Думаю, нам, действительно, пора, — сказала миссис Рубиол, не делая никаких попыток подняться.

Гумберто уже наполовину заполз под диван. Бутылка стояла на полу рядом с миссис Рубиол.

— Как вы думаете, что он там ищет? — спросила она, машинально отпивая из вазы.

— Когда будете уходить, потушите свет, — крикнул Джеральд. — И не забудьте захватить Стрельца. Я не хочу за него отвечать.

Гумберто в этот момент пытался встать на ноги — с диваном на спине и миссис Рубиол на диване. В этой суматохе миссис Рубиол пролила немного виски прямо на брюки, обтягивавшие зад Гумберто.

— Кто меня обоссал? — завопил тот, отчаянно пытаясь освободиться от дивана.

— Это мог сделать только тот козел, что зовется Козерогом, — крикнул Джеральд.

Миссис Рубиол отчаянно, как терпящий кораблекрушение мореплаватель, вцепилась в диван.

— Ложись плашмя, Гумберто, — взмолился я. — Я вытащу тебя.

— Что на меня свалилось? — жалко бормотал он. — Черт-те что! — Он с интересом потрогал свой зад, проверяя, действительно ли тот мокрый или ему только показалось. — А может, я сделал «ка-ка»… Ха-ха! Ка-ка! Отлично! — загоготал он.

Миссис Рубиол, которая к этому времени привела себя в порядок, сочла его предположение весьма смешным и чуть не задохнулась от смеха.

— Не возражаю, если вы все устроитесь тут спать, — крикнул Джеральд. — Неужели вы совсем не уважаете чужую личную жизнь?

Гумберто наконец высвободился и теперь стоял на четвереньках, пыхтя, как паровоз. Неожиданно он увидел бутылку и, чудесным образом расплющившись прямо на глазах, полез за ней, изо всех сил вытягивая вперед руки, словно боролся за спасательный пояс. Во время этих действий он задел голени миссис Рубиол.

— Пожалуйста! — пробормотала она, а веки ее затрепетали, как две поющие не в такт птицы.

— Нет уж, пожалуйста, заткнитесь! — проговорил Гумберто. — Теперь моя очередь.

— Не испачкайте ковер! — прокричал Джеральд. — Надеюсь, козел его не обгадил? Помните, туалет наверху.

— С меня достаточно! — заявила миссис Рубиол. — К такой лексике я не привыкла. — Она замолчала как бы в смущении, а потом, глядя мне в лицо, попросила: — Пожалуйста, отвезите кто-нибудь меня домой.

— Естественно, — отозвался я. — Вас отвезет Гумберто.

— В таком состоянии?

— Он водит машину в любом состоянии. Ему нужен только руль.

— Мне кажется, — сказала миссис Рубиол, — что с вами я чувствовала бы себя в большей безопасности.

— Я не вожу автомобиль, хотя, конечно, могу попробовать, если вы покажете мне, как это делается.

— А почему бы вам самой не повести машину? — поинтересовался Гумберто, наливая себе еще чуточку спиртного.

— Я давно бы уехала, — заявила миссис Рубиол, — если бы не моя искусственная нога.

— Что? — вскричал Гумберто. — Вы хотите сказать…

У миссис Рубиол не было шанса объяснить, что она хотела сказать.

— Позвоните в полицию! — послышался низкий голос Джеральда. — Они вас бесплатно отвезут.

— Отлично. Вызываем полицию! — отозвался Гумберто.

«А это мысль», — подумал я и уже собирался спросить, где телефон, но Джеральд опередил меня.

— Телефон в спальне, дорогой… Только осторожней, не свалите лампу.

Его голос звучал устало.

— А нас не арестуют? — услышал я, проходя в соседнюю комнату, голос миссис Рубиол.

Подняв трубку, я задумался. Как звонят в полицию?

— А как туда звонить? — крикнул я.

— Просто вопи в трубку: «Полиция!» — сказал Гумберто. — Тебя услышат.

Я набрал номер диспетчера и попросил соединить с полицейским участком.

— Что-то случилось? — спросила девушка-диспетчер.

— Нет, мне просто надо поговорить с дежурным офицером.

Через мгновение в трубке раздался грубый сонный голос:

— Слушаю.

— Здравствуйте, — сказал я.

Ответа не было.

— Алло, алло, вы слышите меня? — завопил я.

После долгого молчания заговорил тот же грубый голос:

— Ну, что вам надо? Есть покойник?

— Нет. Покойника нет.

— Говорите же! Что стряслось? Вы что, до смерти напуганы?

— Нет, я в порядке.

— Ладно, выкладывайте. Облегчите душу. Что там у вас? Несчастный случай?

— Да нет, все отлично. Вот только…

— То есть как — все отлично? Зачем в таком случае вы мне звоните? В чем дело?

— Подождите минуту… Позвольте объяснить…

— Ладно, ладно. Валяйте, объясняйте. Но только побыстрее. Мы не можем занимать телефон всю ночь.

— Дело обстоит так, — начал я.

— Послушайте, никаких предисловий! Четко и ясно — что случилось? Кто пострадал? Кто-то вломился в дом?

— Нет, ничего подобного. Мы просто хотели узнать…

— Ага, понятно… Любознательные мальчики, так? Просто хотели узнать, который час?

— Да ничего подобного. Я вас не разыгрываю. Серьезно.

— Тогда говори. А будешь дальше дурочку валять, вышлю полицейский автофургон.

— Автофургон? Нет, не надо фургон. Лучше просто машину… Ну, сами понимаете, обычный полицейский автомобиль… с сиреной и прочим.

— И мягкими сиденьями? Понял. Конечно же, мы можем прислать к вам симпатичный автомобильчик. Что предпочитаете — «Паккард» или «Роллс-Ройс»?

— Послушайте, шеф…

— Я тебе не шеф. А теперь для разнообразия послушай меня. Заткни глотку! Ясно? Слушай! Сколько вас там?

— Всего лишь трое, шеф. Мы подумали…

— Трое? Ну просто замечательно! И одна из троих, конечно, дама. Наверное, лодыжку растянула? Ну так, слушай сюда! Хотите вы спать сегодня ночью? Спать без наручников? Тогда вот что! Идите сейчас в ванную, положите в ванну мягкую подушку и не забудьте одеяла! Затем полезайте туда — все трое — ясно? И чтоб я тебя больше не слышал! Алло! И еще, когда хорошенько расположитесь в ванне, пустите холодную воду и утопитесь! — И офицер швырнул трубку.

— Ну что, — крикнул Джеральд, когда я положил трубку. — Они приедут?

— Не думаю. Нам предложили улечься в ванне, а потом открыть холодную воду.

— А ты не подумывал, чтобы пойти домой пешочком? Уверен, быстрая ходьба пойдет тебе на пользу. Козероги обычно легки на ноги. — С этими словами Джеральд вышел из темноты.

— Но у миссис Рубиол искусственная нога, — взмолился я.

— Тогда пусть прыгает на одной.

Миссис Рубиол была глубоко оскорблена. С удивительным проворством она поднялась на ноги и направилась к двери.

— Не отпускайте ее, — сказал Гумберто. — Я ее провожу.

— Вот это правильно! — воскликнул Джеральд. — Проводи ее домой, как пай-мальчик, а потом поджарь себе стейк из почки. Козла тоже захвати с собой.

Он грозно взглянул на меня. В комнату проскользнул Клод в одной пижамной куртке. Миссис Рубиол отвела глаза.

Меня время от времени посещало дурное предчувствие, что нас вот-вот выставят.

— Минуточку, — попросил Гумберто, все еще держа бутылку. Он взглянул на миссис Рубиол горестными глазами.

— Ну, что еще? — рявкнул Джеральд, подходя ближе.

— А как же миссис Рубиол… — запинаясь произнес Гумберто, с болью и смущением глядя на ее нижние конечности. — Я вот думаю, — продолжал он, не зная, как лучше сформулировать свою мысль, — раз мы пойдем пешком… то, может, нам стоит понести ее.

Гумберто беспомощно всплеснул руками, и бутылка упала на пол. Оказавшись на полу и не зная, как лучше выразить свою заботу, он, повинуясь порыву, пополз к миссис Рубиол. Достигнув ее, обеими руками ухватил ее за лодыжки.

— Простите, — промямлил он, — я только хотел знать, какая из них…

Миссис Рубиол подняла здоровую ногу и дала ему хорошего пинка. Гумберто откатился, задев ножку шаткого столика, отчего с него упала мраморная фигурка. К счастью, она свалилась на ковер, и от нее отлетела только рука, по локоть.

— Надо вышвырнуть его отсюда, пока дом не превратился в руины, — прошипел Джеральд. С этими словами он склонился над распростертым Гумберто и с помощью Клода привел его в полустоячее положение. — Боже, да он словно резиновый. — Джеральд буквально скулил от бессильной злобы.

Гумберто соскользнул на пол.

— Ему надо выпить, — тихо произнес я.

— Тогда дай ему бутылку, и пусть катится. Здесь не винокуренный завод.

Теперь уже все трое пытались поставить Гумберто на ноги. Миссис Рубиол любезно подняла бутылку и поднесла к губам Гумберто.

— Я голоден, — слабо пробормотал он.

— Думаю, ему нужен сэндвич, — мягко произнес я.

— И сигарету, — прошептал Гумберто. — Только одну затяжку.

— Черт подери! — воскликнул Клод. — Пойду разогрею спагетти.

— Только не спагетти! — запротестовал Гумберто. — Лучше тефтельку.

— Будешь есть спагетти, — заявил Джеральд. — Я уже сказал, что здесь не винокуренный завод. Здесь также и не кафетерий. Больше всего мне это напоминает бродячий зверинец.

— Уже поздно, — сказал Гумберто. — Если только миссис Рубиол…

— Забудь о миссис Рубиол, — оборвал его Джеральд. — Я сам отвезу ее домой.

— Очень любезно с твоей стороны, — пробормотал Гумберто. Мгновение он размышлял. — Какого черта ты сразу это не предложил?

— Тс-с! И рот на замок! Вы, Стрельцы, все равно что малые дети.

Неожиданно раздался звонок. Несомненно, полиция. Джеральд внезапно задергался, как электрический угорь. За считанные секунды он водрузил Гумберто на диван. Бутылку закатил ногой под тот же диван.

— Теперь слушай, Козерог, — сказал он, сграбастав меня за лацканы пиджака, — и соображай! Это твой дом и твоя вечеринка. Ты — это я, понимаешь? Все под контролем. Кто-то позвонил, но он уже уехал. Я позабочусь о Клоде. А теперь иди открывай. — И он слинял в мгновение ока.

Открыв дверь, я увидел перед собой человека в штатской одежде. Он явно не торопился ворваться внутрь и взять у нас отпечатки пальцев.

— Где тело? — Это был первый вопрос, какой он задал.

— Нет у нас никакого тела, — ответил я. — Мы все живы.

— Да, я вижу, — сказал он.

— Позвольте объяснить… — произнес я, заикаясь.

— Не беспокойтесь, — мягко сказал человек. — Все в порядке. Я посижу, если не возражаете.

Когда он наклонялся, я почувствовал, что от него попахивает.

— Это ваш брат? — спросил он, кивая в сторону Гумберто.

— Нет, просто жилец.

— Ага, ясно. А выпить не дадите? Я увидел свет и подумал…

— Дай ему глотнуть, — сказал Гумберто. — И мне тоже. Только спагетти не надо.

— Спагетти? — переспросил человек. — Зачем? Только выпить.

— Вы на машине? — спросил Гумберто.

— Нет, — сказал человек. И после небольшой паузы скорбно: — Тело наверху?

— Нет никакого тела.

— Смешно, — отозвался человек. — Меня попросили перевезти тело.

Похоже, он говорил серьезно.

— Кто вы? — спросил я. — Кто вас прислал?

— Разве нас не вызывали по телефону?

— Никто вас не вызывал, — заверил я его.

— Должно быть, я пришел по неправильному адресу. Вы уверены, что никто здесь не умер примерно с час назад?

— Дай ты ему выпить, — потребовал Гумберто, пытаясь встать на ноги. — Мне хочется услышать, что он расскажет.

— Кто попросил вас прийти сюда? — вставил я. — Кто вы?

— Налейте мне, как говорит ваш товарищ, и я все расскажу. Нам всегда вначале наливают.

— Кому это «нам»? — спросил Гумберто, трезвея на глазах. — Ну, кто-нибудь, налейте ему, ради Бога. И меня не забудьте.

— Вы ведь астролог, так?

— Д-да, — подтвердил я, прикидывая, что последует дальше.

— Люди говорят вам, когда вы родились, правда? Но никто не скажет, когда вы умрете. Так?

— Никто здесь не умер, — сказал Гумберто.

Руки его судорожно искали стакан.

— Хорошо, — сказал человек. — Я вам верю. Кроме того, нам все равно нечего делать, пока труп не застынет.

— Опять это «нам». Объясните, откуда вы? Чем занимаетесь? — Гумбертопочти перешел на крик.

— Я их обряжаю, — ответил человек, вкрадчиво улыбаясь.

— А другие, что делают они?

— Просто сидят с выражением готовности на лицах.

— А чего они ждут?

— Выпивки, конечно, чего же еще?

Миссис Рубиол наконец извлекла из-под дивана бутылку. Я подумал, что женщину надо представить.

— Это миссис Рубиол, — сказал я. — Еще одно тело… пока теплое.

— Вы детектив? — спросила миссис Рубиол, протягивая руку.

— Детектив? С чего вы взяли?

Молчание.

— Леди, я всего лишь гробовщик, — сказал человек. — Кто-то позвонил в похоронное бюро и сказал, что здесь требуются наши услуги. Ну, я надел шляпу и пришел сюда. Наше бюро всего в двух кварталах отсюда. — Он вытащил бумажник и вручил нам свою визитку. — «Макаллистер и компания». Это мы. Никаких выкрутасов, никакой суеты.

— Господи! — вырвалось у Гумберто. — Гробовщик, вот те на! Нет, мне необходима тефтелька. — Он сделал несколько неуверенных шагов по направлению к столовой. — Эй! — крикнул он. — А где наши субретки?

Я пошел на кухню. Там их не было. Открыл заднюю дверь и выглянул наружу. Все тихо.

— Они удрали, — объявил я. — Теперь можно обследовать кладовую. Я не отказался бы от ветчины и яиц.

— И я, — сказал Гумберто. — Ветчина и яйца. То, что надо. — Он немного помолчал, как бы решая некую задачу. — А ты не думаешь, — шепнул он, — что где-нибудь может отыскаться и бутылочка?

— Не сомневаюсь в этом, — заверил его я. — Переверни здесь все вверх дном. Думаю, ты отыщешь золотую жилу. И попроси гробовщика помочь тебе.

Вступление, перевод с английского и примечания В.Бернацкой

¹ Кэрри Нейшн (Амелия Мур; 1846-1911 ) — общественный деятель, сторонница запрета алкогольных напитков; борясь за этот запрет, совершала ряд экстравагантных акций — громила салуны и т.д.

² Грант Вуд (1891-1942) — американский художник-реалист; основная тематика произведе-ний — жизнь и быт Среднего Запада.

³ Марка часов.

⁴ Полная осведомленность (фр.).

⁵ Галли-Курчи (1882 — 1963) — итальянская певица (колоратурное сопрано), выдающаяся представительница итальянского оперного искусства.

⁶ Игра слов. Desert rat — солдат бронетанковой дивизии союзных войск.

⁷ «Баттерик» — товарный знак выкроек для шитья.

⁸ Мускусные дыни.

⁹ В издевательских репликах героя нет ни капли правды. Мэтр американского модернизма Гертруда Стайн (1874 — 1946) никогда не была замужем.

¹⁰ Артур Стэнли Эддингтон (1882 — 1944) — английский астрофизик.

¹¹ Финансово-политическая афера во Франции в начале 1930-х годов, связанная с выпуском фальшивых облигаций.

¹² Общество студентов и выпускников университетов, старейшее в США. Греческие буквы названия — первые буквы слов девиза «Философия — рулевой жизни».

¹³ В своем роде (лат.).

¹⁴ Эрнст Геккель (1834 — 1913) — немецкий биолог-эволюционист, сторонник и пропагандист учения Чарлза Дарвина.

¹⁵ Трудная задача (лат.).

¹⁶ Кассий Лонгин — знаменитый ритор III века. Существует мнение, что он является автором известного трактата «О возвышенном».