Reality show

В течение последнего года, что бы ни происходило на белом свете, в числе первых новостей, сообщаемых Америке в пятницу утром, значилась обязательная информация о том, что вчера произошло на Survivor. «Survivor» — название суперпопулярного шоу, которое можно перевести как «Выживший» или, скорее, «Выжить!». Суть его состоит в том, что группу добровольцев — мужчин и женщин разных возрастов и профессий, совсем не супермоделей по виду, пришедших на экран в буквальном смысле с улицы, — забрасывают куда-то в джунгли на сорок дней, оставляя фактически без еды (им дается мешок риса без соли и специй) и элементарных благ цивилизации. Они, впрочем, могут либо поймать какую-нибудь рыбу или крысу, либо заработать себе курицу или бутылочку шампуня, правда, последнее возможно, только если команда или отдельный участник победят в достаточно сложных конкурсах, проверяющих способность к выживанию в условиях дикой природы.

Прелесть и оригинальность шоу состоит не только в остроте интриги и экзотичности конкурсов, но и в том, что зрители видят участников и между конкурсами, в повседневном быту: их ссоры, растущее раздражение, паранойя, интриги, взаимное подсиживание — все включается в игру. За первым циклом этих передач американские зрители следили с жаром, которого ни одна телепрограмма давно не вызывала. Заключались пари, устраивались вечеринки в честь каждой новой серии, росли, как грибы, фэн-клубы, а победитель — бывший армейский служака, немолодой и совсем не «сладкий» — стал национальной знаменитостью. Сейчас идет вторая серия передач, с новым составом, и страсти не ослабевают.

Успех Survivor привел к тому, что фактически на каждом сколько-нибудь амбициозном канале появилось нечто аналогичное. Один канал забрасывает добровольцев в армейский лагерь, где их гоняют и унижают по полной программе, впрочем, в любой момент можно из игры выйти, побеждает, понятно, только тот, кто остается и с успехом проходит через все физические и психологические испытания (Boot Camp). Другой канал помещает на три месяца группу незнакомцев в сравнительно небольшое помещение, где они лишены телевизора и газет, но зато находятся под непрерывным надзором телекамер, размещенных в том числе и в ванной-туалете (Big Brother). Третье шоу высаживает группу в незнакомой стране без копейки денег, участники должны зарабатывать себе на пропитание, выполняя определенные задания продюсера, однако среди них находится секретный агент, саботирующий действия группы, побеждает тот, кто первым вычислит агента (The Mole). Этих так называемых reality shows так много, что на MTV (давно производящем свои шоу такого рода — «Реальный мир», «Страх», «Правила дороги») даже появилась ежедневная программа, предлагающая ядовито-комический комментарий к событиям, происходящим на всех reality shows.

Что объединяет эти телепрограммы и почему они вызвали такой колоссальный интерес?

Практически все они строятся на резком переходе от «вареного» к «сырому» — от сложной и комфортной американской цивилизации к примитивному, почти первобытному выживанию. От компьютерно-телевизионно-тойотного мира к миру, в котором даже промокшая спичка — невосполнимая ценность. Оказывается, этот переход захватывающе интересен. С одной стороны, потому что таким образом удовлетворяется некая романтическая утопия бегства от утомительно сложной цивилизации к жизни без удобств, вроде телефона, Интернета, пейджера, мобильника, микроволновки, кредитных карт, но и без соответствующих долгов и обязанностей. В Америке эта утопия не умирала со времен Генри Торо — ее возродили хиппи, в нее и по сей день верят яппи, устремляющиеся из Манхэттена на уик-энд куда-нибудь в горы. С другой стороны, надо видеть ту бурю неподдельного счастья, которую вызывает у натерпевшихся survivors банальный крекер или малюсенький флакончик дезодоранта, или горячий кофе! После такого совсем иначе смотришь даже на самые элементарные блага цивилизации, не говоря уж о чем-нибудь посложнее…

Но возможно и другое объяснение. Буря интереса к reality shows не случайно произошла в начале века. Да, безусловно, афера с компьютерным вирусом Y2K обострила ощущение хрупкости и даже иллюзорности современной цивилизации. Но дело скорее в том, что постмодернистская концепция симулякра и симуляции именно к концу века стала достоянием массовой культуры. В 1999-2000 годах бодрийаровское понимание современной реальности как конструкта культуры, как продукта индустриального производства знаков без означаемых, самодостаточных комплексов, тем не менее обладающих всеми свойствами реальных объектов, было отыграно в таких весьма популярных фильмах, как «Матрица» братьев Вачовски, «Хвост виляет собакой» Барри Левинсона, «eXistenZ» Дэвида Кроненберга, «Шоу Трумена» Питера Уира и многих более или менее успешных подражаниях этим моделям. В России эта фирменная идея постмодернизма стала достоянием масс прежде всего благодаря Виктору Пелевину и в особенности его последнему (и, увы, не самому удачному) роману — «Generation П» (1999). Но когда идея выходит на улицы — это ее смерть, а не звездный час: дальше идти некуда, из бродильного вещества она превратилась в банальность. Reality shows — это попытка выйти за пределы симуляции, попытка ощутить реальность как таковую — пусть в экспериментально выстроенных декорациях, но «по правде», а не понарошку. А значит, с вонью немытых тел, с некрасивыми отношениями, с грязными интригами, с шевелящимися червяками, которые глотает убежденная вегетарианка, и с последующей рвотой тоже…

Надо сказать, что идеи почти всех названных шоу позаимствованы американцами из Европы, главным образом, из таких благополучнейших стран, как Швеция, Голландия, Бельгия, где подобные программы давно уже завоевали треть аудитории. Среди оригинальных программ, изобретенных в Америке, наибольший интерес, вполне сопоставимый с интересом к Survivor, вызвало шоу под названием «Остров соблазна» (Temptation Island). В сущности, «Остров» открыл новые — практически безграничные — перспективы для «реального» TВ, перенеся акцент с идеи выживания на вопросы сексуально-психологические. Четыре гетеросексуальные молодые пары, неженатые, но достаточно долго живущие вместе, помещают на тропический остров в Карибском бассейне, где их разлучают (мальчики налево, девочки направо) и затем, как сказано в правилах, «проверяют их преданность друг другу». Проверяют довольно интересным образом: каждый из участников должен ежедневно ходить на свидания с одним/одной из числа весьма симпатичных добровольцев, отобранных специально для этих целей. К услугам пар все удовольствия тропического курорта, джакузи, яхты, лучшие рестораны, дискотеки и т.п. Прелесть шоу состоит в том, что, естественно, все, в том числе и довольно интимные детали свиданий (вроде поцелуев в пупок), не только снимают, но и показывают впоследствии партнерам, провоцируя их на муки ревности и определяя их собственное поведение на последующих свиданиях. При этом никто не может вмешиваться в жизнь своего партнера, общаясь с ним только посредством редких видеопосланий. По окончании двухнедельного периода психологических пыток в тропическом раю участникам предлагается решить, останутся они с теми партнерами, с которыми приехали на остров, или же им лучше расстаться. Любопытно, что в финальном шоу первой серии передач все участники, вызывая сентиментальные слезы у зрителей и даже у ведущего, решили остаться вместе, что, в общем-то, мало сообразовывалось с тем, что мы и они видели на экране. Однако в эпилоге сообщалось, что две пары из четырех в скором времени все-таки распались…

Это шоу как будто специально создано, для того чтобы проверить мифологию реальности, настоящего, произрастающего вдали от пресыщенной цивилизации. Фокус-то наведен не на умение бегать-плавать, а на душу! На любовь! Есть здесь и аромат примитива — в силу погодных условий тропического острова как юноши, так и девушки одеты, скажем так, минималистски. Но, видимо, в силу интимности темы здесь острее всего заметно присутствие еще одного обязательного компонента — телекамеры. Телекамера везде и всюду, ловит каждое движение, чтобы потом доставить садистически отредактированную за-пись уже заведенному на ревность партнеру. И как странно контрастируют набедренные повязки дикарей-добровольцев с изысканными ноутбуками. Поразительный момент возник, когда один из участников, пытаясь разобраться в своих чувствах, накинулся на преследующих его телевизионщиков с криком: «Дайте же мне хоть немного побыть одному! Это же моя жизнь!» — на что получил резонный ответ невидимого режиссера: «Твоя жизнь — наше шоу!» В этом все и дело.

Это только кажется, что перед нами реальные драмы. А на самом деле это телевидение освоило новый материал для производства симулякров. «Почему симулякров? — скажут мне. — Юноша же страдает по-настоящему». Да, страдает, но на экране нет разницы между этим искренним юношей и талантливым актером, изящно имитирующим страдание. Шоу, в котором живые люди и непрофессиональные актеры становятся фигурантами в довольно жестоких психологических этюдах, знаменует не победу реальности над симулякрами, а, наоборот, продвижение производства симулякров в глубь спонтанных реакций по поводу вечных (казалось бы) состояний любви, ревности и т.п. Причем к участникам шоу никакого сострадания нет, они, действительно, превращаются в каких-то марионеток — уже хотя бы потому, что согласились на этот психологический стриптиз в обмен на… что? Кто на бесплатный отпуск в тропическом раю, кто на отборный гарем, а кто на пресловутые пятнадцать минут славы. То есть, в сущности, тоже на симулякры процветания, любви и счастья.

Как известно, в аналогичном «Шоу Трумена» главный герой рвался на волю из телерабства и в конце концов уходил в неприметную дверку в нарисованном небе (непонятно, правда, куда). В упомянутых шоу главной бедой и поражением становится, напротив, изгнание с острова, а главной задачей для участников — сохранение их позиций на острове — в лагере, а значит, на телеэкране, а значит, и в жизни. То, что этот импульс дружно воспроизводится «людьми с улицы», свидетельствует о том, что попытка создать настоящее путем имитации примитива оказалась безуспешной.

Кажется, все эти игры совершенно неприложимы к России. Нужно в нескольких поколениях объесться комфортом и технологией, чтоб захотеть, хоть ненадолго, в первобытную пещеру, в рай в шалаше или, того хуже, в казарму. Все трудности необитаемого острова с успехом заменят коммуналка и удобства во дворе. А если к ним еще добавить пьяного соседа, то ни один survivor точно не выживет. Отказ же от такой святыни западной цивилизации, как privacy, отказ, в котором сокрыта главная «изюминка» «Острова соблазна», для России также неактуален: сначала надо разобраться, что такое эта самая «прайвэси» и зачем она нужна, а потом попробовать ее осуществить, предположим, в двухкомнатной малометражке, где проживают аж три или четыре поколения одной семьи, или на университетской кафедре, где ящики стола справедливо разделены между тремя доцентами. Иными словами, по-видимому, у нас реальность еще не настолько погребена под слоями культурных знаков, чтобы искать ее в экзотических обстоятельствах. А так как в русской культуре главная и настоящая реальность — это всегда «духовность», то и выходит, что именно удобства во дворе да незнакомство с privacy питают ту популярную ныне культурную мифологию, согласно которой угрюмый русский быт подвигает на полеты духа, а западные сытость и комфорт пестуют пресловутую бездуховность.

Как ни странно, reality shows этот тезис не подтверждают. Пространства, в которые помещены их участники, не физически, а символически очень близки к России. (Даже название одного из них про коммуналку без телевизора Big Brother — цитата из «1984» — не прямо, но внятно отсылает к тоталитарному опыту.) Однако почему-то никаких полетов духа не наблюдается. Наоборот, освобождение от «оков цивилизации» выдвигает на первый план закон «умри ты сегодня, а я завтра», с той лишь разницей, что «умри» в данном случае означает «уйди с экрана». А в остальном все до боли знакомо. Иной раз прямо вздрогнешь — какие наши люди, эти американские survivors!

С другой стороны, продемонстрированная этими шоу невозможность выскочить в реальность, якобы существующую где-то за углом, куда не дотягивают свои лапы противные симулякры, также весьма поучительна. Мораль сей басни представляется мне весьма приложимой к наблюдаемым в современной русской культуре судорожным попыткам «преодолеть постмодернизм» как нечто слишком сложное и далекое от жизни и создать нечто «внятное» и «конкретное». О том, что такие попытки подозрительно быстро ведут к резкой примитивизации дискурса, я уже писал в одной из предыдущих заметок. Reality shows, на мой взгляд, доказывают, что такие стратегии не устраняют симулятивный характер культуры, а заменяют более очевидные и акцентированные механизмы симуляции менее очевидными, но зато более глубоко усвоенными. Постмодернизм в результате этих операций укореняется на уровне рефлексов и потому перестает восприниматься как прием. Он становится свойством, воздухом, средой. Иначе говоря, становится достоянием масс. А это ужасно.