Мальчика не было

Солнцезащитные очки — предмет многофункциональный. Один мой сильно пьющий приятель, употребив водки в рабочий полдень, полагался на темные очки, как на мятную жвачку или какое-нибудь особо мощное отбивающее запах средство вроде «антиполицая». Выпив, без очков в редакции не появлялся. Он возился с бумагами, просматривал подшивки. Короче, всеми силами имитировал деловой стиль. Но очки, в силу своей явной неуместности, выдавали моего коллегу с головой. При этом непонятно было, для чего они ему, собственно, нужны. Возможно, для того, чтобы самому не слишком четко различать раздражающие своей цивильной вменяемостью лица коллег. Но, скорее всего, с целью спрятать от окружающих собственные глаза, излучающие лихорадочный блеск (либо, в зависимости от настроения, вселенскую скорбь). В похожих ситуациях страус прячет голову в песок, находя в этом маневре решение всех насущных проблем. Или, если брать шире, решение извечных проклятых вопросов. Что есть иллюзия. Крайне опасное заблуждение.

В советские годы рецензию на последний фильм Соловьева да, пожалуй, и на все его творчество в целом, хорошо было бы назвать как-нибудь типа «Мир через солнцезащитные очки». Становясь своего рода фирменной режиссерской фишкой, амулетом на фестивальное и прокатное счастье, очки перемещаются с носа на нос главных героев соловьевских лент. Возможно, на этот фетиш повлияла тогдашняя рок-эстетика. Это был период популярности Duran Duran, романтики и декаданса, синтезаторов и обильного макияжа, особо продуманных сценических костюмов и темных очков. Воплощением «новой волны» во второй половине 80-х стала группа «Кино», но соприкоснулись с ней все, в том числе и почитаемый Соловьевым «Аквариум». После рокеры подключились к новым веяниям, ушли к Айзеншписам, в упертую гастрольно-коммерческую деятельность и в работу над новыми образами. Сергей Александрович остался при очках и при ностальгической привязанности к тогдашнему ироническому барокко, в свое время навсегда совратившему режиссера лирических фильмов о пионерской любви. Пионерия тоже никуда не делась, но о ней позже.

Темные очки периодически надевает Бананан-Бугаев. В условиях зимнего ландшафта советского курортного города они смотрятся не меньшим вызовом, чем трогательная серьга-фотография в ухе. Темные очки не снимает негр Витя. Что уж говорить о демоническом вестнике перемен Цое, который появляется лишь в эпизоде, но в эпизоде программном, предельно значимом. На нем, естественно, темные очки. В «Черной розе — эмблеме печали» их носят все поголовно, от малолетнего отпрыска дворянского рода и юродивого Толика до сурового папы героини Друбич и девочки-ангела, которую сыграла дочь режиссера Анна. В «Нежном возрасте» темные очки примеряет перед зеркалом одержимый детскими комплексами сын Соловьева Дмитрий, и в этом эпизоде он неотличим от мальчика из «Черной розы».

Снимая свою культовую трилогию, Соловьев использовал темные очки, кажется, именно для того, чтобы не видеть цивильно вменяемые лица и преображать в феерический дурдом убогий и скучный пейзаж. Не зря ведь Толик надевает их на ночь, чтобы видеть волшебные сны. Более того, добивается аналогичного эффекта в реальных страшных стенах коммуналки, готовой по-булгаковски превратиться в роскошный абсурдистский чертог. В идеологических фильмах 30-50-х годов инженеры и рабочие проживают в немыслимых с точки зрения прототипов больших и светлых квартирах. Герои соловьевских картин всегда обитают в нечеловечески красивых безумных интерьерах. Они кажутся фантастичными, но на самом деле добиться подобного импрессионистского уюта можно, что называется, в домашних условиях. Стоит только накинуть на торшер шелковый платок, повесить в дверном проеме лист железа, водрузить на вращающуюся виниловую пластинку искусственную пальму. Или просто посмотреть на привычные предметы через новые линзы.

В «Нежном возрасте» очки — это скорее предмет самообороны, метод спрятать скорбную растерянность в глазах и голову в песок.

И еще об одном фетише из обязательного набора, который режиссер предпочитает иметь в кадре со времен «Ста дней после детства». Это, разумеется, пионерский галстук. Соловьев эксплуатирует и развивает его тему с почти гайдаровской убежденностью и страстностью. Красный галстук в его картинах — это такой же безошибочный признак, символ и спутник раннего отрочества, как короткие штанишки и английская няня у Набокова. Кстати, дотошностью и умелостью в воссоздании атмосферы детства, о которой взрослые люди теоретически забывают навсегда, Сергей Александрович лестно близок к классику. Может статься, что все эти трепетные тити-мити, меланхолические прогулки, сбитые коленки, бурление крови, неловкое ухаживание за девочками и мечты о дальних странах не очень-то правдоподобны, но все равно в них веришь и думаешь, что да, так оно приблизительно и было.

В «Ста днях после детства» пионерский галстук используется еще по прямому, естественному назначению. Пионерлагерь, корпуса, побудки, линейки и все такое. В снятой на пьянящем гребне общественных свобод «Черной розе» — уже постмодернизм. Юный герой повязывает галстук накануне торжественного приема в нахимовцы. Галстук как патетический символ невинности прекрасно гармонирует со Сталиным, порочными голыми женщинами и духовым оркестром.

В «Нежном возрасте» от патетики не осталось и следа. Галстук используется в исключительно омолаживающих целях (как при съемках немецких порнофильмов с участием побитых жизнью и трудом русских псевдошкольниц). Атрибут пионерии еще сравнительно пристойно смотрится на несовершеннолетней проститутке, но не на крепких тридцатилетних выях главного героя Вани и его друга Дагаева (его сыграл друг Д.Соловьева А.Дагаев) . Обретаясь на съемочной площадке среди реальных старшеклассников, давние приятели, несмотря на грим и специфическую игривость в телодвижениях, выглядят все-таки неважно. Как дремучие второгодники со стажем, вычеркнутые за давностью лет из всех реестров, попросту забытые на задней парте родителями и руководством школы. Понятно, что для Соловьева отдать сыну главную роль было вопросом принципиальным, но иногда принципами нелишне и поступиться. Набрать, к примеру, близких к оригиналу талантливых, непосредственных и, что самое главное, настоящих школьников из «Ералаша».

Лирический герой Соловьева при рокерских темных очках и огненном галстуке перемещался из картины в картину, не взрослея ни на год, как Барт Симпсон. В «Нежном возрасте» он попробовал вырасти, шагнув в зрелую жизнь.

Словно компенсируя былые задержки в развитии, лирический герой взрослеет семимильными шагами, причем шаги осуществляются в самых разных направлениях. Это отчасти понятно, поскольку фильм хоть и основан на дневниках Дмитрия Соловьева, но образ главного героя Вани смонтирован из фрагментов биографий как минимум трех прототипов. Коллективный герой напорист и смел, как гребенщиковский Козлодоев в юности, его в дверь, а он в окно. Во время семейной вечеринки он, будучи лет тринадцати, заводит в комнату, в сущности, малознакомую ему сверстницу, водружает на нос волшебные темные очки и предлагает девочке раздеться. Девочка раздевается. С той же ефрейторской беспечной уверенностью друг Дагаев растлит на столе для опытов симпатичную учительницу химии. А она потом будет любить его вечно и навещать в наркологической клинике.

Эти радикальные маневры, включая одноклассницу, которая типа всем дает, сильно напоминают воспаленный школьный фольклор — геройские истории, которые рассказываются в мужском туалете на большой перемене (на уровне «я с Клавдией Петровной был») и иллюстрируются техническими комиксами на стенках. С другой стороны, кто его знает, как там происходит ускоренное развитие в особых школах с уклоном.

Но для того чтобы стать мужчиной, раздеть пионерку под сурдинку семейного торжества недостаточно. И герой, как Лапша из «Однажды в Америке», подается в криминал, потому что надо ведь как-то жить. Кроме того, об этом тоже можно славно рассказать в уборной и написать в дневнике. Остается опять-таки делать сноску на то, что школьник школьнику рознь и что воровская жизнь для обкушавшихся мальчиков из хорошей семей, действительно, чуть ли не единственный путь к аттестату зрелости. Пока сверстники ковыряют в носу, давят угри и трудовыми пчелками роятся у пищевых агрегатов в «Макдоналдсе», ребята посерьезнее угоняют для чеченов машины, получают заказы от коррумпированных милиционеров и перевозят героин.

Но настоящих мужчин делают только в армии. А если фильм претендует на некий панорамный временной срез, то без Чечни не обойтись. В очередной раз раздев повзрослевшую пионерку и вновь потеряв ее, герой, как новый Толстой, вместе с безумным школьным военруком едет на Кавказ. Убеждается, какая война грязь и ужас, и получает контузию гуманитарным грузом по голове. Кажется, именно это плюс последующий неудачный суицидальный опыт и делают его абсолютным мужиком. Который горы сдвинет, за которого любая баба пойдет.

Есть режиссеры, чьи фильмы публика ждет с особым нетерпением. При этом не обязательно от большой любви к творчеству этих людей. Часто, наоборот. Это относится к лентам, допустим, Никиты Михалкова. Практически всякий не окончательно испорченный снобизмом критик желал посмотреть «Сибирского цирюльника», чтобы с гибельным удовольствием разделать его в рецензии. К этому располагала мощнейшая пиаровская кампания, в рамках которой масштабно мыслящий Михалков давал повод политическим обозревателям всерьез обсуждать его шансы на президентских выборах. Соловьев, картину которого тоже ждали очень долго (но ждали из чисто эстетического интереса — просто посмотреть, что он сделает после нескольких лет молчания), пригласил Михалкова продюсировать «Нежный возраст».

Выбор по-своему единственно верный. Умение отслеживать тенденции, всегда быть в курсе новейших веяний и с гибкостью необыкновенной действовать согласно ситуации у клана Михалковых в крови. Никита Сергеевич понимал, что конкретно хотел бы увидеть на экране широкий зритель, а Соловьев (по причине длительного производственного застоя) — не совсем. К тому же Михалкову нельзя отказать в деловых качествах, и можно было надеяться, что взятый им в хозяйские руки «Нежный возраст» дойдет до потребителя, а не сгинет, как канувший в небытие проект соловьевской картины о Полине Виардо.

Пессимизм первых рецензий на фильм оказал свое губительное воздействие. Изначально не ждешь от «Нежного возраста» ничего внятного, зато во время собственно просмотра неожиданно для себя проникаешься сюжетом и теми трепетными нюансами и деталями, которыми может так свободно оперировать в кадре только автор «Ассы» и «Дома под звездным небом». Но обаяния нюансов хватает только на два часа экранного времени. По окончании фильма становится ясно, за что его ругали коллеги.

Чего всегда счастливо избегал космополит Соловьев, так это пафоса, любого, в том числе и патриотического. Если, конечно, не иметь в данном случае в виду эпизоды с остервенелым народником Башировым, в красной сафьяновой рубахе и с топором смущавшим покой дачников в «Доме под звездным небом». Но в «Нежном возрасте» Сергей Александрович, словно советский композитор, получивший втык за ряд идеологически неверных симфоний про Сталина, осознает собственные перегибы и стремится их загладить. В качестве наставника вполне мог выступить продюсер, который русский, и это многое объясняет. Заграница забирает у нас все лучшее — самых красивых пионерок и самое превосходное говно, которое пойдет на производство французских духов. Надо возвращать национальное достояние. Не экскременты, так девочек.

Все у лирического героя в его частном случае получится. Ибо он прекрасен. Волосы уже не спадают мальчишеской челкой на лоб, а модно зачесаны. Алая косынка забыта в гардеробе, а на смену ей пришел строгой расцветки галстук, в каких делают дела мужчины, которым есть что терять. Темные очки сняты и растоптаны, глаза светятся мужеством и наполнены святой верой как в происходящее, так и в завтрашний день. Кто, глядя на Ваню, поверит, что почти двадцать лет ему, как существу в колбе, приходилось оставаться вечным мальчиком, не взрослея ни на день. Может, мальчика-то и не было? Мальчика не было.

Дискуссия продолжает разговор о фильме Сергея Соловьева «Нежный возраст», начатый статьей Зары Абдуллаевой «Луна для пасынков судьбы» (см. «Искусство кино», 2001, № 2).