Михаил Рощин: «Остаюсь в ХХ веке…»

На студии «Остров» Сергея Мирошниченко сценарист и режиссер Петр Солдатенков снял документальный фильм «Дело Артура Макарова». О погибшем кинодраматурге и писателе рассказывают его жена Людмила, деревенские соседи и многолетние друзья. Один из них — писатель Михаил Рощин. Именно к нему мы обратились, чтобы поговорить о главном герое фильма, о том, что удалось, а что не удалось передать на экране. Но разговор довольно быстро вышел за пределы изначально поставленной задачи и устремился к более общим вопросам, связанным прежде всего с судьбами шестидесятников. Попытка рецензии обернулась продолжением разговора о поколении, начатого в картине. Не только о тех, кто, как Артур Макаров и его ближайшие друзья Владимир Высоцкий, Андрей Тарковский, Василий Шукшин, трагически ушел из жизни, навсегда оставшись в легендарной эпохе, но и о тех, кто, как сам Михаил Рощин, продолжает драматическое существование во времени — нередко вопреки и даже наперекор ему — с прежним шестидесятническим романтизмом.

Дая Смирнова. В 1995 году Артур Макаров, усыновленный племянник Тамары Федоровны Макаровой и Сергея Аполлинариевича Герасимова, в возрасте шестидесяти трех лет был убит в своем доме при невыясненных обстоятельствах. Это тяжелое известие быстро распространилось в кинематографической среде. И хотя Макаров уже давно отошел от кино, его смерть была воспринята как знак беды в судьбе поколения, с которым неразрывно связано его имя. А кем был Артур Макаров для вас? Как вы отнеслись к документальной картине о нем?

Михаил Рощин. Я видел фильм на кассете, которую дала мне жена Артура Мила. Смотрел с большим интересом, может быть, потому, что знаю героя. В картине много хорошего. Дай Бог, чтобы она вышла в свет. Ведь об Артуре никто толком ничего не знает. А он был очень индивидуальный, редкий человек. Я только думаю, что надо было шире показать его окружение и его время. Без этого фильм все-таки неполный, съеженный.

Д.Смирнова. Он написал двадцать пять сценариев. Среди его фильмов — «Приезжая», «Новые приключения неуловимых», «Один шанс из тысячи», «Горячие тропы». Из литературных произведений можно вспомнить рассказ «Придурки», повесть «Много дней без дождя», охотничьи рассказы, но главное событие его литературной жизни произошло в 1966 году?

M.Pощин. Да, я тогда работал редактором отдела прозы в «Новом мире». Артур принес пронзительный и свежий рассказ о деревенском житье-бытье, которое наблюдал буквально из окна, и в один день стал знаменитым. Название не помню, не то «Прощальный день», не то «Прощеный день». Речь шла о деревенских соседках, а в то время уже двинулась «деревенская проза», уже был «Матренин двор», и быстро напечатанный рассказ Артура очень складно попал в эту волну. Артур нашел тогда свою дорогу, но… Я с ним и при жизни ругался и сейчас могу повторить, что он зря расходовал себя на кино, на то, что сейчас называется «экшн». Он мог вырасти в очень интересного прозаика, если бы меньше мотался по студиям страны.

Д.Смирнова. Надо было зарабатывать на жизнь?

M.Pощин. Не одному ему надо было зарабатывать. У нас тогда была хорошая компания. Через Артура я познакомился с Володей Высоцким, Левой Кочаряном, Андреем Тарковским. Был такой период, когда все были влюблены друг в друга — еще существовала чистая мужская дружба. Каждый из нас уже что-то сделал, у всех были свои дела, судьбы, все как-то определились. Это было еще до моей драматургии, я усиленно занимался прозой. У Артура был культ мужской дружбы, он был преданный товарищ. Возможно, нас всех собирал, соединял, цементировал Володька Высоцкий. Я даже склонен думать, что многие Володины песни вдохновлены историями, делами, путешествиями Артура, редкостного и талантливого рассказчика.

Д.Смирнова. Можно сказать, что Макаров оставил заметный след в русской прозе?

M.Pощин. Нет, к сожалению, заметного следа нет. У него даже книжки не было. Хорошо, если выйдет книга, которую сейчас делает Мила. Это будет большое достижение и большой подарок памяти Артура. Он написал немного, но — написал.

Д.Смирнова. Автор фильма Петр Солдатенков сначала называет своего героя кинодраматургом, писателем, а потом выводит на первое место охоту как образ жизни.

M.Pощин. Да, Артур около тридцати лет прожил в деревне и был настоящим охотником. В одной из повестей он очень смачно описывает, как завалил медведя. Сильный был человек, крепкий и смелый. Смелость — главное мужское качество.

Д.Смирнова. В картине мелькнул термин «хемингуэевщина».

M.Pощин. Правильно мелькнул. Артуру нравился этот образ, и в некотором смысле он работал над этим. Мы тогда все были ударенные «папой Хэмом», но далеко не у всех были задатки, позволяющие вписаться в такой образ. Хорошо подражает тот, в ком есть соответствующая мужская закваска. Я, например, даже не пытался.

Д.Смирнова. Мы все знаем ироническую формулу «начать новую жизнь с понедельника», а Макаров неоднократно осуществлял ее всерьез. У него было чувство юмора?

М.Pощин. Несомненно. Артур, вообще, был нормальный парень, выпивоха, компанейщик. Когда мы утром изнывали с похмелья и денег не хватало даже на пиво, он мог взять в своем богатом доме какой-нибудь магнитофон и тут же продать его официанту. Но он был и резковат. Ему ничего не стоило дать кому-нибудь в рыло. Когда мы вышли с первого просмотра «Андрея Рублева», он услышал рядом чьи-то критические выпады, особенно выступал один знаменитый актер. Артур, недолго думая, отвел его в сортир и сильно, обидно побил. После этой потасовки мы почему-то отправились домой к Ефремову. После фильма он позвал нас поговорить, выпить и посмотреть его новую квартиру над «Синтетикой» на Ленинградском проспекте. Олег хотел оборудовать квартиру по-новому и, прежде всего, сделать бар на западный манер. Ефремову фильм тогда не понравился, он с нами спорил, возражал, и под это дело мы выкушали все бутылки, которые он успел припасти для бара.

Д.Смирнова. И Артур его не побил. А Андрей был с вами?

M.Pощин. Нет, он остался в Доме кино.

Д.Смирнова. На экране Макаров несколько одномерней, чем в вашей памяти.

M.Pощин. Он заметно отличался от всех, кого мне доводилось встречать в ту пору. Он был сложным, накрученным, пижонистым закоренелым киношником. На нем, безусловно, лежал герасимовский отсвет. Герасимов внутри ведь был пижон и эстет. В Артуре было что-то западное, и это ощущалось во всем, например в манере одеваться. Первые настоящие джинсы я увидел на нем. То какая-то кожаная куртка, то необычный кепарик, но он никогда не был таким пижоном, которому хочется дать по морде. Он не был стилягой, символизирующим безвкусицу и глупость, но у него был свой стиль, своя повадка, своя походка, свой прищур. И была удаль. Он был мужчина, большой и красивый. Таким был Сережка Довлатов в Питере, но мы его узнали, только когда он объявился в Москве. В этих людях было что-то схожее.

Д.Смирнова. Романтическое имя Артур выбрала для сына сестры Тамара Федоровна Макарова.

M.Pощин. Он и был, несомненно, романтический человек.

Д.Смирнова. Свободный даже от диссидентства и по-настоящему независимый?

M.Pощин. Пока не надо было заниматься поделками ради прожиточного минимума. Мы все на дух не переносили официальное искусство, но жить-то надо было.

Д.Смирнова. По его словам, начав охотиться, он перестал думать о деньгах. Он всю жизнь сжигал мосты: бросил дом, бросил кино, перестал охотиться и писать. Он что-то объяснял? Почему он вдруг занялся алмазным бизнесом?

M.Pощин. Нe знаю. При всей общительности он не был говорливым и не изливал душу. Был достаточно закрытым человеком, и я могу говорить о нем, но не за него. Даже его жена знает не все, хотя из немалого количества женщин он выбрал именно ту, которая стала самым преданным другом и верной спутницей. Артур знал, чего хотел, и шел своим путем сообразно натуре и душе.

Д.Смирнова. Он таким волевым образом выстраивал свою жизнь, что трудно применять по отношению к нему слово «судьба».

M.Pощин. Ну и хорошо. Я ему даже говорил: «Правильно живешь — писатель сам создает свою биографию».

Д.Смирнова. А как вы создаете свою биографию?

M.Pощин. Пишу прозу. К примеру, в прошлом году в ЖЗЛ вышла моя книга «Князь» о Бунине. Я давно и сильно люблю Ивана Алексеевича и целый год трудился с упорством ишака и большим воодушевлением. Князь — домашняя кличка Бунина. Объясняли ее так: «Кто в русской литературе граф, всем известно, а Бунин — князь».

Д.Смирнова. Вы, очевидно, с пристрастием смотрели фильм Алексея Учителя «Дневник его жены»?

M.Pощин. Да уж, с фильмом у меня вышел целый скандал. Меня пригласили на просмотр, а я в итоге так разъярился, что ночь не спал, а под утро написал очень резкую статью для газеты «Экран и сцена» под названием «Верх берут лесбиянки». Из всего Бунина извлечена только история с Кузнецовой, причем о взаимоотношениях девиц рассказывается больше, чем о любви писателя. Там нет ни одного кадрика о России, которой Бунин был переполнен в ту пору, потому что писал свой главный роман «Жизнь Арсеньева» и книгу «Темные аллеи», где каждая строчка о его родине. Андрей Смирнов отдаленно похож на своего героя, он хорошо и сильно играет, но в целом все сделано препохабно. Где-то был славный заголовок «Дунин Бунин».

А последнюю пьесу «Серебряный век. Сцены 49-го года» я написал в прошлом году. Она напечатана в журнале «Современная драматургия». Речь идет о пятнадцатилетнем мальчике, который только начинает входить в творчество. За героем далеко я не ходил, опирался на себя, как часто бывает. Мальчик пишет стихи, ничего не зная о многих больших поэтах. Один из героев приводит его в букинистический магазин, где есть дама, влюбленная в Серебряный век, и он впервые слышит имена Гумилева, Ахматовой и других. «Это та Ахматова, про которую было постановление партии и правительства? — спрашивает мальчик. — Так зачем ее читать?» В пьесе много стихов. Все режиссеры, начиная с моего большого друга и учителя Олега Николаевича Ефремова, сказали, что сегодня на театре это не нужно. Театры теперь занимаются такими безобразиями, на мой взгляд, что туда не хочется идти даже в качестве зрителя. А что делают с классикой… Недавно видел по ТВ комикс по «Анне Карениной». Я сам инсценировал этот роман и могу отличить пьесу от комикса. Все хватают больших писателей и вытягивают из них мелочь.

С режиссурой происходит то же, что с драматургией. В молодости я составил план, какие пьесы хотел бы написать. Половину из этой дюжины названий сделал, а кому могут понадобиться оставшиеся, не вижу. Я профессионал и не люблю работать зря. «Серебряный век» войдет в эссеистическую книгу о всей моей жизни. Надеюсь опубликовать эту книгу в «Октябре», где много лет печатались мои дневниковые блоки. Бунин убедил меня, что писать надо свободно, не втискивая себя в формат. Принцип у меня простой: то, что интересно мне, может заинтересовать и читателя. Работа длинная и трудная, а денег ни черта нет. Приходится отвлекаться на сторону. Было время, когда сразу десять моих пьес шли по всему Союзу и миру, а теперь оказался на бобах, что нелегко. За одну эту убогую комнату в Доме творчества в Переделкино надо выкладывать пять тысяч ежемесячно. Вот я и напрягаюсь.

Д.Смирнова. Вы сказали, что в фильме «Дело Артура Макарова» надо было полнее показать окружение и время героя. Об окружении мы вспомнили, а вот эпоха… Можно ли сказать, что вы типичные шестидесятники?

M.Pощин. Трудно сказать, что типично, что нетипично. Тогда все было как-то едино, слитно. И кто знал в те годы, что какой-то рязанский учитель в затрапезном плащике и с портфелем сидит и пишет «Архипелаг ГУЛАГ»? Или что пижонистый, дующий каждый день шампанское по ресторанам Евтушенко пишет хорошие стихи, и станет знаменитым? Такое было время, чем оно и интересно. Так или иначе все постоянно крутилось вокруг литературы. А литература была сильно политизированной. Потому что не мы руководили, а нами руководили, мы только задирались. Мы хотели правды, а они правды не хотели, и это был главный пункт преткновения, который породил шестидесятничество. ЦК стоял, как Эверест, поди столкни его с места. Они тогда были хозяева и сейчас хозяева. Особой свободы я не вижу.

Д.Смирнова. Вам нужна еще и особая? Наш кинематограф и от элементарной съехал с катушек и захирел.

M.Pощин. Мне не нужна. Мальчика в моей пьесе спрашивают: «Сколько тебе надо денег, чтобы ты сидел и писал?» Он отвечает: «А я и так сижу и пишу». Если человек свободен, он и в тюрьме свободен. Но в те годы мы бурлили, были малость тронутыми на борьбе за правду.

Д.Смирнова. Недавно в «Апокрифе» на канале «Культура» автор и ведущий этой программы Виктор Ерофеев задушевным голосом спрашивал спокойного, с изящно выбритой эспаньолкой Владимира Сорокина: «За что ты не любишь шестидесятников?» Разговор был неспешный, улыбчивый, как говорят о вещах, которые сами собой разумеются. И Сорокин отвечал, что, дескать, талантов там было мало, но они компенсировали слабый творческий импульс социальной активностью. То, что говорят и пишут эти знаменитые писатели, и есть та правда, за которую вы боролись, или это нечто другое?

M.Pощин. Это чушь! Я не знаю самого Сорокина, но его писания ненавижу, их неприлично взять в руки.

Д.Смирнова. А вообще современную прозу берете в руки?

M.Pощин. Ну, как вам сказать, по случаю или по необходимости. Вот Михаил Шишкин получил в прошлом году «Антибукера» за «Взятие Измаила», и я взял почитать, интересно, хорошо написано, но продираться через книжку трудно, проза витиеватая и немножко сконструированная, как все они теперь пишут. Словечка в простоте не скажут.

Д.Смирнова. Куда ведет эта тенденция русской прозы? В новый Золотой век?

M.Pощин. Не знаю. Вчера я был на обеде по случаю юбилея «Независимой газеты» и вручения «Антибукера», так там первую премию дали Акунину. Я его вообще не считаю писателем, и он сам откровенно говорит, что он не писатель, а конструктор, сочиняющий свои произведения по коммерческим причинам. Но все это занимает свою просторную нишу, все магазины забиты Акуниным. А где-нибудь в конуре сидит молодой писатель и пишет новую талантливую прозу — пробьется ли? Акунин сам себе начальник, у него за спиной журнал и литературная братия, которая ему помогает, и — премия… Когда речь идет о литературе, я традиционалист и консерватор, и это обосновано в моей книге о Бунине.

В меню антибукеровского обеда входил вопрос: «Кто будет классиком XXI века?» Как говорится, самое хитрое животное — то, которое мы еще не знаем. А если всерьез, классиком должен остаться Лев Николаевич Толстой. Кто-то правильно сказал, что будущее литературы — ее прошлое. Но эти балбесы ведь не учатся у русской литературы и даже оправдывают свое невежество теоретически, дескать, хватит говорить о великой литературе как о святом, потому что это только сбивает с толку молодых писателей. Выстраданная и отшлифованная проза уже не нужна. Надо избавить писателя от влияний, пусть развивается свободно, и в таких вольных условиях он, может быть, превратится в гения.

Д.Смирнова. А что, похоже на правду, мне нравится эта установка. И вы только что говорили, что научились у Бунина не вгонять себя в формат.

M.Pощин. Научился у Бунина, то есть у великого русского писателя. В свободе, конечно, правда есть, но куда мы денемся без школы? А школа ведь хорошая, с чистыми коридорами и образцовыми, правильными портретами.

Д.Смирнова. Насколько помнится, молодые шестидесятники звали людей тоже не в школу, а «за туманом», прославляли бытовую неустроенность, в которой, кажется, есть нечто общее с тем философским хаосом, который бушует сегодня.

M.Pощин. Думаю, что все серьезнее. Трагедия шестидесятников, если она была, заключалась в том, что мы боролись за хорошую советскую власть, хотели улучшить жизнь, улучшая власть. Но все наши призывы и уходы диктовались высокими стремлениями. Мы были большими патриотами не в зюгановском, а в подлинном смысле этого слова. У нас было желание знать свой народ и облегчать его долю. Откуда взялась «деревенская проза»? В деревне концентрировалась вся боль человеческая, вся тоска и мука, и писатели старались сказать вслух хоть каплю правды о своем народе, которую каждый из них знал.

Мы хотели настоящего, потому что и сами страдали по-настоящему, были детьми войны, нищей безотцовщиной. Я ушел из Литинститута в жизнь, потому что мать была уже не в силах тянуть нас троих. Сберкнижки мы видели только на плакатах. В наших дворах постоянно арестовывали и сажали людей, то политических, то ворье. Со всех сторон на нас давили пионерия и комсомолия, но, как ни странно, они нас все-таки и воспитали. Мы были не только идеологизированными, но и идейными, а у нынешней молодежи нет стержня. Может быть, поэтому многие садятся на иглу. Они не знают, зачем живут, а мы знали, зачем живем. Пусть мы в чем-то ошибались, но ошибались благородно. Дай Бог нынешним молодым иметь более высокие цели, чем добывание денег. Те, кому мы кажемся заблудшими, архаичными и даже смешными, могут позавидовать нам во многом.

Моей компании, моих друзей, о которых я говорил, уже нет. Они остались в XX веке, который так уродовал и так поднимал, так изничтожал и так возвышал людей. Я тоже сознательно и принципиально остаюсь в ХХ веке — такая наша судьба.