Взгляд пацана. «Тир», режиссер Тарас Томенко

«Тир»

Автор сценария и режиссер Т.Томенко
Оператор М.Марков
В ролях: Ф.Добрянский, Е.Гончарова, В.Полищук
Киевский институт театрального искусства имени Карпенко-Карого
Украина
2000

Победа украинского студента Тараса Томенко в короткометражной Панораме последнего Берлинале вряд ли вошла в реестр наиболее громких сенсаций. Однако символическую силу совершившегося сполна оценили на родине Тараса. Там, где и взрослые киношники с трудом изыскивают идеи и средства для новых картин, такое поощрение, как стажировка в Нью-Йоркской киноакадемии, выходит за рамки личного успеха; это знак надежды. Самому триумфатору двадцать пять лет, он выпускник кинофакультета Киевского театрального института, за время учебы снял короткометражки «Бойня» и «Тир». Именно десятиминутный «Тир» и покорил критический ареопаг Панорамы.

Сюжет прост и страшен. Бездомный Пацан (его роль играет настоящий беспризорник Филипп Добрянский) ночует в подвалах, подглядывает в окно за недоступной Балериной и мечтает выиграть миллион, метко стрельнув в тире. Однако точное попадание не приносит ничего кроме насмешек Деда — смотрителя тира. И тогда пуля достается самому Деду…

Мотивы жюри в наградном листе сформулированы с витиеватой благожелательностью: «сырой» поэтичный фильм, благодаря драматическому использованию света и тени дающий обостренно интенсивный портрет своего юного героя»; «тир становится символическим пределом надежд, мечтаний и отчаянных желаний уличного мальчишки». Старшие коллеги из России и Украины реагировали менее восторженно. Главные претензии — неканоническое визуальное решение и сомнительная мораль развязки.

Кажется, «Тир» неприемлем для ревнителей экранной классификации, в том числе и на Украине, поскольку явно выходит за рамки поэтического и/или социального кино, изначально навязываемые в Киеве каждому начинающему постановщику. Социальный антураж, конечно, на поверхности, но сосредоточиваться на нем было бы ошибкой: фильм с такой точки зрения оказывается не слишком корректной экранизацией абзаца криминальной хроники, довеском к массиву проблемной информации о бездомных. Столь же далека от него и парадигма «украинского поэтического кино» (которую сам Тарас, кстати, считает надуманной): никаких полетов наяву, очарованных странствий и сентиментальных пленэров. В самом деле, визуальный ряд «Тира» резко выделяется среди обычной продукции киевской киномолодежи, особенно если учесть абсолютную безбюджетность этой работы.

С первых кадров режиссер насыщает пространство продуманными подробностями. Причудливые детали складывают по-барочному прихотливый, несколько театральный фон. Такой подход позволяет извлекать из черно-белого стандарта максимум изобразительности. Томенко четко локализует героя в атмосфере житейских сумерек. Таким образом, предметный ряд имеет в «Тире» более чем орнаментальное значение. Благодаря постоянной игре вещей, всевластию «демона подробностей», выстраиваются две линии, очерчивающие трагический путь Пацана.

Линия Прекрасного берет начало в первом же эпизоде. Подвал, где вповалку спят беспризорники, наполнен самым неожиданным хламом. Гипсовая голова Нефертити; невероятный самодельный аквариум — полиэтиленовый куль с водой, в котором плавают живые рыбки; парящая в воздухе модель парусника, которой любуется Пацан. При этом все предметы вырваны из привычного контекста, попросту говоря, потеряны. И эта потерянность четко вторит состоянию самих обитателей подвала. Факультет ненужных детей… Вершина Прекрасного наступает в замечательном эпизоде с Балериной (Е.Гончарова). Она в белоснежной пачке, одна посреди огромного зала танцует под оркестровую фонограм-му. Это не просто тренаж или занятие, но полноценный спектакль для одного зрителя или, точнее, соглядатая. Пацан подглядывает за пляшущей феей, уцепившись за подоконник, сквозь половинку театрального бинокля; хрупкая лирика эпизода подчеркивает невыносимость того, что происходит далее.

С железным лязгом открывается дверь тира, и в фильме возникает тема Цели. Здесь люди и вещи связаны собственностью, пленены пользой. Здесь нужны деньги. Здесь можно купить даже пули, выхватив брошенные в фонтан копейки из-под носа у злобного бомжа. Мишень, за которой, кажется, спрятан заявленный на аляповатой вывеске «мильен», примечательна сама по себе. Нечто вроде агитпроповского буржуя: круглая физиономия, цилиндр, усищи, глаз вовсе не видно — один закрыт, другой за моноклем. Именно в монокль Пацан и попадает. И вот, после таинственного движения в недрах тира «буржуй» извергается струей, водопадом, миллионом… окурков. Для Деда, хозяйничающего в тире, столь же заядлого курильщика, как и Пацан, это, наверное, действительно богатство.

Прекрасное пресечено обманом. Пацан проходит мимо окна с Балериной, почти не задерживаясь. Его отрада — нюхнуть клея на крыше новостройки. Мотив круга, пронизывающий весь фильм, доходит до горестного апогея: лихорадочно мерцает ущербное солнце (эпизод снимался во время прошлогоднего затмения), волчком кружится «обнюхавшийся» мальчуган, катается в грохочущей трубе по опасному бордюру. Что-то в нем ломается, он окончательно падает в круговорот подвалов и ложных мишеней…

Когда Пацан шлепает на прилавок неизвестно как добытую полновесную купюру, Дед, не удивляясь, отсыпает целый арсенал: будет, значит, большая стрельба. Идет поправлять игрушки для расстрела.

Выстрелы. Первый, второй, третий, Дед вздрагивает, Дед хватается за сердце, Дед падает. На тело вновь сыплются окурки. Пацан смотрит как-то странно, искоса, удивляясь: надо же, опять попал и опять никакого миллиона.

В последнем кадре обе линии — тема Прекрасного и тема Цели (каждая есть и линия желания) — пересекаются. Крутится и крутится на одной ножке механическая мишень-балерина под сусальное мурлыканье Going My Way Фрэнка Синатры. Пацан уходит и без обреченности, и без торжества. Ему уже неинтересно, ведь завтра все повторится вновь. В тире ли, в подвале — какая разница. Вряд ли рассеются густые тени всемирного стрельбища, вряд ли перестанут скользить в них белые фигурки персонажей. Но надежда все же есть. Это сам «Тир». Фильм, который пытается смотреть на мир глазами бездомного Пацана, еще не замутненными, не ожесточившимися.

Не прицеливающимися.