Сара Гольдфарб в ожидании Бэтмена

Три года назад Дарен Аронофски прославился черно-белым фильмом «Пи» (“p”) — историей о гение, который научился предсказывать знаки в числе «пи», а заодно — завтрашние курсы акций и, возможно, даже само Имя Б-га. В фильме присутствовали хасиды (которые хотели приблизить конец света, назвав Тетраграмматон), биржевые брокеры (которые хотели знать будущие котировки), безумный гений (который хотел, чтобы его оставили в покое) и куча всего другого, что как-то не пристало фильму конца ХХ века. Но обо всех несообразностях сюжета забывалось благодаря тому, как это было сделано — под жесткую электронную музыку, с головокружительным монтажом, драйвом и энергией.

Сочетание математики и мистики казалось необычным, и «Пи» был прославлен как «фильм идей» и «смелый математический фильм». Между тем сам Аронофски всегда подчеркивал, что снял фильм на уровне первых трех страниц «всех этих умных книг по математике». Говоря его словами, «Это только поп-математика » (It’s pop math). Для меня, как для человека, кончавшего математическую школу лет за пятнадцать до того, как Аронофски снял «Пи», идеи фильма неизбежно звучат архаично и старомодно. Имя Б-га, биржевые акции, число p… редкий еврейский мальчик из 57-й или 2-й московских ФМШ не придумывал подобных сюжетов — даже до того, как первый рассказ Борхеса или первый роман Филиппа К. Дика был переведен на русский язык.

Что, однако, нельзя было назвать архаичным, так это аудиовизуальный язык картины. Собственно, именно идее скрестить мистику и математику с современной музыкой и визуальным стилем черных комиксов и обязан своей славой первый фильм Аронофски.

«Пи» был снят до моды на «Догму 95» и до успеха «Ведьмы из Блэра», и потому Аронофски избежал нарочито небрежной съемки и «грязного» звука. Он снял не просто черно-белый фильм, по его собственным словам, он хотел, чтобы цвет был настоящий черный-черный и настоящий белый-белый, как чернила на бумаге, без серых полутонов. Этим стилем он был обязан комиксам знаменитого Фрэнка Миллера, в особенности Sim City и The Twilight Zone, вообще оказавших сильное влияние на стилистику 90-х годов (другим примером являются, разумеется, братья Вачовски). Не случайно среди незаконченных проектов Аронофски — экранизация еще одного комикса Фрэнка Миллера «Ронин».

Что касается звука, то Аронофски не скрывал, что считал звуковую дорожку одним из самых важных компонентов фильма: «Я видел много «независимых» фильмов, которые не получились, потому что их создатели решили сэкономить на озвучании. Даже если отснятый материал был абсолютно гениальным, возникало какое-то клаустрофобическое чувство… не уверен, что зрители понимали, что это из-за звука, но причина была именно в этом».

Молодой композитор Клинт Мансел со своей группой Pop Will Eat Itself записал 70 минут оригинальной музыки, а остальное время было заполнено композициями лучших электронных групп — от Orbital до Electric Sky Church. Результат известен — фильм с бюджетом 60 тысяч долларов стал фаворитом Санденса-98 и собрал в ограниченном прокате более трех миллионов.

Успех «Пи» открыл Аронофски дорогу в большое кино. Вторым его фильмом стал «Реквием по мечте», снятый по роману Хьюберта Селби, известного прежде всего благодаря скандальной славе «Последнего поворота на Бруклин». Кстати, сам Аронофски тоже выходец из Бруклина, так что и с материалом, легшим в основу «Реквиема», он знаком не понаслышке.

На этот раз у него был нормальный бюджет, Эллен Бернстайн в качестве звезды, музыка The Kronos Quartet и приглашение в каннский конкурс. Аронофски, однако, остался верен себе: он снял фильм на вызывающе немодную тему — и сделал его столь головокружительным, что на это хотелось закрыть глаза и ограничиться только обсуждением эстетических достоинств картины.

Но не выйдет. Потому что Аронофски снял фильм о вреде наркотиков.

Как же это получается? В то время когда прогрессивные люди всего мира во главе с Джорджем Соросом борются за легализацию марихуаны, а «Траффик» («Наркоторговля»), утверждающий, что война с наркотиками принесла больше вреда, чем пользы, едва не получает главный «Оскар»; когда любому занимающемуся проблемой ясно, что антинаркотическая пропаганда на самом деле всего лишь форма пропаганды наркотиков, Аронофски снимает фильм о том, как наркотики разрушают американскую семью, превращая девушку в проститутку, пожилую женщину — в сумасшедшую, а красавца парня — в инвалида. Все кончится плохо — впрочем, и начинается не особо хорошо: сын давно сидит на героине, его подружка сядет на иглу за компанию, мать, чтобы попасть в телешоу, решит похудеть с помощью амфетаминов.

Конечно, Аронофски подставился. Было ясно, что, с одной стороны, его обвинят в том, что он, с таким драйвом показывая, как таблетки исчезают во рту, кокаин втягивается в долларовую банкноту, зрачок расширяется, а шприц наполняется, подвигает молодежь к тому, от чего хотел бы ее отвратить. С другой стороны — модные журналы, еще несколько лет назад визжавшие от восторга по поводу Trainspotting, вряд ли сделают стойку на «Реквием по мечте»: зрелище тронутой гангреной руки, в которую герой раз за разом втыкает шприц (а его, похоже, и незачем втыкать — там уже открытая гноящаяся рана), столь тошнотворно натуралистично, что как-то не хочется тащить этот фильм на глянцевые страницы.

Одна надежда — на чистых эстетов, которые оценят полиэкран, необычный монтаж, динамику, энергию и музыку. Уже по трейлеру видно, что это — нечто удивительное. Фильм не обманул ожиданий и понравился эстетам.

Впрочем, «понравился» — не совсем удачное слово. Будь ты хоть трижды эстет, из кинозала выходишь в мрачнейшем настроении. Похоже, что последняя треть фильма (когда зрителю давно уже понятно, чем все кончится) нужна Аронофски только для того, чтобы его, зрителя, окончательно раздавить.

Смотри, мол, смотри. Ясное дело, ты знаешь, чем дело кончится. А что, с самого начала не знал?

Похоже, что идеология «борьбы с наркотиками» не очень волнует Аронофски. Подобно «Танцующей во тьме», «Реквием» — бессовестный механизм, сталкивающий зрителя лицом к лицу с его эмоциями. Эйзенштейновский аттракцион, театр жестокости Антонена Арто. Каталог запрещенных приемов, которые — единственные — еще работают в обжитом голливудским кино мире.

Что касается идеологии, то покажите мне хоть одного человека, из самых продвинутых либертенов, который не согласится с тем, что если сесть на героин, нюхать что ни попадя да еще и торговать всем этим, то кончишь плохо! Другое дело, что придирчивые зрители находят многочисленные ляпы: и зрачок от героина сужается, а не расширяется, как в фильме, и гангрена так не развивается, и врач сначала оказывает помощь, а потом звонит в полицию. И порошка, который дали героине, ей бы хватило не на один месяц, а она едва ли не на следующий день бежит за добавкой, хотя ни с кем вроде не делилась. Поклонники фильма возражают, что вроде они еще и кокс нюхали, а от него зрачок расширяется, и врачи разные бывают, и герыч мог быть безбожно разбодяжен, и вообще — откуда вы взяли, что это было на следующий день? А в ответ слышат, что все равно фильм снят словно по рецептам правительственных брошюр, как какое-нибудь «Конопляное безумие» 30-х годов. «Но зато как снято!» — говорят поклонники.

И с этим уже никто не спорит. Снято потрясающе. И вообще художник имеет право на преувеличение.

В данном случае еще и потому, что через какое-то время понимаешь: фильм Аронофски совсем не про наркотики, точно так же, как «Пи» был не про математику. Точнее, не только про наркотики. Он про то, как живет человеческое тело. Звуки поршня в «баяне» и кокаиновый пришмыг чередуются с хлюпаньем, чавканьем и бульканьем — обычными звуками, издаваемыми людьми, едящими, пьющими или занимающимися любовью. Натурализм «Реквиема по мечте» — не просто шок. Это последовательная позиция. Плоть греховна и мерзка. Она — гнездо гниения, нечто, изначально тронутое разложением. Ожирение, гангрена, болезненная худоба — суть одно, это просто свидетельство того, что плоть несовершенна. Что та глина, из которой Б-г сделал Адама, давно протухла. И не надо даже называть известные буквы, чтобы этот мир разрушился.

Покинуть свое тело, войти в облачный мир телевизора, взлететь в великом приходе к небесам, избавиться от плоти. Вот та мечта, реквием по которой сочинил Дарен Аронофски.

— Мама, — говорит сын, давно торгующий наркотиками, — мама, ты же на стимуляторах сидишь! Как же так? И это только для того, чтобы похудеть? Чтобы попасть в телешоу? Разве оно того стоит?

— Стоит, сынок, — отвечает мать, немного лязгая зубами, — стоит. Я одинокая женщина и никому не нужна. А так все увидят Сару Гольдфарб с Брайтон-Бич, Бруклин, и узнают, какой у меня прекрасный сын.

В этот момент хочется заплакать и выйти из зала. Спасения нет. И Бога, Имени которого хотели причаститься герои «Пи», тоже нет. Рай — это девушка на пристани, до которой так никогда и не дойдет разлагающийся заживо герой.

Этот мир — мир без Спасителя. Его место занимает фальшивый победитель из телешоу, жестокий ветхозаветный Бог или злобный Бог гностиков и Филиппа К. Дика.

Тем интереснее, что сейчас Аронофски вместе с любимым им Фрэнком Миллером работает над новой серией «Бэтмена», которую он называет «постматричной метафизической фантастикой» (It’s a post-Matrix metaphysical science-fiction film). Человек — летучая мышь — масскультурный образ спасителя, приходящего на помощь униженным и оскорбленным города Готтама, усилиями Фрэнка Миллера и Тима Бертона давно уже трансформировался во что-то демонически амбивалентное. Плоть от плоти телевизионного мира Сары Гольдфарб, он не прилетит спасти ее на своих чудесных перепончатых крыльях. Не мир он несет, но меч. Во вселенной Аронофски его появление будет подобно вспышке молнии, оставляющей после себя дымящийся пепел пожарищ и тающий отпечаток на сетчатке глаза. Контрастный, как черно-белый комикс или буква p на бумажном листе.