Две-три вещи, которые мы знаем о ней

Лени Рифеншталь появилась в зрительном зале петербургского Дома кино вечером 21 июня 2001 года в самый разгар показа второй части своего фильма «Олимпия». Девяностовосьмилетняя Рифеншталь медленно поднялась на сцену, ошеломленные зрители устроили ей овацию, а директор международного фестиваля «Послание к человеку» Михаил Литвяков вручил почетного «Кентавра» и памятную медаль за выдающийся вклад в киноискусство. Час спустя в кулуарах этот зрительский экстаз назовут не иначе как реакцией «доморощенного гитлерюгенда», Литвяков получит изрядную порцию обвинений за то, что привез в Россию накануне даты начала Великой Отечественной войны «нацистскую пропагандистку», а кинематографическое сообщество расколется надвое — на противников и на защитников самой скандальной в истории фестиваля акции.

Поговаривают, что высшие чиновники от культуры ополчились на «Послание» настолько серьезно, что не хотят поддерживать его в будущем. Хорошо, если это останется только на уровне слухов. В конце концов, никого из высших чинов не было в зале, никто не может авторитетно свидетельствовать, как все действительно было в тот невероятный день. А было вот как. Все (включая дирекцию) до последней минуты не были уверены, согласится ли Рифеншталь вообще появиться на публике. Никто не мог дать гарантии, что назначенная на 4 часа дня пресс-конференция не сорвется по чьей-либо воле; запретила же городская администрация показывать «Триумф воли» в государственном кинотеатре «Аврора». Известие о списке, допускающем на пресс-конференцию ограниченное число журналистов, действовало на психику коллег пагубнее, чем накануне распространенные дирекцией листовки о возможных неофашистских провокациях. Казалось, для многих стало делом жизни и смерти — высидеть до победного в душном, переполненном людьми и техникой бильярдном зале гостиницы «Европа» тридцать добавочных минут ожидания. В условиях той «душегубки» мне пришла в голову странная мысль: а была бы такой же нервной, агрессивной и скандальной ретроспектива Рифеншталь, не доживи она до своих девяноста восьми, не явись вестником ужасной трагедии эпохи нацизма, оставившей не только память о миллионах убитых и замученных в концлагерях, но и впечатляющие артефакты? Что, если бы художник другого тоталитарного режима Дзига Вертов, чья ретроспектива также наличествовала на фестивале, воскрес из мертвых и пришел на пресс-конференцию : имели бы тогда журналисты столь же бледный и растерянный вид?

«Задавайте абсолютно любые вопросы, я постараюсь на них ответить по мере сил», — первое, что сказала Лени Рифеншталь российским журналистам. Пресс-конференция не стала допросом, хотя вопросов задавали много. После ее окончания кинокритик Михаил Трофименков нашел очень важное слово: «субстанция». Это самая адекватная из возможных оценок. Ответы Рифеншталь порождали ощущение, что ты имеешь дело с какой-то непознанной, мистиче-ской «субстанцией», на которую если и был когда-нибудь пролит свет, то только тот «голубой свет», который излучала горная пещера из ее одноименного игрового фильма. Эта «субстанция» сеяла страх, некое оцепенение, заставлявшее спрашивать не о том, заменять главное второстепенным. Тот же подсознательный страх, кажется мне, испытывал и Рей Мюллер — режиссер трехчасового документального фильма «Удивительная, ужасная жизнь Лени Рифеншталь».

А что еще можно испытывать к женщине, которая, забыв о своих преклонных годах, счастливо катается на гигантском морском скате или вся светится, указывая на свой «самый любимый кадр» из «Триумфа воли», в котором танцуют тысячи и тысячи фашистских флагов, танцуют музыкально, феерически — дьявольски или божественно (не знаю, как сказать).

Можно ли судить художника по законам, им созданным, будучи парализованным страхом перед актом познания этих законов? Акт познания, деконструкции творчества, ауры Рифеншталь много десятилетий был подменен одним большим решением Нюрнбергского суда — эпохальным в политическом отношении, но не в эстетическом. В биографическом фильме Мюллера Лени Рифеншталь много раз повторяет: «Политика и искусство — вещи несовместные». Но вряд ли об этом свидетельствует ее судьба. Да, она не состояла в нацистской партии. Да, она не смогла стать военным корреспондентом и сбежала из Польши на второй день после германской оккупации. Да, на съемках «Олимпии» ее камера любовалась чернокожим атлетом Оуэнсом, а вовсе не «доблестным фюрером». Но можно ли верить в то, что она узнала о существовании концлагерей только в 1945 году, когда американцы показали ей кинохронику из Дахау?

Петербургские высказывания Рифеншталь были также полны противоречий.

«… По-настоящему я была счастлива, когда танцевала. Когда я была актрисой и чувствовала себя совершенно независимо и свободно». «…Картина «Триумф воли» была снята в 1934 году. Тогда весь мир восхищался Гитлером. Весь немецкий народ. Фильм изначально не был политическим заказом. Я снимала то, что видела. Именно потому, что он не был политическим заказом, фильм получил признание в довоенные годы». «…Я сама для себя интерпретирую отношение ко мне как реакцию мужского мира. Когда я получила этот заказ (»Триумф воли«. — А.А.), я все время чувствовала реакцию именно с мужской стороны. Многие операторы отказывались работать со мной, потому что я получила это предложение. Хотя оно исходило от Гитлера, который считал, что только я могу это сделать. Реакция мужчин была настолько агрессивной, настолько яростной, что на меня даже пытались покушаться. Это было в сентябре 1933 года». «…Человечество не должно отказываться от идеала человека. Всегда должно стремиться к нему, бороться за него. Если человечество откажется от идеального человека, это будет для него самоубийство». «…Никакого предощущения катастрофы тогда (во время съемок «Триумфа воли». — А.А.) не было — ни осознанного, ни бессознательного. Была вера. Все искренне верили, что все будет хорошо». «…Когда до меня дошло сообщение (о самоубийстве Гитлера. — А.А.), я была потрясена. С этим человеком были связаны мои надежды, вера в светлое будущее. Когда начало приходить осмысление того, что же происходило все эти годы, ощущение ужаса нарастало. Кончилось нервным срывом, который длился не один год». «…Честно говоря, я даже не представляла, что мои фильмы известны в России. Симпатия к вашей стране побудила меня принять предложение приехать сюда. Предки моей матери — выходцы из России, поэтому я сразу согласилась».

Если собрать вместе слова и фильмы Лени Рифеншталь, получится наследие, полное неясностей, противоречий, «спящих смыслов» и внутренних логических тупиков — то есть всего того, что провоцирует современный критический дискурс. Как бы кощунственно это для кого-то ни прозвучало, творчество Рифеншталь — самое благодатное поле для рождения смелых теорий и теоретиков. Пройдет немного времени, и мы в этом непременно убедимся. И если есть за что обвинить директора фестиваля «Послание к человеку», то только за то, что он опередил время: вручил приз за вклад в киноискусство творцу, чей вклад до сих пор по-настоящему не осмыслен.