Молчание

Но Он знает путь мой; пусть испытает
меня, — выйду, как золото.
Иов. 23, 10

1

Накануне премьерного показа «Сестер», разбирая домашний хлам, я наткнулся на пожелтевшую «Комсомольскую правду» весны 1992-го. Прежде чем выбросить, внимательно прочитал. Среди других поразительных откровений встретилось обширное интервью знаменитого артиста, любимца публики и жизнелюба. Отдельные места порадовали настолько, что я аккуратно вырезал материал и положил в папочку с грифом «хранить вечно». На другой день были «Сестры». «Неисповедимы пути Господни…» — усмехался я, перечитывая архивную реликвию после сеанса.

«Козаков уехал. «Виртуозы Москвы» испанцев радуют…» — задают тему дотошные журналисты. Артист с готовностью подхватывает: «Это мужественные люди. Уезжать надо — кто может, у кого есть силы. Патриотизм, Родина? Это все глупости. Патриотизм их в том, что они вывозят своих детей…» — «Но это же эгоизм!» — «Старик, это красивые слова». — «Ну почему же…» — «Мужики, вы что, коммунисты? Есть земной шар, нужно спасать культуру (ой-ей-ей! — И.М.)… Если бы я был один, я бы отсюда шагу не сделал. Мне, кроме водки, пива и компании, ничего не нужно… (Внимание, начинается. — И.М.). И наши женщины отсюда обязательно уедут — мы их материально не удовлетворяем.

И самые красивые бабы сегодня — валютные проститутки. Ну что я могу своей жене предложить при всей моей безумной любви к ней?.. Во время прогулки в новогоднюю ночь я взял с собой оружие: мало ли что случится. Да, да, пистолет… Мне не хочется уезжать, но ведь доведут!»

2

Еще одно, отступление на территорию личного опыта. Отступлениями подобного рода, которых могло бы быть гораздо больше, я хочу показать, насколько подлинную, насколько некартонную работу сделали участники проекта «Сестры». В самом начале рецензии я хочу вывести этот фильм за пределы жанрового пятачка, на котором не первый год толпятся создатели постсоветской криминальной продукции. Подобно «Братьям», но в гораздо большей степени «Сестры» лишь успешно паразитируют на неорганичной для отечественной культуры фабуле, на материале жизни и борьбы лихих, удалых людей.

Итак, летом 2000-го после длительного перерыва оказываюсь в Туле — городе, где прошла моя юность. Встречаю старинного приятеля, беседуем. Через полчаса вырисовывается любопытная картинка: все знакомые женщины в возрасте тридцать плюс-минус три года побросали своих совковых мужей и соединились — кто официально, кто нет — с мужьями новой формации, иначе говоря, богатыми и преуспевающими. «Все?» — уточнил я ошеломленно. «Все», — подтвердил собеседник. «А эта, а вот эта?» — наивно сомневался я. «Все, — с раздражением ответил он и, закрывая тему, пересказал анекдот: -Повестка дня конгресса феминисток. Первое — все мужики козлы, второе — нечего носить, третье — разное».

Читатель сильно ошибется, если решит, что автор замыслил повесить на женщин всех собак. Пару месяцев назад автору довелось наблюдать на канале НТВ задушевную беседу популярного и неглупого телеведущего с не менее популярным и симпатичным автору бардом Олегом Митяевым. Разомлевший от добрых слов по собственному адресу Митяев на мгновение потерял бдительность, необходимую при каждой публичной встрече с волками телевизионных наук. « Э-эх, — сладко улыбнулся исполнитель, — было времечко: юность, первый курс, первый колхоз, картошка, телогрейка, гитара, девчонки, романтика и песни у костра…» «Позвольте, какая такая романтика?!» — с недоброй улыбкой оборвал его ведущий. «Ну, юношеская, по глупости…» — начал было оправдываться симпатичный Олег Митяев. «Это вы бросьте! — строго прервал его собеседник, он же бдительный цензор. — В чем же романтика, чего же хорошего? Принудительный, бесплатный труд, колхозная грязь, земля под ногтями — словом, беспрецедентное рабство, санкционированное бесчеловечным государством…» За точность формулировок не отвечаю, но общую направленность начальственного окрика передаю верно.

Что же Олег? Олег, прямо скажем, сдрейфил. На глазах многомиллионной аудитории начал предавать себя самого, гитару, первый колхоз и даже девчонок, зачарованно внимавших ему у костра. Быть может, автор этой статьи относится к принудительному колхозу еще хуже, чем неглупый телеведущий. Все равно, все равно автор статьи никогда не простит Олегу Митяеву публичного отречения. Потому что эпоха великого предательства не может продолжаться вечно. Потому что в то самое время, когда Митяев отрекался, Сергей Бодров-младший заканчивал ленту «Сестры», которая впервые в истории новой России столь определенно и недвусмысленно атакует предательство, столь трепетно говорит о детях как о надежде и возможности искупления, о верности как о ключевой ценности, неотменимой даже в эпоху оголтелого релятивизма.

3

Вот сюжетная схема картины. У молодой, симпатичной женщины с амбициями и запросами остались на руках мать-пенсионерка и дочь. По счастью, молодой женщине встретился настоящий джигит, подаривший ей очередную дочку, а также мебель, ковры, автомобили, квартиры и все, чего пожелает душа. Джигит занимается теневым бизнесом, иногда стреляет, иногда делится с друзьями и милицией, иногда не делится. Между тем сестры, светленькая и темненькая, старшая и младшая, Светлана и Динара, подрастают. У Дины, жизнерадостной и счастливой, есть папа и мама. У Светы, настороженной и одинокой, успешный образ жизни родственников вызывает бессознательный протест. Света догадывается о том, что за семейное счастье заплачено чьей-то судьбой. Речь идет не столько о жертвах преступного бизнеса, плодами которого девочка не пользуется, речь — о том, кто в фильме так и не появляется, об отце.

Почти одновременно с «Сестрами» довелось посмотреть выдающуюся картину француза Франсуа Озона «Крысятник», соединенную с фильмом Бодрова смысловой рифмой. Крысятник — это чудовищный мир, где больше не существует никакого закона, никаких табу, только животные инстинкты. Самое замечательное у Озона то, что все его герои, кроме одного, те, кто совокупляется, грешит и не кается, — вполне приличные люди. Их грех невелик, ибо главным виновником вакханалии является отец, не нарушивший ни одной заповеди, ни одного правила человеческого общежития. Однако вина его страшна и несмываема: этот человек, преисполнившись нечеловеческой гордыни, устранился из жизни своих близких, не желая участвовать ни в чем — ни в добродетели, ни в грехе. Смерть отца у Озона, вначале духовная, а затем и физическая, — метафора смерти Бога, место которого узурпировало потребление всего и вся. В «Сестрах», описывающих иную социально-экономическую реальность, Богу досталась куда более обидная участь — он попросту забыт.

«Он тебе кто, муж?» — кивая на джигита, интересуется Света у матери, неизменно занятой маникюром. «Муж!» — гордо отвечает та. «А… отец — кто?» — «Да не пойми кто…» — досадует мамаша. Примерно так. Помните, интервью 92-го : «Наши женщины отсюда обязательно уедут — мы их материально не удовлетворяем…» Страшнее всего это вот «обязательно». В этом «обязательно» — фатальная неизбежность, сродни оценкам и предписаниям строгого социологического анализа. В этом «обязательно» — и масштабность выборки, и проницательность суждений, и обреченность на заклание: «не удовлетворяем!», «валютные проститутки!», «уедут!», «доведут!». Здесь уже осознан и канонизирован в качестве базовой ценности культ лихих денег и роскошной жизни. Культ, сложившийся еще во времена застоя, когда вчерашние крестьяне, переехав в городские квартиры и начальственные кабинеты, заняв ключевые посты загнивающего государства, разинув рты, ждали дармового хлеба и сала «по потребностям», то бишь коммунизма. Самое смешное: никто не верил, но все равно — ждали, удовлетворяя потребность организма в иррациональном. Ждали, поменяв моральный закон на «стенки» и вареную колбасу с туалетной бумагой.

В пространстве «Сестер» нет Бога, нет даже заурядного морального закона — только хватательно-стрелятельный рефлекс. «Сестры» — история о том, как зарождается вера:из ничего, из привокзального российского дерьма. Вопреки маминым россказням, наперекор общественной морали. Вера — в отца, которого выгодно обменяли на тридцать сребреников, шмотки, мебель и маникюр («Дочка, прикури сигарету!»). Вечная история о том, как неизбежность социального закона преодолевается воодушевлением и любовью. Вот ключевая фраза этой немногословной (слава Богу!) картины. В ответ на агрессивный наезд младшей сестры — дескать, мой отец, хотя и бандит, меня любит, а твой вас с матерью бросил — напряженно замершая Света тихо произносит: «Еще неизвестно, кто кого бросил!» Это неуверенное предположение сродни озарению. Девочка обретает отца, потому что без отца мир рушится и отправляется в тартар.

Непродолжительная лента игнорирует бессмысленные частности, из которых строится криминальное произведение. Авторов совершенно не интересует смысл бандитских разборок. Утаил джигит-отчим «кассу» или ее действительно присвоила милиция, Бог весть. В финале джигит оказывается при своем интересе: автомобиль, жена, Динара, поместье в Австрийских Альпах — все, как у людей. Эта, другая жизнь в деталях освещена, чтобы не сказать — освЯщена, другими теле— и кинопроизведениями. В «Сестрах» об этом — ровно столько, чтобы интрига не потеряла в занимательности.

Еще одна картина последних лет, настойчиво рифмующаяся с «Сестрами», — «Принцесса на бобах», где отыгрываются те же самые начальные условия: прекрасная собой, достойная лучшей участи дама, ее никчемный совок-муженек, которого без труда и с полным моральным основанием вытесняет новый русский джигит. Отдельный интерес представляет то обстоятельство, что в лице Владимира Конкина, играющего мужа дамы, прекрасной во всех отношениях, ненавязчиво опускается отечественная героика прошлых лет. Вместе с беспомощным в новой социальной реальности мужем нелепыми приживалами оказываются Корчагин и Шарапов, чьи образы неотделимы от психофизики актера. При этом устами Сергея Жигунова джигит решительно пресекает попытки мужа вернуть утраченное достоинство, объясняя ему и его переходящей жене, что на сегодня работа джигита — самая достойная и уважаемая. «Пока вы штаны протирали, я ночи не спал, пахал!» — что-то в этом роде внушает джигит неудачникам.

Собственно, «Сестры» начинаются там, где закончилась весьма сомнительная «Принцесса».

4

Несмотря на обилие пленочной продукции, современный российский кинематограф как художественный феномен не существует. А если нет кинокультуры, следует попытаться построить ее в одной отдельно взятой картине. Неизбежные в случае с «Сестрами» обвинения в «простоте», «примитивности», «подражательности» (кому?! — уж не «Принцессе» ли «на бобах»?!) смехотворны. «Сестры» — не «вторичная», а «первичная» картина в том смысле, что она сама себе — алфавит, букварь, большая постсоветская энциклопедия. «Сестры» предлагают новую точку отсчета: если Бог молчит, то это не повод объявлять его несуществующим.

Не так давно, не имея никакого представления о проекте «Сестры», я скорбно удивлялся отсутствию на наших экранах нормальных детей с лицами и душою. Дети появились у Бодрова. При всей моей глубокой, непреходящей симпатии ко второму «Брату» мне не хватало там преодоления благородного гнева через таинство любви. Героиня «Сестер» не без оснований глядит волчицей — на отчима, мать, младшую сестру. Однако здесь благородные, жертвенные движения души определяют развитие сюжета, простого и наивного, как мычание. «Сестры» — восстановление разрушенной этики, попранной морали, отмененных законов человеческого общежития.

При этом нам предлагают не набор идеологем — вся история исключительно профессионально рассказана языком визуальных образов. Более того, антропологическая и визуальная точность картины позволяет окончательно преодолеть и свести на нет некоторую ходульность литературного материала, неизбежную в «букваре», посреди выжженного поля, в работе с подлинной реальностью, к которой нынешнее наше кино даже не подступалось. История «Сестер» придумана ровно настолько «хорошо», чтобы не развалить картину чрезмерной фантазией литературного типа.

Вообще говоря, формальное (от слова «форма») решение фильма почти безупречно! В первой половине пару раз буксует общение между девочками да еще несколько планов настаивают на собственной необязательности, тем более заметной, что в целом «Сестры» выполнены поразительно лаконичным и экономным образом.

Визуальное решение сюжета представляется мне незаурядным. Речь не о том, что «Сестры» хорошо сняты, это действительно так, но куда больше впечатляет соотношение очень крупно поданных, выразительных лиц и загадочно пребывающих в своем материальном убожестве провинциальных российских фактур. Эта изобразительная стратегия реализует идеологию картины последовательно и впечатляюще. Человек в «Сестрах», быть может, впервые со времен «Сталкера», поднят на такую высоту, предполагающую одновременно достоинство и ответственность. Впервые за долгие годы с человека спрашивают по высшему, а не по бухгалтерскому счету. Ибо — по словам апостола — «Вы куплены дорогою ценой…», а значит, все всерьез.

Наконец-то постсоветская реальность покорно и безропотно отдалась господам кинематографистам. И не только потому, что картина сделана не пресмыкающимися, а мужчинами, но потому, что предложена вменяемая и достойная жизненная философия. Перефразируя мыслителя, заметим: профессиональное «как» разрешимо лишь в случае осознанного и выстраданного «зачем».

Лихие джигиты в этой картине — вполне интеллигентного и обаятельного вида. С чего бы? С того, что «Сестры» рассказывают отнюдь не узкоспециальную «бандитскую» историю. «Сестры» берут постсоветский социум целиком и за жабры. «Это мужественные люди». — «Уезжать надо — кто может, у кого есть силы». — «Патриотизм в том, что они вывозят своих детей». — «И самые красивые бабы сегодня — валютные проститутки». Думайте сами, решайте сами, чего здесь больше — бравады, социальной трезвости, чего-то иного.

В одной из статей я сетовал: социальное и этническое многообразие людей, населяющих Россию, в нашем кино не представлено. Бодров преуспел даже здесь, заглянув, пускай мельком, и к цыганам, и к привокзальным побирушкам. Важно, что люди эти показаны заинтересованно, а не презрительно, в своей естественной среде обитания, которая не приукрашена, но органично встроена в образную систему картины.

5

Наконец, главное. Простота этого фильма обманчива. На самом деле авторы ведут со зрителем очень хитроумную игру. Внимательный зритель, который рискнет всерьез поболеть за преследуемых бандитами девочек, в финале неизбежно ощутит весьма противоречивые чувства. Мафия расстреляна, сестры спасены? Но ведь все это — дело рук такого же мафиози, любимого отца Дины и нелюбимого отчима Светы! Только здесь в полной мере осознаешь экстравагантный абсурд ситуации. Оказывается, злоключения детей, а равно их спасение — следствие тривиальных криминальных разборок! Впрочем, как водится: бандиты разных калибров и званий делят «кассу», дети зажмуривают глаза. И спасали-то Дину не столько в качестве самодостаточного человека, сколько в качестве возможного орудия шантажа, которое ни в коем случае не должно достаться конкуренту в борьбе за теневой экономический капитал.

Света здесь и вовсе ни при чем, бессмысленная, безответная жертва, едва начинающая понимать, точнее, чувствовать, трагическую богооставленность. Еще точнее, эту богооставленность чувствует за нее внимательный взрослый зритель, отважившийся на идентификацию героини в качестве собственного alter еgо. За девочкой нет никакого греха, предательств и преступлений. Девочка отрабатывает чьи-то чужие проблемы, страшные и неразрешимые на земле. Вот поразительное художественное открытие: зрителю предоставляется реальная возможность прожить во времени картины экзистенциальную схему, положенную авторами в основание сюжета. Собственно, именно возможность такого сопереживания, соинтонирования на уровне глубинных внутренних движений и отличает подлинный кинематограф от прочих искусств (исключая музыку) и от образчиков кинематографического масскульта.

Драма Иова, который страдает, не зная за собой никакой вины, пока Бог молчит. Ставшая близкой и родной младшая сестра Дина уезжает с родителями в Австрию. Бог молчит. Судя по всему, лихой джигит рисковал жизнью дочери, сберегая «кассу» для не знающей пределов потребления молодой жены, откладывая на альпийский замок, на уютную старость. Бог молчит.

Молодой милиционер, чей образ, конечно же, является проекцией образа отца, героически, незаметно гибнет, укрывая сестер от бандитов (блестяще — строго и благородно решенная сцена!). Искупительная жертва во имя детей, во имя великой надежды, наперекор великому же предательству. Бог молчит.

Замечательна честность картины, предлагающей зрителю хэппи энд — обманку, не обещающей ни счастья в личной жизни, ни победы, ни даже слез облегчения, почестей погибшим героям и публичной торжественной скорби. «Вот, Иов сказал: я прав, но Бог лишил меня суда. Должен ли я лгать на правду мою?» (Иов 35. 5-6) .

Девочка, милая, держись.

6

Не «Окраиной», не вторым «Братом» — «Сестрами» открывается новое российское кино.