Когда спящий уснет

Меня тошнит от голоса кукушки.
Оскар Уайльд

Если мысленно представить книгу в самом упрощенном виде, то мы увидим пространство текста, окруженное чертой, которую читатель пересекает в точке входа и затем через клоаку выхода. Внутри этого пространства он проживает жизнь героев текста, выключаясь на время из собственной судьбы. И чем сильней произведение, тем глубже это погружение в чужое бытие. Так я перечитываю, например, «Войну и мир», погружаясь в мир, который, по сути, вымышлен гением Толстого в формах возможной жизни. И я благодарен автору, который переносит меня в душу Наташи Ростовой или мозг Наполеона.

Итак, текст — это замкнутый квадрат (или круг) инобытия, куда читатель приходит, чтобы пережить хотя бы в воображении другую, не свою жизнь.

Эта схема, по сути, является карманным изданием храма, куда молящийся тоже входит в строго определенном месте и там, внутри замкнутого пространства, переживает встречу с божественным. И хотя книгу можно открыть в любом месте и так же в любом месте из нее выйти, существо дела не меняется — и в храме, и в книге ты переживаешь время, в котором тебя почти нет.

Храм или капище в истории человечества появились раньше книги и являли тем самым первый прообраз текста с измененной топологией времени.

Вот и нащупана формула: книга (или храм) — это отрезок времени, в котором твоя личность и твоя сущность снимается. Можно сказать и более строго: это место, где ты переживаешь смерть самого себя.

И, оказывается, наслаждение такой вот одухотворенной смертью — одно из самых волнующих в жизни человека.

Вот почему именно книга стоит у начала рода людского.

Грозный пылающий буквами текст.

Портативная церковь. Храм, текст на скрижалях в ковчеге Завета.

А что из себя представляет кинофильм?

В упрощенном виде перед нами все то же издание храма, путь человека через силовое поле метаморфоз, визуальная молитва, где тебя опять практически нет.

Сила экранных чар в сотни раз превосходит суггестию книги, в темноте кинозала под парящим лучом кинопроектора иной человек проводит целую жизнь.

Подчеркнем — не свою жизнь.

Это уже как наркотик. И переживается здесь не бытие, а чары бытия. Но это не вульгарное животное упоение плотью, а наслаждение временем. Смакование того отрезка бытия, который тебе отпущен от рождения. Смакование смертной минуты. Именно минуты, поскольку линейное время сжимается силой услады в интенсивность мгновения, в точку.

Если вспомнить правило Оккама «не умножай сущности сверх необходимого», то и храм, и фильм, и книга, и театр, и музыка, и все прочие виды искусства — это только отрезки наслаждения временем, в котором тебя нет (или почти нет).

Так, отсутствуя в книге ли, фильме ли, человек продлевает линию собственной планиды за счет иных жизней.

Есть один страшненький опыт над крысой, которую подключали к электроду, вживленному в ее мозг прямиком в центр удовольствий. Нажимая лапой педаль, крыса получала электрическую дозу оргазма.

Так вот она нажимала педаль тысячи и тысячи раз, отбегая едва ли на миг, чтобы напиться… пока не падала замертво.

Бич наркомании говорит о том, что в ситуации свободного выбора между жизнью без удовольствий в поте лица и наслаждением человек склоняется к удовольствию.

Появление мексиканских сериалов породило новый феномен существования — мягкую наркоманию «мыльных опер». Миллионы домохозяек живут от серии к серии. Отключение московских программ на Украине доводило поклонников серий до состояния бунта.

В чем же смысл этой неистовой страсти?

Все в том же — не жить собственной жизнью. Мы желаем жить там! Не побираться в закоулках своей обыкновенной судьбы, не плутать в стареющем теле, а снова и снова проживать судьбу без себя, вне собственной участи, в молодом теле, в пространстве яркой любви.

И я не буду бросать камень в желание отвергнуть себя ради куклы Барби.

И у этой тяги есть святое право на жизнь!

Моя милая матушка на вопрос: «Почему ты плачешь над богатыми куклами?» — ответила мне: «С бедными я плакать не хочу».

К чему я клоню? А к тому, что виртуальное чудовище инобытия начинает всплывать со дна вселенной, чтобы проглотить людской род. Еще один век генетики или техногенетики — и человек сможет проживать жизнь на уровне чипа, подключенного к виртуальной реальности. И уверяю вас, в этом развитии общества нет никакой бесчеловечности и дегуманизации. У человека появится возможность выбора из нескольких вариантов бытия.

Первый — жизнь внутри чужих судеб, хотя бы того же Наполеона, которым ты станешь этак на все его пятьдесят два года (исключая смерть от рака). Причем набор чужих судеб огромен: Рамсес, Элвис Пресли, Ганди, Мадонна…

Второй вариант — реальная судьба в режиме реального времени. Эту участь выберут единицы, те святые, которые будут творить программное счастье для спящего миллиарда.

Может быть, это все дурной вымысел?

Но линия развития — храм, книга, фильм, сериал, компьютерная игра в шлеме с джойстиком и т.д. — четко, ясно, бесстрастно и недвусмысленно рисует нам линию слияния человека с виртуальным продуктом, где идеалы воплощаются с гораздо большей легкостью (а кто сказал, что нужен только адский труд для достижения цели?) и совершенством. Где добро торжествует, Золушка находит принца, а Родя Раскольников думает о каторге наказания. Если отличить ложную реальность от подлинной невозможно, человечество выберет ту реальность, которой сможет управлять без огромных затрат.

Но все же наиболее вероятен третий путь — смесь двух форм бытия — реальной и воображаемой. Симбиоз возможного и невозможного.

Судьбу кумира можно будет купить в магазине или заказать по Интернету, а скорее всего холодный хоботок инобытия будет доступен, как кухонный кран с водой, и плотность проживания чужих побед может быть очень высокой — до сотни за год, час, минуту… Можно будет прожить жизнь звезды, эволюционного дерева или реальную жизнь Христа и Будды. Миллионы верующих пилигримов устремятся на эти сайты бытия.

С точки зрения Блага такой мир вполне морален: ведь счастье каждого человека — цель цивилизации.

Что дальше?

Виртуальное счастье суггестий отменяет тип цивилизации живущих в реальном времени.

Мир абсолютно изменится.

Скажем, человек-чип не будет нуждаться в пище, можно будет выпить пивка и закусить чизбургером с горячей картошкой на уровне импульса. И тотальная забота об охране окружающей среды сделает возможным именно такой путь еды — еды через внушение. Земля без человека еды станет шедевром экологии.

Так же через пассы суггестий можно будет совокупляться. Это будет современно и модно. Кроме того, набор такой похоти в духе оргий Калигулы будет для многих предпочтительней. Обернувшись гепардом, можно будет пережить, например, и вожделение зверя. Все сотворенное станет игрушкой для воплощений. Больше того, можно будет даже создать всеблагого Бога для этой частной вселенной, размер которой может быть совершенно микроскопическим. Мегаполис сможет уместиться в чашечке нарцисса над лужицей зеркала.

Мир черного фильма «Матрица» или райского блокбастера «Куда уводят мечты» может кому-то показаться кошмаром. Да и мне самому он кажется райским кошмаром. Но ей-ей … это ужас деревенщины из начала прошлого века, который был бы потрясен, узнав, что мир будет принадлежать миллионам автомобилистов.

Преимущества подобной свернутой вокруг источника импульсов цивилизации налицо — компактность, неуязвимость для каких-нибудь злых марсиан, а формы коллективного разума такого рода клубка суггестий трудно вообразить. Это воистину экзотика Соляриса, мыслящего океана, где шторм — переживание геометрии Лобачевского или парадоксов теории относительности Эйнштейна. В ходе такой жизни будут сформированы новые духовные ценности, о сути которых можно только смутно догадываться.

Конечно, обитатели и такого рода «цивилизации-крысы» будут нуждаться в формах реального времени — нечто вроде выхода в открытый космос для починки солнечной батареи.

Тяжелый труд в обычной размерности станет величайшей ценностью.

Что дальше?

Пока мы говорили только о бесконечных точках входа в текст бытия. Но, увы, в схеме, которую мы заявили в начале, есть не только точка входа в текст, но и точка выхода из него. А она только одна-единственная на миллион включений.

Тут будут проблемы.

Отменить идею выхода, проигнорировать сам принцип прерывности пространства и времени невозможно. Следовательно, перед чип-обществом встанет реальная проблема — довериться ли смерти, а значит, неизвестности (или Богу), или выбрать бессмертие, где финиш уходит в даль дурной бесконечности.

Постепенно смерть станет самым острым блюдом бессмертного мира.

Сначала тех, кто выберет смерть, будет немного, как сегодняшних самоубийц. Но духовное развитие рода людского достигнет столь высокого уровня, что душ, уходящих к небу и Богу, будет становиться все больше и больше.

Так раввин предпочтет стать буквами в Торе, а монах — лучом в нимбе

Христа.

В конце концов человечество эльфов выберет смерть, то есть идеальное воплощение отсутствия.

Книга захлопнется.

Благодарной слезой мегаполис капнет из чашечки нарцисса в зеркало, и по воде разойдутся круги сожаления.

Кап…

«Ку-ку», — отпоет канувший мир кукушка Оскара Уайльда.