Стойкий оловянный солдатик

Его похоронили с воинскими почестями. Для меня это было неожиданностью. Да, у многих его сверстников, однокашников по ВГИКу, биографии, их истоки были военными. Военная биография Ростоцкого была короткой и страшной. Списанный по тяжелейшему ранению, он остался рядовым, а рядовым не принято персонально воздавать воинские почести. Так с той далекой войны провожают лишь прославленных генералов, маршалов. Ростоцкий остался рядовым.

Автор «Зорь», «Майских звезд», «На семи ветрах», он и на кинопленке создавал памятник простым солдатам. Вот почему в прощальный августовский день 2001-го в Доме кино у его гроба сменялся солдатский караул и в последний путь его провожала военная музыка.

Фотограф щелкает, и птичка вылетает

«Что там ни говори, а личность режиссера, его человеческое «я» обязательно проявятся, отразятся, как в зеркале, на экране», — сказал мне однажды Ростоцкий… А в фотографиях?

Вот его первый снимок, «фотограф щелкает, и птичка вылетает», малыш смотрит доверчиво и ясно на мир. («Мы сняли эту фотографию в „Доживем до понедельника“, включив ее в семейный альбом нашего учителя Мельникова».) Поколение начала 1920-х. В их анкетах юность и Великая Отечественная будут значиться в одной графе.

Вот вихрастый мальчишка в пионерском галстуке (наверняка он грезит Испанией, чкаловскими перелетами, папанинцами, Магниткой!) стоит на трибуне перед микрофоном — фотография из газеты, это X съезд ВЛКСМ, пионер Стасик Ростоцкий выступает с приветственным словом. («Эта публикация сделала меня знаменитым, — улыбается он. — Я ходил с этим снимком, как с паспортом. Зарплату по газете получал».) Какую зарплату?.. Вот бережно хранимый конвертик с фотопробами к фильму «Бежин луг», сделанными на кинофабрике. На конвертике надпись: «Хорошо смеется», — это режиссерская пометка великого Эйзенштейна.

Вот парнишка-солдат в сдвинутой набок ушанке. Похожий на тысячи своих сверстников. Случайные немногочисленные фотки не говорят о пройденных фронтовых дорогах, яростных боях и тяжелейшем ранении. Вчерашние фронтовики, придя во ВГИК, не думали о личных архивах и грядущей славе. Не ведали, что к истории кино будут причастны и эти скромные снимки. Кадр из фильма «Пирогов», где рядом с Нахимовым — Диким его адъютант (Ростоцкий). Рабочий момент на съемках первой его картины «Земля и люди». Молодые режиссер Ростоцкий и писатель Троепольский. А вот и «Дело было в Пенькове» — Слава Тихонов, Майя Менглет, Стасик Ростоцкий, оператор Гарик Гарибян. И через тридцать-сорок лет миллионы людей будут с волнением смотреть этот фильм. Скупы и немногочисленны снимки, запечатлевшие начало режиссерского пути, поистине триумфальны серии фотографий, рассказывающих о победных кинофестивалях и высоких наградах, увенчавших «Доживем до понедельника», «А зори здесь тихие…», «Белый Бим…».

А вот рыбалки режиссера. В укромных речных заводях, на стремнинах. Вот он с отцом, крепким осанистым бородачом в высоких рыбацких сапогах (он был прекрасный врач, педагог-просветитель, один из организаторов советского здравоохранения), вот с юным сыном Андреем…

Теперь — деревенская завалинка. Ростоцкий с лесничим или вот с этой девяностолетней старушкой Анной Филипповной… А вот Кавказ, на горячем скакуне одноногий (!) джигит засветил немыслимую «свечку» (как-никак бывший боевой кавалерист!), а вот… лет через двадцать (случилось, к несчастью, и такое!) пал под лошадью на съемках фильма «Эскадрон гусар летучих» — тяжелейшая травма и операция.

Израненный на войне, не раз битый и в мире, он был бодр и несгибаем, как… андерсеновский оловянный солдатик! Да-да, тот самый, которому не хватило материала на вторую ногу.

Жизнь настоящая, в этом вся штука!

Он фотографировался с речистой старушкой Анной Филипповной. С отцом и мамой. С ватагой норвежских пацанов. С Юрием Гагариным. С Иваном Папаниным. С Мартиросом Сарьяном. С Кингом Видором и Фрэнком Капрой. С Полом Ньюменом и Питером Финчем. С Гортензией Альенде и Акирой Куросавой… Десятки блистательных имен. Цвет времени! Скажи, с кем ты фотографировался, и я скажу, кто ты…

Он объездил множество стран. Перевидал тысячи людей… Так родилась эта огромная, пестрая, несистематизированная (так и не проявлены, не отпечатаны сотни пленок и слайдов) «фотоодиссея». Он не часто проглядывал ее. Некогда. А уж если брался за фотографии, то с несравненным удовольствием задерживался на тех, где запечатлены редкие минуты покоя, встречи с природой наедине. Где-нибудь в березовой роще, на поляне, у догорающего костерка, когда прозрачная осенняя тишина веет над миром. Или на мартовском льду какого-нибудь рыбацкого озера, солнце пригревает вовсю, вербы сияют в пушистом убранстве. «Думаю, — сказал он мне однажды, — что именно в отношении к живой природе, к животным можно определить суть человеческой души».

«Эйзенштейн готовил меня к будущему»

В 1940 году Ростоцкий окончил школу.

В 1942 году стал солдатом. В феврале 1944-го был тяжело ранен под Дубной.

«И уже в августе 1944 года я из рядового 6-го гвардейского кавалерийского корпуса превратился в инвалида Отечественной войны, а в сентябре стал студентом ВГИКа… В День Победы, 9 мая 1945 года, я ушел на площадь перед институтом, ходил и плакал. Плакал, потому что было невыносимо тяжко от мысли, что те, кто больше всех заслужил право стать участником этого праздника, никогда не встанут из могил».

В этот день вместе с другим вгиковцем оператором Валерием Гинзбургом они отправились к Сергею Михайловичу Эйзенштейну. «Мы приехали в девять утра. Открыла тетя Паша. Сергей Михайлович был одет в парадный костюм с орденской ленточкой и чрезвычайно взволнован. Вошли, как всегда, в кабинет. Сказали, что хотели поздравить его с Победой. Он вышел на кухню и неожиданно для нас вернулся с бутылкой водки. Налил нам и себе по-фронтовому в стаканы. Стал каким-то серьезным и торжественным и сказал: «Выпейте, ребята! вы это сделали! За ваше здоровье. Спасибо вам!» — и выпил, не поморщившись, тоже как-то просто и серьезно, как пьют в деревне после большой и тяжелой работы».

Он стал учеником Эйзенштейна! По заданию мэтра прежде всего прочел двадцать томов «Ругон-Маккаров» Золя, биографию писателя, смотрел французских импрессионистов, слушал музыку Равеля и Дебюсси. (Знакомство с русской классической литературой и подразумевалось, и было тщательно проверено.) А потом были «Человеческая комедия» Бальзака, японское искусство… И в промежутках между этой прекрасной и изнуряющей работой встречи и долгие беседы в кабинете. «Нет, меньше всего Эйзенштейн занимался со мной режиссурой. Он просто готовил меня к будущему, заряжая знанием литературы и искусства, пониманием законов любого творческого труда».

«Нас было много на челне»

У каждого режиссера есть та заветная картина, которая подарила ему имя в искусстве.

«Дело было в Пенькове», 1958-й. Кажется, еще совсем недавно проскакали по экранам веселые, жизнерадостные, симпатичные «Кубанские казаки», с песней и пляской решавшие сердечные дела на фоне щедрой, как Сорочинская, ярмарки. И вдруг озорно и бесстрашно к верхушкам берез, к весеннему грачиному небу взлетела ушанка Матвея, потрепанная, лагерная, повидавшая виды. Родился фильм! Смелый, острый, чистый. Родился герой — добрый, честный, горячий непростой деревенский парень, задира, смутьян и воитель за справедливость. Родился актер Тихонов. Родился режиссер Ростоцкий.

Именно в этой картине — начало будущей зрелой режиссуры. И прежде всего — ее проблематика, привлекшая миллионы зрителей.

В ту пору в мире кино его называли просто Стасик Ростоцкий. А еще были Гриша Чухрай, Слава Шумский, Володя Монахов, Сережа Бондарчук, Саша Алов и немало таких же, как они, фронтовиков, в залатанных гимнастерках, с нашивками за ранения, порой на костылях вступавших в аудитории ВГИКа (Ростоцкий учился в мастерской С.М.Эйзенштейна и Г.М.Козинцева). Закончив институт, поработав ассистентами, вторыми режиссерами и операторами, пережив тускло помпезное малокартинье, к концу 50-х они (в содружестве со своими учителями) стали вершить новый послевоенный кинематограф. Когорта! Целое поколение режиссеров и операторов. И уже работали молодые — Хуциев, Шукшин. Вот-вoт снимет «Иваново детство» совсем юный Андрей Тарковский.

Такое далекое, счастливое, бурное время! За одно десятилетие кинематограф поднялся на крутой гребень. Да, все они могли повторить пушкинские строки:

Нас было много на челне: Иные парус напрягали, Другие дружно упирали Вглубь мощны весла…

Они великолепно ощущали, кто они и что значат все вместе. И каждому из них еще предстояло осознать — в свой час, — кто же он сам…

К одним этот час приходил раньше.

«Баллада о солдате», «Судьба человека», «Летят журавли» — главные, принципиальные картины этого десятилетия.

«Майские звезды» (1959), «На семи ветрах» (1962) — это вклад молодого Ростоцкого в осмысление военной темы. Его картины (так же, как военные киноленты Сегеля, Алова и Наумова), явившись на свет, оказались по достоинству рядом с шедеврами советского кино.

И все-таки это предыстория. Приходит срок, и Ростоцкий снимает свои главные картины. Из когорты молодых он переходит в число ведущих мастеров советского кино. После просмотра «Белого Бима…» школьный товарищ Ростоцкого доктор физико-математических наук (они не виделись тридцать шесть лет) подарит режиссеру свою ученую книгу. Естественно, подпишет ее. И сформулирует самое главное: «Стасику Ростоцкому, который остался таким же, каким был в дни нашей юности, только стал очень сильным в защите добра».

Очень сильный в защите добра

«Доживем до понедельника» — 1968 год. Эта картина и сегодня не устарела на фоне столь преобразившейся школы наших дней. Ничуть! И сегодняшний класс отнюдь не всегда стая волчат, но подчас и сообщество юных людей, которыми могли бы гордиться лучшие лицеи пушкинских времен. Униженное и оскорбленное государством учительство и сегодня по всей Руси слагается из подвижников и горемык, недоучек и блестящих профессионалов, людей передовых взглядов и махровых рутинеров

Школьный класс и История — такой была простая, емкая и пронизанная новизной формула фильма. Она придавала крупность всему рассказу, особый масштаб понятиям. Школьный класс — коллектив. Сообщество индивидуальностей. Портрет поколения. Учитель-гражданин. История не «предмет», не унылая «дисциплина», а школа воспитания.

Ну а режиссура, профессиональное мастерство? Вспомните хотя бы, как в финале фильма, в его кульминационной точке (когда главный герой собирается объявить ребятам, что уходит из школы) встречаются глаза учителя Мельникова и его учеников. Весь смысл фильма, весь его эмоциональный заряд в этом пересечении взглядов. В проникновеннейшей, напряженнейшей паузе — глаза в глаза.

Здесь столько мгновенных и исчерпывающих характеристик! Здесь такое блестящее владение крупным планом — не просто человеческого лица, а характера, души, личности. Пауза-исповедь. И главное, что она выражает собой, — это великое слово «нельзя».

«Нельзя» — не окрик, не грубый ограничительный запрет. «Нельзя» — как высокая мера поступков, диктуемая совестью, долгом, добром, противостоящая аморальной формуле «все можно!».

…Главное, что потрясает в фильме «А зори здесь тихие…», казалось бы, принадлежит не режиссуре Ростоцкого, а самому сюжету, самой человеческой истории, рассказанной писателем Борисом Васильевым. Здесь под чудовищный огонь войны, под ее расстрел выведены пять девичьих жизней. Не огромное сражение, где сталкиваются армии и погибают тысячи, а только они, пять едва вступивших в жизнь девчат, вовсе не созданных для ратного дела, расстрелянных на фоне застывшей в безмолвии северной тайги и вечных гранитных валунов. Ростоцкий рассказал эту историю так, что она стала высокой трагедией, так, что просвещенные, весьма и весьма сдержанные ко всему советскому мэтры из Американской киноакадемии назвали «Зори» (так же, как впоследствии «Белый Бим…») среди пяти лучших фильмов мира.

Ростоцкий вспоминал: «Был международный фестиваль в Венеции — многоязычный, элитарный. В зале было темно от смокингов, шел фильм (на русском языке с итальянскими субтитрами) о старшине Васкове и пяти девушках-зенитчицах. Я был убежден в неминуемости провала. Вернули меня к жизни аплодисменты, раздавшиеся в тот момент, когда Женя Комелькова ударила прикладом фашиста, спасая Васкова. Аплодировали не нам, не фильму — сочувствовали Женьке Комельковой, ее поступку. Значит, эмоции победили!»

В «Белом Биме» — будничная жизнь тихого русского городка с неторопливыми сменами времен года, с улицами и дворами и простой историей бытия одной собаки. Это не просто «собачья история». «Животные дают лучший повод для метафор», — заметил Юрий Олеша. И в «Белом Биме» есть те же раздумья о совести, о добре и зле, что побуждали Толстого писать «Холстомера», Чехова — «Каштанку», Куприна — «Изумруда» и Айтматова — «Прощай, Гюльсары!»… Есть в «Белом Биме» и тяжелое, но великое слово «нельзя».

Во всем творчестве Ростоцкого прослеживается эта нравственная доминанта, сквозная линия кинолент. Здесь и выразительная простота его картин. И непреходящая юношеская романтичность. И россыпь прекрасных актерских работ. Режиссерских находок. И мастерски сложенное целое.

… Как-то он сказал мне, весело улыбнувшись: «Знаете, я не режиссер. Режиссер — это Эйзенштейн, Тарковский…» Признаться, мне никогда не доводилось встречать подобную откровенность ни у признанных мастеров, ни у нынешнего самонадеянного молодняка.

Но где-то, по другую сторону экрана, в одном из городов, где вполне могли бы жить Иван Иванович и Бим, учитель Мельников и его беспокойный класс, маленькая девочка садится за разлинованный листок бумаги и пишет:

«Симоновой Наташи. 4 „А“ кл.

Мое мнение о фильме «Белый Бим Черное ухо“.

Я 25 января 1978 года ходила в кино, мне очень понравился Бим.

Он мне понравился, потому что он никого не обижал. Его друзья были Толик, Люся, Дима и Витя. Они его всегда искали и кормили. А самый хороший друг Бима — Иван Иванович. Иван Иваныч тоже беспокоился о нем и любил, как он его. А самые плохие враги были серый дядька и тетка. Тетка эта и посадили Бима в клетку, и через нее он и умер. Я не хочу, чтобы эта тетка снималась больше в фильме „Белый Бим Черное ухо“».

Этим вполне гениальным письмецом, присланным однажды в редакцию «Советского экрана» (был такой журнал) и найденным мною в мешках почты о «Белом Биме», я и завершу эти воспоминания о С.И.Ростоцком.

Никогда не забуду я и слова Марлена Хуциева, сказанные им в грустный день прощания с Ростоцким, когда вспоминали о несправедливых обвинениях по его по адресу и со стороны партийной цензуры, и со стороны цензуры новейшей, либеральной: «Ах, какое это имеет сейчас значение!»