Таинство исповеди — 2

(1) Я обнаружил закономерность. Между делом, на бегу, в тульском парке. Обогнав влюбленную пару, услыхал, как парень сплюнул: небрежно, но смачно. Мало ли, сплюнул. Мало ли, парень. Ладно.

Другая пара. Мечтаю, как бы ускользнуть: мышкой, зайкой, не задев ничьих интересов. Чорта с два, сплюнул и этот. Сотая, тысячная пара — всякий раз кавалер сплевывал ровно в ту секунду, когда, поравнявшись, я уходил в отрыв. Летом и зимой, в Туле и столичных Сокольниках.

Я осторожен, скромно одет, тщедушен, прихрамываю на правую ногу, думаю о своем. Несмотря на это, джентльмены — атлетичные, изысканные, излучающие агрессивную уверенность — воспринимали появление невзрачного физкультурника как посягательство. Вызов. Вмешательство в личную жизнь.

Вот оно что, парни чувствуют себя неуверенно. Ощущают зыбкость своих отношений с подругой, любовницей или женой. Призрачность силы. Пугаются намека на конкуренцию.

Этот текст, этот сиквел, коротко ТАИС-2¹, посвящен белым взрослым мужчинам, молодым женщинам и проблеме дистанции, не решив которую, нельзя реанимировать отечественное кино.

Я хотел бы показать, как, приближаясь к объекту, то бишь к человеку, мы провоцируем его на откровенность. Выворачиваем наизнанку. Что мы знали о наших мужчинах? Ничего существенного. Мы наблюдали их с неподходящего расстояния. Теперь же известны направление движения и скорость — легкой трусцой. Наберемся мужества.

(2) Дистанцию следует понимать широко. Сократить дистанцию в языковом поле — значит перейти от специального языка описания, которым пользуется каста интеллектуальных жрецов и который мистифицирует доверчивых режиссеров, к языку обыденному, небесполезному на территории масскульта, то есть кино. Впрочем, следует избегать любых крайностей, — намекает исторический анекдот.

Итак, одному выдающемуся культурологу понравились фильмы одного незаурядного режиссера. Ученый отпустил режиссера на расстояние дискурса, а затем с присущим ему блеском пропустил фильмы через горнило терминологии, описав их на языке гуманитарной науки. Режиссер принял дистанцию, предложенную ученым, за оптимальную и стал относиться к своему творчеству как к некоей сакральной реальности.

История поправила его весьма своеобразно. На фильмах режиссера стали тусоваться люди, лишенные не то чтобы академической хватки, но даже здравого смысла и эстетических привычек. Говорят, одна скандалезная политдама громко била в ладоши, мотивируя свой восторг с последней простотой, дескать, какое счастье, что на экране вождь мирового пролетариата еще ничтожнее и тупее, чем она воображала…

То есть вы понимаете, какой восхитительный пируэт: начиналось предельной эзотерикой, завершилось политчастушкой. Нежно любимый нами культуролог смотрел на режиссера из такой поднебесной дали, из такого насыщенного дискурса, что судьбе пришлось вмешаться и скорректировать оптику. Политдама глянула в упор и, сократив дистанцию до неприличия, промычала на языке улицы: « Гы-гы-гы !»

(3) На лавочку присели девочки семнадцати лет. Одна очень хороша собой, вторая хороша просто. Первая спокойнее, вторая агрессивнее. «Я никогда не возвращаюсь к парням, — хорохорилась агрессивная. — Они ходят, просят, а я не возвращаюсь. Разбежались, значит, все, без вариантов. А у тебя… а ты — возвращаешься?» — закончила она предельно заинтересованным тоном. Чего было больше в ее вопросе — презрения к «парням» или ненависти к «подруге», теперь не упомню.

Как это все (подлинная жестокость) не похоже на нынешнее наше кино, слюнявое и услужливое.

(4) Звали Светой. В Америке с 92-го. Семь лет спустя ночной звонок из Бостона. Захлебываясь от восторга и слез, поведала: только что по местному русскоязычному кабелю повторили сериал «Зимняя вишня».

Чтобы стать ближе к любимой, наутро посетил видеопрокат. Вот оно что: богатая героиня Сафоновой дарит нищему герою Соломина домик на атлантическом побережье, камуфлируя подарок нелепой легендой о заграничном наследстве. Невозможно польстить женщине более изысканно и тонко! Драматургия картины насквозь фальшива, не спасает даже жанровая обертка. Чуть погодя за свои материальные благодеяния Сафонова вытряхнет из Соломина душу. Однако на эту, следующую, серию авторы не решились: женский мир бдительно охраняет тайну вкладов и свои неписаные привилегии, подвергая смельчаков остракизму.

(5) Одна женщина рассмеялась: «Твое „Таинство исповеди“ — записки злого мальчика, не так ли?»

Еще Вуди Аллен заметил: злые люди узнали о мире нечто такое, чего пока не знают добрые.

А вот «мальчика» оставляю без комментариев. Но девочки достали.

(6) Самый умный советский фильм притворился самым дебильным. Чего стоят его ослепительно точные гендерные прогнозы! 69-й год, «Бриллиантовая рука», соблазняет Светлана Светличная, поет Аида Ведищева, стихи Леонида Дербенева:

Нам попугай грозил загадочно пальмовой веточкой,
А город пил коктейли пряные, пил и ждал новостей².
Вы называли меня умницей, милою девочкой,
Но не могли понять, что шутите вы с вулканом страстей…

О да, милая девочка, умница, комсомолка, спортсменка, отличница, чудо. Мы щекотали ее за ушком, всем отделом, цехом, заводом поздравляли с Восьмым марта, дарили духи «Красная Москва», гвоздики, тюльпаны и розы.

Но не могли понять, не могли.

(7) Одна молодая дама: «Знаешь, у нас с тобой будет так, как захочу я». «Это еще почему?» — «Потому что у меня есть выбор».

1999-й. У нее выбор, гонор и власть. Ступай, выбирай, подавись. Ваше время.

(8) В новой России действительно обнаружили себя тот масонский заговор, та мировая закулиса, которыми пугали нас адепты эзотерических учений и левых политических сил. Только называется закулиса — брачные игры, генеалогическая субординация, семья (случай Ельцина). Помните, как, выпятив нижнюю губу, лосось упрямо прет против течения? Человек — такой большой лосось. В собственном соку.

Задача: протащить икру как можно выше, в предгорья. При этом из соображений политкорректности рассуждают о морали, национальных интересах, экономической целесообразности. Однако распухшая нижняя губа выдает подлинный интерес: лосось идет нереститься.

«Этнологи показали, что в так называемых архаических обществах умели скрывать социальные или политические маневры под маской родственных отношений; отсюда можно задаться вопросом: не стремится ли наше современное общество скрыть под маской политики или экономики генеалогические мотивы?» (Ф.Зонабенд)³.

О, да.

(9) Еще не осмыслены три лучшие картины Панфилова. Критики перемудрили с дистанцией и ничего не поняли. Прав был неграмотный Игнатьич Глузского: «Эх, Танька, марксизм тебе нужен, марксизм и еще раз марксизм!»

Боец Алешка, как водится, хочет любви. Таня Теткина на это уже не согласная. Ей нужны марксизм и творческий экстаз. Девица обходится с парнем вполне бесцеремонно.
— Давай поцелуемся…
— Смотри, кто пришел… Собачка, иди сюда. Трезор, родной ты мой, родной!
— Тоска с тобой, Танька. Поженишься, может, повеселеешь.
— Скорей бы! Скорей бы, Алеша, Всемирная революция!
— А зачем революция?
— Чтобы всех мучителей погубить.

Мучители — в равной степени красноармеец Алешка и белогвардейский офицер Евгения Лебедева. Формально власть еще у них, но на деле российским миром заправляет эмансипированная девка. «Пусть ждет, бабе надо терпеть», — неуверенно мямлит боец. Постепенно парень трезвеет: «Страшно мне. Третьего дня кашне подарила, боюсь я ее! Психическая она. Верь слову: психическая. Намедни три пачки махры принесла». Отныне распределяет материальные ценности и созидает духовные — Теткина. Пропала Россия.

Финальный стоп-кадр : остервенелое лицо одержимой — гениальная находка Панфилова, Чуриковой, оператора Долинина.

(10) Но самую откровенную ленту о гражданской войне, «Звезды и солдаты», снял Миклош Янчо. И красные, и белые воюют у него из-за дам. Янчо так и строит картину: отряды вооруженных мужиков, давно потерявших идеологическую мотивацию, бороздят просторы среднерусской полосы в поисках самок. Постепенно отряды превращаются в неуправляемые стаи, офицеры и комиссары — в изголодавшихся самцов. Крестьянки и санитарки, раздевайся и одевайся, победителю полагается жизнеспособное потомство. Предельная условность картины лишь усугубляет ее предельную жестокость: идеология обслуживает биологию, кровавая бойня маскирует подлинные — генеалогические мотивы.

(11) Реваз приехал из Кутаиси. Мы вместе учились и два года жили в одной комнате общежития. Мать Реваза наезжала в Москву торговать, ночевала у родственников. Однажды я увидел ее взволнованной. Оказалось, у соседки по лестничной площадке арестовали шестнадцатилетнего сына. Парень попался за мелкое правонарушение, ему грозил срок. Русская мать извелась, пролила море слез и опустила руки. «Но ведь надо что-то делать! — орала маленькая грузинка на всю общагу. — Мальчику сломают жизнь!»

Сильное впечатление. Прошло семь лет, но я до сих пор помню гнев, боль, глаза и решимость: «Надо что-то делать, он выйдет оттуда другим…» Она готова была спасать даже чужого ребенка, чужого сына. Эта кавказская женщина величиной с наперсток легла бы костьми, перегрызла глотку, стала бы атаманшей. Потому что не утрачен ключевой инстинкт: гибнет мальчик, юноша, муж — рушится мировой порядок. Русская плакала.

Когда говорят о ГУЛАГе, винят исключительно власть, большевиков, НКВД. Но большевики всего лишь предложили выгодные им правила игры: социализм, распределение, кормушка, дом отдыха, доска почета. Наши женщины сами сдавали своих сыновей и мужей. «Вот стою я перед вами, простая русская баба…» — «Член правительства», самая честная, самая жуткая лента 30-х.

(12) Радио «Ретро», концерт по заявкам: «Прошу для моей мамы, которой исполняется восемьдесят пять, передать ее любимую песню „Мадам Брошкина“».

Замираю. Так и вижу, как в полумраке хрущобы вослед Пугачевой приплясывает лихая старуха, железная леди, простая русская баба: « Хо-хохо ! Хо-хо-хо !» Революция проклята, социализм упразднен, бабуля не унимается.

Не вспоминает он меня два лета, две зимы,
А вспоминает, гад, когда надо дать взаймы!

Кашне, три пачки махры, хлеб и презервативы по-прежнему выдает Теткина, то бишь Брошкина. Не стареют душой ветераны.

И на что он там живет, скажите, люди, с своею крошкою?
Купил колечко ей, купил сережки ей…

Заметьте, люди, гимн Советского Союза оскорбляет либеральный вкус, «Мадам Брошкина» не оскорбляет, нравится даже официальным лицам. Эх, совок без конца и без края.

(13) «…в свете антропологических данных следует отметить, что модель неравноправия полов является тем решением, к которому прибегают традиционные общества, чтобы обеспечить свою жизнеспособность… существование неравноправия полов в большинстве человеческих обществ, как правило, все же выражается в превосходстве мужского пола над женским»⁴.

(14) Американский журнал «Ньюсуик» обнародовал любопытные данные. Миллионерам хуже всего живется в Колумбии, их похищают. Налогоплательщикам — в Бельгии, их обдирают. Чиновникам — в Сомали, их отстреливают. Наконец, белым взрослым мужчинам хуже всего приходится в России. У них, за редким исключением, нет никакого шанса. И на что он там живет, скажите, люди? Спасибо тебе, далекий друг «Ньюсуик»!

(15) Режиссер Едзи Ямада всю жизнь снимал киносериал «Мужчине живется трудно». К 96-му году сделано 48 серий, очень популярных в Японии. Самый длинный киносериал, занесенный в Книгу рекордов Гиннесса.

Я ошеломлен: значит, желтым взрослым мужчинам тоже несладко. Нестерпимо трудно желтым мужчинам, а мы про это ничего не знаем.

Быть может, хорошо живется черным мужчинам? Быть может, им живется чуть лучше, чем желтым и белым? Я очень надеюсь на это. Черные взрослые мужчины, отомстите за нас.

(16) Поезд-экспресс Москва — Тула, дама с мобильником настаивает: «Алло! Да он русский, нормальный мужик. Будет работать, говорю!» Удовлетворенная, погружается в книгу «Мир крутых мужчин».

Пошел в буфет, от волнения выпил. Потом еще. Может, сплю?

Две незнакомые тетки(ны) в тульском магазине. Та, что постарше: «Поселила у себя. Говорю — раз так, будете ремонтировать квартиру. А какой у нас выбор? Никакого, мальчики, выбора. Денег у вас нет, значит, делаем ремонт…»

Ладно, тетка, за мальчиков ответишь.

(17) Ровно на этом месте через плечо заглядывает женщина: «Твое уязвленное самолюбие, и только».

Именно. Милая, права как никогда.

(18) Но хуже всех краснокожим! Женщина индейского племени шошон разводится с мужем, запросто выкидывая его вещи из вигвама. Ну куда он пойдет?

(19) Макс Вебер предсказал опасную тенденцию социализма: ослабление внимания к производству и, напротив, преувеличенный уклон в сторону распределения, приводящий к нищенскому снабжению. Само понятие «снабжение» имеет внеэкономический характер, подразумевая дары, подачки по произволу властей. Политические максимы социализма несовместимы с сугубо экономической категорией «доход» (прибыль). Внедрение в жизнь этих максим должно было, по замыслу теоретиков социализма, вытеснить такие важные ориентиры деятельности, как личные интересы, от которых прямо зависит поведенческая готовность, мотивация и характер действий.

(20) «Начало» — штука, посильнее «Фауста». Паша Строганова — повзрослевшая Таня. Инквизиция судит Пашу за то, что она полезла не в свое дело. «Жанна Теткина, ты сражалась в мужском платье… Согласна ли ты подчиниться Церкви?» — «Нет. Вам, моим судьям, я не подчинюсь». Сознавал ли Глеб Панфилов, какие архетипы коллективного бессознательного воспроизводит?!

За что боролась в гражданскую Паша Теткина? За эмансипированную жизнь. Теперь она преследует женатого Аркадия. «Девушка, вы уже два часа за мной ходите!» Верно, эта не отпустит. Эта без тормозов. «Так вы в браке? Любите свою жену? Ха-ха ».

Производство окончательно вытеснено распределением. Аркадием манипулируют, его перераспределяют Теткина с Брошкиной. «А я всего лорда Байрона читал!» — других козырей у парня нет.

«Желаете пройти? Проходите. Вот пресса, почитайте. Хотите кофе? Это бодрит. — И гениальное: — Ну, ухаживайте, ухаживайте за мной. Смелей, смелей, до краев. За то, чтобы жизнь была полной и радостной! Дичь можно руками».

(21) «Во время его европейского путешествия с А.Сусловой та неожиданно изменила ему с неким испанцем, о котором известно только, что звали его Сальвадор… Этот тяжкий эпизод, который, согласно мнению Померанца, Достоевский пережил не только как предательство возлюбленной, а как столкновение двух культур — европейской и русской, — повлек за собой у писателя стихийную выработку нового «антикрасноречия» — в языке и в миропонимании… На протяжении последующих десяти лет становление новой прозы Достоевского «судорогой ненависти» защищено от каких-либо европейских норм и приличий»⁵.

Верно. Культурные влияния, «книга, которая меня перепахала» — интеллигентский вздор, призванный укрепить статус интеллектуального труда. Не книга перепахала — прощелыга Сальвадор сделал-таки эту отвратительную Суслову, с которой и начались все наши неприятности.

(22) «…Мы еще жили в Доме Искусств. Вдруг Осип Эмильевич прибегает с Надей, а на заду у него вот так вот угол вырван из штанов, и торжествующе говорит: „У меня есть деньги. Я пойду, и вы пойдете с нами, и куплю себе брюки“. Да, и держит шапку так — на заде. Я: „Осип Эмильевич, дайте я вам зашью штаны, тогда мы пойдем, и не нужно будет на заду шапку держать“. И тут Надя властно: „Нет, я не позволю. Что это ты выдумала. Мы пойдем…“ Осип Эмильевич: „Раз она не хочет, я пойду так…“ Ну да, Надя же сказала: „Нет, ни в коем случае…“ Она была очень балованная и вздорная девчонка… Боялась, что он узнает, что можно зашивать (курсив мой. — И.М.). Вот это ей не нравилось»⁶.

Осип Эмильевич Мандельштам — великий поэт и прозаик. Участь его незавидна.

Надежда Яковлевна Мандельштам — кумир либеральной интеллигенции. Подарила миру проникновенные мемуары о трагической судьбе Осипа Эмильевича.

(23) Вот, кино: жест, интонация, ритм. Мне объясняют: но он же дурак, твой режиссер. Пускай дурак, очень подходяще. Но смотрите: жест, интонация, ритм. Все, как полагается.

Размечтался! Дураков нет. Нет и кино.

(24) Конечно, я бы хотел жениться на дочери французского посла, лучше на внучке. Но если бы они действительно выбрали меня и стали обе, на коленях, просить моей руки, я был бы вынужден отказать. В самых резких выражениях. Например, так: «Мадам Икс, мадемуазель Игрек, встаньте с колен, это невозможно. (Покорно встают. Рыдая, отряхиваются. О, эта европейская чистоплотность!) Видите ли, римское право, безусловным сторонником которого я являюсь, полагало за общественное благо браки между представителями одной и той же социальной среды. Так, вплоть до 445 года до н.э. оно запрещало браки между патрициями и плебеями, а вплоть до 18-го года до н.э. — браки между свободными и вольноотпущенными. Конечно, это не спасло Рим, зато сохранило счастье и душевный покой миллионов его граждан. Принцип же позитивного права, исповедуемого Вами, полностью соответствует мифу индивидуализма, который усердно культивируется в современном либеральном государстве и утверждает, что индивид имеет право на неограниченную свободу и, более того, сплошь и рядом этой свободой пользуется. Однако на деле никто не готов расстаться с групповыми привилегиями, предать групповые интересы. Мадам, мадемуазель, вы переоцениваете социальную значимость Вашей любви ко мне. Не все — любовь, дипкорпус наших государств будет сконфужен. Дамы, расстанемтесь друзьями. Сестры, обнимите меня!» (Снова слезы. Объятия, полный фурор!)

Будь я сыном наркома, не задумываясь, поменял бы всех наших женщин на двух юных француженок. И я не боюсь в этом сознаться! Кто бросит в меня камень? Родина, только в этом я виноват перед тобой, только в этом.

(25) В конце 80-х Александр Сокуров открыл эпоху новой искренности. Он предположил, что выживаемость человека определяется объемом записной книжки, количеством телефонов, по которым можно позвонить одиноким вечером.

Конечно, налицо сублимация религиозного инстинкта. Как всегда, Сокуров блестяще претворил в чувственный образ отвлеченную метафизику. Его «книжка» — своего рода святцы, где собраны координаты людей, которым в трудную минуту можно излить душу, испросив духовной помощи. Вместо традиционной молитвы — электромагнитные вибрации. Вместо канонического ритуала — АТС.

Человек исключительно тонкой душевной организации, Сокуров понимает: крайности урбанизированного быта желательно нейтрализовать. В России, где революция — обычное дело, где быт не налажен, а городская среда и подлинно городская психология — редкость, совсем нетрудно подключиться к богатой антиурбанистической традиции, создав тем самым иллюзию духовного прыжка и преодоления пустоты, характерной для городской массовой культуры: «Сыны, оставившие прах отцов, построили город, изменили наименование сынов на человек, чтобы ничего не напоминало о смерти, об умерших отцах. Город должен быть вечным брачным пиром, на котором слово, переставшее быть делом, стало орудием увеселения, забавы, как и все другие искусства» (Н.Федоров).

Творчество Сокурова — документация негородского сознания, представленного в нашем отечестве поистине выдающимися художниками. Сологуб, Платонов, Сокуров — три гения постдворянской культуры. Все они мучаются одной и той же проблемой: как, оставаясь на территории пугающего Города, сохранить самообладание? Как, утратив непосредственность религиозного чувства, преодолеть ужас биологического конца? Отсюда интерес к телу, а значит, страх перед тлением, завороженность (замороченность) смертью.

Кто-то остроумно заметил: страх смерти в России придумал Лев Толстой. И понятно — почему он. Толстой мечтал опроститься, отвергнув Церковь с ее ритуалами, высокую культуру и дворянский уклад. Место разрыва социальной ткани неизбежно заполняется ужасом. Напротив, социально однородное сознание защищено системой устойчивых ритуалов.

Поразительная картина братьев Куэй Institute Benjamenta — с подзаголовком «Этот сон и называется человеческой жизнью» — напомнила мне гениальный сокуровский «Камень»: порог, черно-белое мерцание, смерть. Однако стилизованная в духе немецкого экспрессионизма работа братьев словно берет на себя ритуальную функцию, блокируя страх, оставляя тайну и высоту. У братьев смерть приходит, сопровождаемая всем великолепием австро-германского декаданса, давно выродившегося в масскульт, в набор общедоступных клише.

В «Камне», как часто бывает у Сокурова, трансцендентное чередуется с тривиальным. Это легко объяснимо. Если все продано, если все тираж и масскульт, остается уповать на индивидуальный опыт, на личную чувствительность, отказываясь от внятного, системного киноязыка и аттракционов.

У братьев Куэй смерть ослепительна: прожектора из-под купола, контрастная игра света и тени, выразительная пластика почти эфирных существ. У Сокурова человек жалок и одинок даже в смерти: осветители-лимитчики пьют вторую неделю. Мать сыра-земля да надгробный камень. Никакого тебе доктора Калигари и ритуала, сберегающего наше спокойствие, возвращающего нам мужество жить.

(26) Жозеф де Местр, путешествуя по России в первой половине девятнадцатого столетия: «Уже достоверно, что богатые купцы из крепостных (а именно здесь опасность) вели странные разговоры с моими слугами. Владелец нашего дома, принадлежащий именно к этому сословию, совсем недавно до небес превозносил моему камердинеру прочитанную им „Римскую историю“, каковая, к сожалению, издана по-русски … Он уже воображает себя плебейским консулом, отнюдь не думая о тех рабах, которых так много было у римлян и которых использовали как вечных животных» (курсив мой. — И.М.)⁷.

Революция, контрреволюционный террор 30-х, советское барство, советское рабство и советский абсурд были предсказаны мыслящим французом в одном (!) абзаце, за столетие до! Почему же и сегодня неутомимо толкуют о загадочной русской душе и большевистской чуме? Разве не случилось с Россией, ее народом, ее элитой, ее кинематографом ровно то, что должно было случиться в соответствии с объективным, вполне рациональным законом социальной жизни?

(27) «Хрусталев, машину!» — гениальное отображение нового поместного быта. Позднесталинская эпоха вместе с имперским дискурсом реанимировала идею дворянского уклада. Понавезли антиквариата, по книжкам обучились жеманству. Однако вместо императора вышел подозрительный и обидчивый домашний (кремлевский) деспот, вместо аристократов — претенциозные капризули. И тот, и другие поразительно напоминают героев «Мелкого беса». (Кто чаще сплюнет?)

«Над Передоновым неотступно господствовали навязчивые представления о преследовании и ужасали его. Он все более погружался в мир диких грез. […] Писал доносы не только на людей, но и на карточных дам». «…он ломал и портил вещи, рубил топором, резал ножом, срубал деревья в саду, чтобы не выглядывал из-за них соглядатай». "Передонов был уверен, что за дверью стоит и ждет валет и что у валета есть какая-то сила и власть, вроде как у городового: может куда-то отвести, в какой-то страшный участок. […]

Вертлявые мальчишки-восьмерки дразнили Передонова, — это были оборотни-гимназисты. Недотыкомка из-под стола хрюкала, смеючись на забавы этих восьмерок. Передонов со злобою думал, что к какому-нибудь начальнику недотыкомка не посмела бы забраться. «Не пустят, небось, — завистливо думал он, — лакеи швабрами заколошматят».

Вот основная претензия советского дворянства к имперской власти. Казалось, что « какого-нибудь начальника» (Сталин? ЦэКа?) надежно охраняет бдительная челядь. Завистливое дворянство не подозревало, что всех нелегитимных, преодолевших социальную иерархию начальников достают одни и те же лохматые черти, которых сами же они и сочинили. Шваброй не отобьешься.

(28) Ключевая линия «Мелкого беса» — взаимоотношения Людмилочки с подростком Сашей Пыльниковым.

«Самый лучший возраст для мальчиков, — говорила Людмила, — четырнадцать — пятнадцать лет. Еще он ничего не может и не понимает по-настоящему, а уже все предчувствует, решительно все».

Так вот чего они от нас хотят! Вот почему «мальчик» — самое популярное слово в лексиконе современных дам. «Мальчик» звучит у них точно заклинание: будь слабым, беспомощным, отдай свои волю, душу и покорись. Такое соотношение сил разжигает сладострастные мечты.

(29) Жанна д’Арк, Паша Строганова — самозванки. Режиссер, которого играет Юрий Клепиков, недаром гоняется за Пашей, предпочитая ее актрисам-профи. Он понимает, какой могучий социальный феномен олицетворяет простая фабричная девчонка — цель, средство и движущая сила социалистической экономики.

В обществе распределения Паша Теткина — субъект власти. В обществе распределения — впервые в мировой истории — взрослый мужчина низведен до положения приживалы.
— Паш, давай торшер купим и шубу?
— Сокол ты мой!
— Подчинишься ли Церкви?
— Нет, не подчинюсь.

(30) Обгоняю женщин средних лет. «Ну и что он?» — «Я тебе говорю, ответит по полной программе…»

Боже, опять. Кто этот «он» — муж, сын, отец, любовник, племянник? Все равно, ответит. По полной. Кому? Не выдержал, обернулся. Вот этой ответит. Жене, дочери, матери, женщине. Си-ильная. Пожалуй, в довершение она его отлупит. Съездит по морде или в пах. Помните, как тетка-завуч бьет и душит учителя в «Астеническом синдроме»? Не помните?! А вы пересмотрите. Жизненно, смешно.

Но, может, по морде — это теперь короткая программа или обязательная, как в фигурном катании. «Школа», одним словом. А «по полной» — это какие-то новые вещи, изысканное глумление. Мужчины, получившие «по полной», никому никогда не рассказывают об этом. Стыдно. Мучительно.

Почему молчат правозащитники? Лига наций приняла «полную программу» в первом чтении.

(31) Поезд-экспресс Тула — Москва. Напротив меня — отец шестидесяти лет и дочь тридцати пяти. Он тульский пенсионер, она давно и успешно занимается бизнесом в Польше, где живет, естественно, «с мальчиком». Всю дорогу переводила папе с английского бульварный журнал из жизни звезд.

«Вот, смотри, очень интересно, — затрепетала возле Чехова. — У Мадонны первый ребенок от бомжа. То есть раньше он жил в дорогих отелях, но потом все профукал и стал бездомным, а Мадонна — миллионершей. Ну, это показательная история… Так вот, чтобы ребенок мог видеться с папашей, Мадонна купила бомжу магазинчик. Нет, ты представляешь!» «Я всегда знал, что она дрянь! — неожиданно выдал пенсионер, глядя в туманную даль. — Некому ее прибить, эту дрянь…» — повторял он как заведенный до самого Подольска.

На московском перроне я угостил его хорошими сигаретами. Мы расстались друзьями.

(32) Читатель, чего испугался? Нервничаешь. Дело житейское: свободный рынок, в самом дальнем углу которого я со своим товаром. Мужской шовинизм, защита прав белых взрослых мужчин, мальчиков и стариков — это золотые прииски. ТАИС-2 — жанровая вещь. Женская тема (впрочем, как и тело) по-прежнему хорошо продается. СМИ, дайте мне обнародовать свою платформу. Обещаю нешуточные проценты с прибыли. Думаю, благоразумные женщины присоединятся.

(33) Киноман! Этот текст выполнен по законам дистанционного монтажа. Стыжусь, не смотрел фильмов Артавазда Пелешяна, но зато изучал открытые им законы. По-настоящему меня интересуют лишь хитроумные семиотические штучки.

(34) Помню праздничную анкету. Кинематографисты делились, какие женщины им нравятся, фантазировали. Ответы были пикантные, кокетливые, неприличные. Но я затвердил реплику иного рода, от Сергея Сельянова. «Ребята, — сказал он, — я люблю свою жену, которая мне, кроме прочего, нравится».

Все, разговор окончен. А как еще публично отвечать на подобный вопрос? Любой другой ответ попросту подставляет (компрометирует) супругу, любовницу или подругу жизни.

Это мужской жест. Когда Сельянов добился определенных успехов в качестве продюсера, первым делом я припомнил его вариант. Думаю, у нас есть шанс. Хотя все очень запущено. Те, кто надеется и дальше ваять неокупаемые, зависящие от государственных подачек авторские блокбастеры, поклоняются идолу социалистического снабжения. Я им не сочувствую. Все это — инфантилизм, подростковое томление.

Женщины помогают разобраться в себе.

(35) «Ты знаешь, Аркаша, я буду артисткой, великой артисткой. Не веришь? А ты верь мне. Верь, мой миленький, верь, мой мальчик!»

Что-о ?! Какой он тебе мальчик? Ему за тридцать, у него лысая голова, дочка, жена, бессмысленная работа. Дура.

«Дайте крест, дайте мне крест», — Жанна Теткина на костре. Еще одна роль? Еще одна роль.

(36) Думаю, критик не должен покрывать фильм дискурсом, политическим или научным. Критик обязан относиться к фильму как к личному делу. К тому, что происходит на соседней скамейке. Не нравится — подсказать, поправить, переснять. Фильм — это то, что мы все уже знаем, но пока боимся сказать вслух. Живое дело, не Беккет, Бродский, Симона де Бовуар.

А режиссер, напротив, должен относиться к фильму как к делу общественному. Не морщиться, не брезговать, когда критик бьет его по рукам со словами: «Врете! Это не реальность, данная нам в ощущении, это ваши подростковые комплексы».

И продюсеры, и власть имущие, и зрители тоже обязаны повзрослеть. Не стыдно? Вон, дамы с мобильниками перешептываются, распределяют мальчикам трудовую повинность: один будет делать плохое кино, другой — финансировать, третий — смотреть.

(37) Главным событием великой панфиловской ленты «Прошу слова» является гибель мальчика. Елизавета Уварова воплощает принцип социалистического распределения. Поэтому ее сын гибнет: мужчине давно нет места в мире, где личные качества, личные интересы, личная воля поставлены в зависимость от первобытной озлобленности коллектива, поклонившегося языческому хаосу.

Андрей Тарковский назвал фильм «Прошу слова» ужасным. Но вся экспортная тарковская эгоцентрика, эффектная и мастеровитая, не стоит одной безжалостной фрески Панфилова.

Впрочем, тема готовилась еще в «Начале», где героиня Валентины Теличкиной обращается с малолетним сыном, как с проказливой шавкой: «А ну, иди сюда! Весь в отца… Стань в угол. И не лыбься».

(38) «Член правительства» — самая точная лента 30-х. Вера Марецкая гениально показывает перерождение крестьянки в демоницу.

Для того чтобы подчинить мужчин своей воле, бабы во главе с председательшей постановили: не давать! На сходке в сельсовете натурально беснуется румяная молодуха, попавшая под влияние героини.

Сама героиня запросто разлучает и женит. «Да как же это можно, без попа?» — удивляются люди. «Без попа, говоришь? А я чем хуже?!» Сцена лжевенчания открывает в советской системе гораздо больше, чем тысячи исторических трудов, написанных в позитивистском ключе. Глаза Марецкой горят таким неуемным огнем, что не приходится сомневаться: актриса не «играет» по Станиславскому, а воспроизводит подлинную психологическую реальность Советской страны.

(39) «Ветер шевелил обои. […] „Соглядатай прячется там, за этими обоями, — думал Передонов. — Злые люди! […] Недаром они наложили обои на стену так неровно, так плохо, что за них мог влезть и прятаться злодей, изворотливый, плоский и терпеливый. Ведь были и раньше такие примеры“».

Нет, раньше таких примеров не было. Никогда еще в истории мировых цивилизаций не возникало такой сословной размазни, такого смешения социальных групп и каст. Впрочем, Передонов имеет в виду Полония, которого Гамлет заколол за шторкой. Дурак дураком, а гра-амотный.

(40) «Почему НЛО чаще всего приземляются в Воронежской области?» — тема „Независимого расследования“ Николая Николаева, сегодня вечером на ОРТ».

А почему НЛО никак не решатся бомбить рассадник кретинизма — останкинские аппаратные? Жизнерадостные фантазеры из телевизора достали. Вот уже не смотрю ничего, кроме «Иванушек International» и футбола, но одна мысль о том, что фантазеры есть и готовят новые, хорошо проплаченные независимые расследования, угнетает.

(41) Правительству Российской Федерации.

Реформы нужно начинать с того, чтобы отбирать у дам мобильные телефоны — на пляже, в магазине, ресторане, везде. Вот мой план: отряды спецназа внезапно конфискуют мобильники. Едва операция будет завершена, Россия возродится, а НАТО сделает заявление о превентивной капитуляции.

(42) Хабалка с распальцовкой.

(43) Беда России — власть авторитета, а не закона или хотя бы здравого смысла. Один известный писатель заметил: «Русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Закивали: о да, о да. Поддакивают без малого два столетия.

Интересное дело! Для кого это — бессмысленный? Для бунтовщиков — напротив. Бунтовщики, по определению, самый осмысленный субъект бунта. Получают моральное и, если повезет, материальное удовлетворение.

Внимание: свои групповые интересы есть даже у известных писателей. Беспощадный — ближе к истине, но это надиктовал страх, вполне извинимое шкурное чувство. Главная опасность для России — не внешняя агрессия, не бунт, а иррациональное, ничем не обеспеченное благодушие элиты. Самоуверенность, воспроизводимая из века в век.

Смотрите, грамотные опять стали навытяжку. Грамотные, вольно. Все (с придыханием): «Как можно-с !» Говорю: вольно. Все (упадая ниц): « Пу-ушкин !»

Кто это — Пушкин?

(44) В конце 80-х Александр Сокуров заметил: пускай, дескать, Россия станет парком, заповедником. Вообще-то, пускай, только кто же позволит? А вдруг Антанта предъявит территориальные претензии? Все стремятся жить в заповеднике: воздух, вода, душа. Но получается лишь у зубров и больших художников. Что, впрочем, одно и то же.

(45) Большой город неприятен, но в целом устроен разумно. Поэтому как форма социальной организации он не отмирает, а развивается. В большом городе одновременно существуют: телефон, канализация (что удобно!), бордель, мастерская и храм. Все же есть некоторая свобода выбора. Город и рассчитан на вменяемого, внутренне свободного человека. От борделя до храма — перейти улицу. Городского человека такая плотность пространства не оскорбляет, а утешает.

(46) Я не ставлю под сомнение социопсихологическую точность «Хрусталева», я возражаю тем, кто, идентифицируя себя в качестве субъектов его мира, выдает этот мир за подлинный, благородно противостоящий бессмысленному, чумазому крестьяно-пролетарскому совку.

Но это неправда. Хрусталевские дворяне — такие же ряженые самозванцы, как и лжеимператор Иосиф.

«Уже Передонов начал считать себя тайным преступником. Он вообразил, что еще со студенческих лет состоит под полицейским надзором. Потому-то, соображал он, за ним и следят. Это и ужасало, и надмевало его» (курсив мой. — И.М.).

(47) Из-за бугра наступает феминистская критика. В ней неприятно все: и то, что наступает, и то, что из-за бугра. А вот вам антифеминистская интерпретация «Ведьмы из Блэра». Посмотрел с изрядным опозданием, только что. Восхищен.

Конечно, в лесу, за кадром никакой такой ведьмы нет. Ведьма — девчонка-киношница. В конце повинилась, дескать, всегда поступала по-своему и наломала дров. Простите, добрые люди!

Да уж, подруга, накуролесила. Заманила в лес придурковатых парней и заморочила по полной программе. Не выпускала камеру ни на секунду: только смерть разлучила ее с железякой.

С упорством маниака дожидался, когда же ребята и девица полюбят друг друга. Я сторонник моногамного гетеросексуального брака, но здесь был согласен на все, на любую конфигурацию, любые безобразия. Однако девица оказалась не испорчена ничем человеческим. О, как хотелось ей славы, власти, Каннской лестницы и чтобы поклонники жевали ковровую дорожку от неразделенной ею любви.

(48) Погибший в нынешнем году свердловский поэт Борис Рыжий написал тонкое стихотворение о юношеской любви. Лирический герой вспоминает «последний ряд в кинотеатре», «волненье девичьей груди» и подобные милые глупости. Финал чудесен:

Всплывет ненужная деталь:
— Прочти-ка Одена, Бориска…
Обыкновенная садистка!
И сразу прошлого не жаль.

Читатель, можешь ли вообразить мой восторг? Я бился в истерике, подключившись к мужскому коллективному бессознательному. О, как это знакомо: ты молод и ненасытен, тебе не нужно ничего, кроме нее, ни великого, ни смешного, ничего. Страшно представить, насколько высоко возносит женщину мужчина в такие минуты. И все в ней так бесподобно, все бесконечно волнует, и через нее, недостижимую в своей доступности, как через Другого, с тобою говорит Бог. Рядом, всего в нескольких движениях — зачатие новой жизни. Ты этого еще не хочешь, ты принял меры, но близость чуда все равно заставляет нервничать и трепетать.

Итак, религиозный экстаз: восторг, предвкушение, тайна. И вдруг: « Прочти-ка Одена… О-о, Анатолий Васильев! А тебе нравится Сокуров?»

Стоп. До этой секунды мне нравилась ты. Я любил тебя больше жизни. Мечтал никогда не выпускать из объятий. Но ты развита не по годам. Слушай, детка. Я знаю много хороших стихов. Вот тебе Бродский. Вот тебе Слуцкий. Вот Поль Элюар по-французски и Назым Хикмет на йоркширском диалекте.

Даже спустя полтора десятка лет такое вспоминаешь с отвращением. Бесцельно прожитые минуты. Жизнь не удалась.

(49) В электричке Москва-Тула две симпатичные девушки читают «Замок» и «Оливера Твиста». Взамен хочется вручить девушкам карты, водку и сигареты. Для укрепления нравственности.

(50) Усердно подражающий Тому Джонсу и Энгельберту Хампердинку Александр Серов в шлягере «Ты меня любишь» употребил в рифму к слову «разденешься» — «вечный сюжет роденовский». Ну что за поэт со столь изощренной рефлексией: созерцая обнаженную даму, воображает каменную скульптуру? Оказалось, не поэт — поэтесса. Все стало на места.

Это не пустые придирки. Текст манифестирует, иначе не скажешь, стиль мышления образованной дамы. Она и раздевается лишь затем, чтобы с загадочной улыбкой порассуждать про экспрессию у Родена, почитать из Одена, посплетничать о влиянии арт-хауса на «Даун Хауса».

Милый, ты уже собираешься? Да, родная, что-то я сегодня не в форме. А сам в бордель, к проституткам. Но и там — о ужас — вначале требуют Делеза, Гваттари, Дерриду и только потом разрешают одеться и заплатить.

Неуверенно качаю права: «А это?..» «Чего еще?» — в голосе такой металл, такая непреклонность, что не нахожу ничего лучшего, как предложить за отдельную плату обсуждение новой книги Валерия Подороги. «Скучаю я от этой аналитической антропологии», — бросает она, сплевывая семечки через плечо, прямо в неразобранный альков.

Ну, извините, я думал — бордель, продажная любовь, танцы на столе с распущенными волосами. «Мужик, ты в каком веке живешь? В каменном?» Я думал по старинке, без затей. «Ладно, остановимся на концептуалистах. Но это будет стоить дороже». Спасибо, нет-нет. Возвращаюсь. Моя — все больше о Родене, зато бесплатно. Если будет настроение, еще и покормит.

(51) Иные пытливые дамы завершают свой духовный поиск вопросом: а почему это женщине нельзя в алтарь?

Нельзя. Потому что. Замолчи.

(52) ТАИС вызвало бурную реакцию. Одна знакомая даже обиделась: «Зачем ты обо мне разболтал?» «То есть?» «Ну, говорила тебе, что я… в общем, эта». «Милая, — ответил твердо, — ты выразилась менее изысканно: я — шлюха». Гневно возопила: «Нет, я сказала именно — эта». «Но ты же хорошо воспитана, ты и сейчас не решаешься произнести «эту» вслух. В ТАИС написано не про тебя».

Словом, семь городов спорили о Гомере. Семьдесят семь тысяч женщин (не больше, конечно) спорят о том, кто из них самая бесстрашная. В смысле — «эта», вы понимаете. Чтобы положить конец домыслам и самозванству, публично заявляю: глава номер тридцать из ТАИС выдумана, признания не было.

А вы что вообразили? Стану я встречаться с этими, с плохими.

(53) «Я сжечь ее хотел, колдунью злую» — эпиграф к «Мелкому бесу». Как тонко замечено: хотел, но не сжег. В результате имеем: Октябрьский переворот, мадам Теткину, мадам Брошкину, хо-хохо и много сопутствующих проблем.

А надо было сделать, как хотел. Пепел захоронить на правах радиоактивных отходов.

(54) В фильмах Сокурова женский мир заведомо ущербен. Как человек предельной, почти звериной интуиции Сокуров знает опасность женского мира в ситуации утраты контроля над ним. Сокуров бежит из храма, потому что женщина уже в алтаре: не только рожает, но венчает и наказывает. («Стань в угол. И не лыбься».)

(55) В «Манон Леско» есть грозное предупреждение, напугавшее даже легкомысленных французов: «Девица была так хороша собой, что могла бы в одиночку возродить язычество».

Еще немного макс фактор от лореаль париж — и мир содрогнется. Еще чуть-чуть поработать над улыбкой, прической и нижним бельем.

(56) Мораль

Все. На смену недолгому периоду новой искренности идет продолжительный период старого доброго цинизма. Черный, суровый хлеб правды больше не выпекают: ТАИС-2 не будет иметь продолжения. Кушай румяный каравай социального оптимизма с повидлом политкорректности, выковыривай изюм. Ты не верил мне, ворчал, что сгущаю краски, ищу дешевой популярности. Что же, скоро ты получишь от меня порцию сбалансированных кинообзоров. Ничто не оскорбит твой вкус, никакая дешевая крайность. Отфильтрую, обсахарю, прожую. Пожалуй, под давлением общественности Паша Строганова, Таня Теткина еще предстанут у меня мадоннами, чистыми и непорочными цветками. Тогда скажут: он одумался, он наш. Читатель, мы еще пожмем друг другу руки, обнимемся, расцелуемся, если ты — ж.р.

Но в душе, в глубине будет нестерпимо стыдно. Потому что мир — не повидло и не изюм. Об этом следует сказать без обиняков и политкорректных выкрутасов. Шопотом. В лицо. До встречи.

¹ См.: М а н ц о в Игорь. Таинство исповеди. — «Искусство кино», 2001, № 1. — Прим. ред.
² На мой непросвещенный вкус, самая проницательная строка нашей послевоенной поэзии.
³ Р у л а н Н. Юридическая антропология. М., 2000, с. 254.
⁴ Там же, с. 268-269.
⁵ О б о л е н с к а я С. Русские и европейцы. Поиски русской национальной идентичности у Достоевского. — В сб.: «Одиссей. Человек в истории. 1998». М., 1999, с. 286.
⁶ «Он собрал нас всех и прочел…» — Осип Мандельштам в воспоминаниях Василисы Шкловской-Корди ". — "Книжное обозрение «Ex libris НГ», 17 мая 2001 г., с. 3.
7 Д е М е с т р Жозеф. Петербургские письма. СПб., 1995, с. 124.