В бытовом измерении. «101-й километр», режиссер Леонид Марягин

«101-й километр»

Автор сценария и режиссер Л.Марягин
Оператор Ю.Невский
Художник М.Нижинский
Звукооператор Р.Собинов
В ролях: П.Федоров, О.Жуков, Л.Шатило, Е.Косырев,
Г.Сотникова, О.Литвинова, С.Каплунов, Д.Кравцов и другие
«Жанр» («Мосфильм»), Министерство культуры РФ
Россия
2001

Не так давно в какой-то унылой телевизионной дискуссии один из историков обронил фразу, на которую, кажется, и сам не обратил внимания, не говоря о прочих присутствующих: «На самом деле реальная революция случилась в 53-м, только ее никто не заметил…» Историк был по-своему прав, хотя отсчет послесталинской России принято вести с события спектакулярного, сенсационного, всемирно-исторического, как говорится, свершившегося тремя годами позже. Еще бы, ХХ съезд, доклад Хрущева, культ личности и его преодоление… «И примкнувший к ним Шепилов»…

А в 53-м… Ну, умер товарищ Сталин; ну, хотели по-хорошему, всем классом проводить в последний путь — не пустили; ну, расстреляли товарища Берию как шпиона и совратителя невинных девиц; ну, прикрыли дело врачей-отравителей; ну, отменили уже расчисленный по минуточкам советский Холокост; ну, Климент Ефремыч амнистию уголовникам пожаловал; ну, появились какие-то застенчивые и невесть кому адресованные статьи в «Правде» о культе личности, который, оказывается, не одобрял Маркс, а уж Ленин и подавно… И все это только лишь за полгода.

А жизнь — повседневная, будничная — текла, как и раньше. История, как всегда, творилась в столицах, в эмпиреях, или, как говорил один из тогдашних современников, в «импереях» — вниз, к народу, к населению не опускаясь. Народ же, вопреки всем и всяческим идеологемам, по-прежнему струившимся из репродукторов и со страниц бесчисленных «правд» (напомню родившимся позже, что телевидение еще только начиналось), жил как жил, не замечая, не слыша, не видя, не обращая внимания на мелкие и ничтожные с виду происшествия, как бы не связанные между собой.

А между тем в обыденной этой жизни происходила незаметная революция, последствия которой стали очевидными много позже начала 50-х. Пожалуй, лишь сегодня мы начинаем осознавать, что к чему. На протяжении 90-х появилось по меньшей мере полдесятка фильмов о зиме и лете 53-го: «Холодное лето пятьдесят третьего…» Александра Прошкина, «Похороны Сталина» Евгения Евтушенко, «Путешествие товарища Сталина в Африку» Ираклия Квирикадзе, «Железный занавес» Саввы Кулиша, «Барак» Валерия Огородникова, «Хрусталев, машину!» Алексея Германа, теперь вот — «101-й километр» Леонида Марягина.

Разумеется, я не сравниваю эти фильмы ни в плане жанровом, ни в плане иерархическом. Замечу лишь, что они нескрываемо, а порой и просто вызывающе автобиографичны; авторы их, за редким исключением, — последние очевидцы событий. Пройдет еще несколько лет, и те, кто придет за ними, уже не смогут извлечь этот мир из собственного сознания и подсознания.

Героя «101-го километра» зовут Леня, и, судя по всему, его родители тоже выступают под именами подлинными — отца и матери режиссера. Дотошно и натуралистически самодостаточно выстраивается в фильме вся нехитрая декорация российской обыденной жизни в ста одном километре от Москвы. И на затрапезной, узнаваемой сцене провинциального пространства и времени разворачивается драма великого исторического слома.

В самом деле, еще не успели остыть новые мощи в мавзолее, а уже старшеклассник Леня бросает в лицо вербующему его гэбисту, что не Павлик он Морозов и доносить на родного отца не станет, а верноподданное сочинение в прошлом году он сочинил, потому что так полагается, не более того. Одноклассник героя на уроке литературы вдруг начинает сомневаться в чем-то политически банальном и никаким сомнениям не подлежащем… Знакомый рецидивист, пахан городка на сто первом километре от столицы, в котором не то чтобы угадывается, просто просвечивает Орехово-Зуево, ничтоже сумняшеся вслух называет почившего вождя Иоськой… А ссыльный литератор, отец старшеклассника Лени, объясняет первенцу, что бежать ему надо с этого километра к черту3f на рога, в Донецк, в Краматорск, как-то не принимая в расчет ни паспорт с не отмененной до сих пор пропиской, ни приписное свидетельство в военкомате…u1040? тот же Леня бредет в расстроенных чувствах домой мимо теток на лавочках и всего пролетарского народонаселения, держа на виду пистолет системы «Вальтер», если не ошибаюсь, в идентификации давней трофейной модели… И вообще население этой территории ведет себя так, будто советская власть и родная коммунистическая партия находятся не в сотне километров отсюда, а за семью морями в той самой Америке, радиопередачи из которой, судя по всему, тайно слушают по ночам и в этом городишке…

За всем этим — внимательное, подробное, въедливое описание быта, обыденности, антропологии повседневной жизни русской провинции первой половины 50-х годов. И можно только поражаться зрительной памяти режиссера, носившего в себе эти подробности, эту давно сложившуюся в целое мозаику своего отрочества и юности. Разумеется, художественная организация личных воспоминаний наверняка имела место. При этом Марягин живописует провинциальный быт эпохи без тени брезгливого этнографизма по отношению к чуждому его европейскому взгляду экзотическому племени одного из островков архипелага ГУЛАГ. Напротив, он видит все это изнутри, на уровне мирного и даже застенчивого диалога этой реальности с одним из тех, кто в ней родился, в ней укоренен, из нее ищет выход…

Надо сказать, что картина эта для Марягина глубоко не случайна. Не только потому, что прозрачно автобиографична. Весь марягинский кинематограф, за небольшим исключением (я имею в виду две политические ленты перестроечных лет — «Враг народа Бухарин» и особенно «Троцкий», поставленные словно другим режиссером, да простит меня Леонид Георгиевич, это не в обиду сказано, это всего лишь констатация), прописан именно в этом социально-психологическом регионе — в русской провинции двух последующих за 1953 годом десятилетий. И вне зависимости от того, насколько духоподъемны были сюжеты его фильмов, движущийся фон их, среда обитания героев, сама материя бытия были родом из этих же мест, не слишком изменившихся за минувшие годы.

Марягинские ленты, когда их смотришь по одиночке, как-то не складываются в целостность, в кинематограф, в биографию. Нет, Марягина критика не ругала, большей частью даже хвалила, но скорее за отдельные, идейно-тематические габариты: вот это про рабочий класс, молодец, а это на морально-этическую тему, очень хорошо, а это про тружеников воздушных трасс, просто прекрасно… Так что режиссеру, в общем, повезло родиться в кинематографе вовремя: начни он работать на пять лет раньше, его картины прошли бы по разряду «бескрылого бытописательства» чего-то там «приземленного» (была такая терминология, это я опять для тех, кому выпало великое благо позднего рождения, говоря словами Гельмута Коля). Но в 70-е годы советское кино комсомольской романтикой уже объелось, идеологический организм настоятельно требовал реализма. Особенно на телевидении, которым Марягин, в отличие от многих своих коллег, отнюдь не брезговал, понимая, что натуралистическая телевизионная пластика, а точнее сказать, почти полное отсутствие какой-либо пластики как нельзя лучше придется впору его темпераменту, его зоркости, его чуткости к великому множеству цветовых оттенков серости, из которых складывался цвет повседневной жизни провинциальной России.

Так что, говоря самую малость высокопарно, Марягин был внутренне готов к живописанию той «хмурой весны» и «хмурого лета» 53-го года, которые он носил в своей памяти, не расплескивая, не разменивая в течение всей своей режиссерской жизни и уж наверняка в последние полтора десятка лет, когда памяти этой уже можно было позволить выйти на поверхность, проявиться на экране. Он ждал своего часа.

И не так уж он прост, этот марягинский реализм. Хотя, видит Бог, я все-таки не поклонник кичеватых визуальных цитат из «Книги о вкусной и здоровой пище», заменявшей в ту пору и Священное Писание, и просто утопию в ее соблазнительно гастрономическом образе. После войны страна еще долго голодала. Теоретически я улавливаю смысл и задачу этих вкраплений, но на метафору для современников они все же не тянут, а молодым (см. выше о благе позднего рождения) они, я полагаю, просто непонятны.

Однако не будем судить Марягина строго. В какой-то момент режиссерское чутье просто подсказало ему необходимость экстравагантного цветового пятна, контрастирующего с его привычно жизнеподобной цветовой гаммой. Ведь главное, что отличает картину Марягина от других, вышеперечисленных лент о 53-м, где действие разворачивается в ситуациях более драматических, если не сказать трагических, — бестрагичность, будничность зла, рассеянная в атмосфере, микрособытиях, малозаметных бытовых казусах. Из них-то и складывается жизнь страшная, безжалостная, безысходная, втягивающая героя в круговорот, из которого нет иного выхода, кроме бегства… Естественно, режиссеру захотелось все это чем-то расцветить. Хотя бы через полстолетия, сегодня… Им╗?еет право…

P.S. Не знаю, когда Марягин покинул свое Орехово-Зуево. Хотелось бы, чтобы он прожил там еще хотя бы годика четыре. Какой красот1099? могла бы быть следующая лента о 101-м километре, куда перед Всемирным фестивалем молодежи и студентов выслали из столицы сотни и сотни гулящих девиц. С марягинской-то памятью и марягинской зоркостью…

А? Леонид Георгиевич?