Гений и злодейство

Роковая дуэль Пушкина с Дантесом исследована пушкиноведами с исключительной тщательностью¹. Однако до сих пор нет ответа на решающий вопрос: кто и почему в начале ноября 1836 года написал и разослал в семи экземплярах роковой диплом рогоносца, где поэт объявлялся членом клана обманутых мужей и в придачу историографом Ордена?

Смею предположить, что автором диплома был сам Пушкин.

Приведу подтверждения в пользу своей версии.

К осени 1836 года факт ухаживаний Дантеса за Натали Пушкиной был секретом Полишинеля; весь светский Петербург давно следил за публичным флиртом самого модного в столице донжуана с самой красивой женщиной Северной Пальмиры. Все только ждали — когда? Когда пир кокетства станет связью? Пушкин, разумеется, прекрасно все видел. Вот лишь одно из свидетельств современников о той поре.

Павел Вяземский: «Мне как-то раз случилось пройтись несколько шагов по Невскому проспекту с Н.Н.Пушкиной, сестрой ее Е.Н.Гончаровой и молодым Геккерном (Дантесом), в эту самую минуту Пушкин промчался мимо нас, как вихрь, не оглядываясь, и мгновенно исчез в толпе гуляющих. Выражение лица его было страшно. Для меня это был первый признак разразившейся драмы»².

Честь Пушкин ставил превыше всего и единственный выход из нестерпимой ситуации видел в дуэли с Дантесом. Тайно от всех он стал готовиться к поединку. Листая летопись жизни поэта, следует обратить внимание на такую мелочь, которая попалась в мелкоячеистую сеть пушкиноведов.

«1836. Сентябрь. 23. Среда. Пушкин купил трость в английском магазине Николса и Плинке. Счет на 65 рублей»³.

Эта золотая рыбка дорогого стоит.

Как известно, в дни южной ссылки Пушкин в силу характера и ранней известности в обществе был вынужден постоянно блюсти свою честь и потому находился в беспрерывной готовности к возможным дуэлям. Для этого поэт постоянно упражнялся в стрельбе из пистолета и ежедневно тренировал кисть руки, нося тяжелую трость. Вес трости приучал руку к тяжести дуэльного оружия.

Покупая в 1836 году английскую трость, Пушкин вернулся к привычкам молодости и, следовательно, исподволь стал готовить растренированную руку к точному выстрелу. Возможно, именно в эти дни сентября тайный план втягивания Дантеса в дуэль созрел окончательно.

Однако у него не было главного — предлога. Просто так вызвать фата на дуэль, скажем, на балу из-за мазурки с женой, Пушкин не мог. Подобная арапская ревность лишь насмешила бы свет; ведь волокитство Дантеса за Натали было всегдашней формой его публичного поведения в салонах и на балах. Кроме того, Пушкину нужны были весомые оправдания перед императором. Напомним, за дуэль суды того времени по воинскому Сухопутному уставу приговаривали виновных к смертной казни (и Дантес, и секундант Пушкина Данзас были приговорены к виселице). Формальный приговор никогда не утверждался царем, зато Пушкина вполне могли бы лишить дворянства, выслать из столицы, лишить придворного чина и так далее. Ему был нужен и серьезный повод для объяснения с женой и, наконец, требовались нравственные оправдания дуэли и возможной смерти Дантеса перед светом и в глазах тех, чье мнение ему было небезразлично, то есть близких друзей.

Пушкин тайно искал повод, но Дантес был начеку, и вдруг случай пришел на помощь поэту в самую нужную минуту.

В своем (неотправленном) письме к барону Геккерну, обвиняя приемного отца Дантеса в низкой интриге, Пушкин так прямо и написал:

«Случай, который бы во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим»⁴.

Древняя мудрость гласит — ищи, кому выгодно.

В данном случае диплом Ордена был на руку только одному человеку — Пушкину. Пасквиль наконец-то вручал в его руки жизнь соперника. Пушкин был слишком проницателен, чтобы не понимать: толки в обществе уже сделали его рогоносцем. Что значила для его самолюбия на этом фоне злословия какая-то шутовская бумага, которой развлекался тогдашний свет? Однако это был долгожданный, драгоценный и неопровержимый предлог для дуэли. А написать дипломы от руки по-французски печатными буквами и разослать по известным адресам — дело пары часов свободного времени. Было бы желание.

Но! Тут возникало другое препятствие. Из-за анонимных писем никогда не стрелялись. Историкам неизвестно ни одного подобного случая в русской дуэльной летописи трех столетий. Единственное исключение — вызов Пушкина. Следовательно! Следовательно, Пушкину требовалось не просто абы-кабы сочинить диплом, требовалось еще и сделать его документом защиты на будущее, подать пасквиль как улику против старого Геккерна.

«Вами было составлено анонимное письмо», — обвинял барона поэт⁵.

Забегая вперед, отметим, что сегодня наука о Пушкине отрицает причастность Геккернов — отца и сына — к изготовлению злосчастного диплома. Приведу хотя бы одно общее соображение. До нас дошла переписка между бароном и арестованным Дантесом. Это случилось уже после смерти поэта. В те дни арестант содержался на гауптвахте до совершения над ним суда за дуэль. Так вот, инструктируя сына, как себя вести перед судьями, Геккерн, в частности, скрупулезно описывает ему вид злополучного диплома, который отцу показал министр иностранных дел Нессельроде, и пытается вспомнить, например, вид сургучной печати: «Помнится, что вокруг были знамена, пушки и т.д., но я не уверен»⁶.

Если Геккерны действительно сочиняли пасквиль, такого рода описание предмета им бы не требовалось.

Одним словом, подставляя под удар барона Геккерна, Пушкин заранее подготовил основания для вызова на дуэль. Он продуманно подавал диплом рогоносца как затею иностранца из круга лиц, причастных к высшей дипломатии, и заодно гнусностью выходки вербовал друзей на свою сторону.

Как это было сделано?

Во-первых, шесть дипломов были разосланы только самым близким друзьям Пушкина, а не его врагам (отмечено Анной Ахматовой). Зачем? А затем, чтобы все дипломы были либо ими по-дружески уничтожены, либо доставлены обратно в руки Пушкина. Тем самым поэт добивался того, чтобы диплом не стал ходить по Петербургу и факт посрамления не вышел из круга самых преданных поэту лиц. Подчеркиваю, адресовать дипломы только друзьям опять же было на руку именно Пушкину и никому больше. Истинный враг, напротив, разослал бы дипломы в самые шумные и ненавистные поэту дома Петербурга.

Наконец, посылая диплом рогоносца близким приятелям, Пушкин желал моральной поддержки своего круга в предстоящей дуэли. Ведь — вот в чем фокус! — и Дантес был вхож в тот же тесный кружок; например, он почти ежедневно бывал в салоне у Карамзиных, где караулил Натали. Убийство одного из завсегдатаев карамзинского салона (Жоржа Дантеса) требовалось оправдать прежде всего в глазах товарищей.

Что ж, казалось бы, Пушкин многое учел, и поначалу дело шло задуманными шагами.

Утром в среду 4 ноября 1836 года близкий круг приятелей Пушкина получает шесть запечатанных двойных конвертов. Вот адресаты: Карамзина, Вяземский, Виельгорский, Хитрово, Васильчикова (для Соллогуба) и Россет. Внутри вскрытого конверта обнаруживается второй — с именем Пушкина. Стоп… тут все получатели писем сразу подозревают неладное. Хитрово, не вскрывая, пересылает конверт Пушкину, Россет конверт вскрыл и прочел, Виельгорский передал пакет в Третье отделение на дознание, двое из адресатов дипломы просто уничтожили, а Соллогуб, взяв полученный конверт, поехал с ним прямо к Пушкину.

Как видим, замысел поэта начал удаваться.

И вот еще, какая странность в перечне адресатов. Посмотрим возраст получателей диплома: Карамзиной — 56 лет, Вяземскому — 44 года, Виельгорскому — 48, Хитрово — 53 и только два адресата неприлично молоды — это Россет и Соллогуб. Первому — 26, второму всего 23 года.

С точки зрения Анонима, появление в списке почтенных людей (одна — вдова историографа, другая — дочь фельдмаршала) двух светских петушков — нонсенс; но если встать на сторону нашей версии, тайна тут же раскроется. Просто-напросто Пушкин, втягивая Дантеса в поединок, заранее включил в список тех, кого наметил в секунданты на будущей дуэли. Их преданность, их горячие эмоции при получении оскорбительного диплома прямо годились для дела. И выбор поэта был абсолютно точен — друзья ни минуты не колебались, а ведь обоим грозила виселица. (Россет согласился быть секундантом на месте, но попросил освободить его от составления бумаг, после чего Пушкин предпочел Соллогуба.) Словом, включение секундантов в список было на руку только поэту.

Сам же Пушкин получил по городской почте седьмой конверт, где и помещался оригинал диплома Ордена Рогоносцев: «Кавалеры первой степени, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в великий капитул под председательством высокопочтенного Великого Магистра Ордена его превосходительства Д.Л.Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина заместителем Великого Магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь: граф И.Брох».

И Нарышкин, и Брох были хорошо известны столице изменами своих жен, а сам текст представлял собой стандартное клише, куда обычно вписывалось имя жертвы.

День продолжается.

Соллогуб, тайно намеченный в секунданты, привозит вскрытый (но не прочитанный) конверт поэту.

Пушкин спокоен, увидев письмо, он говорит: «…это мерзость против жены моей». И с этими словами — внимание! — взяв конверт из рук гостя, он тут же на глазах его изорвал.

Этот жест выдает тайный умысел Пушкина. Таким радикальным образом он избавлялся от лишней улики, ведь меньше всего он хотел, чтобы в руки Геккернам попал дополнительный документ, который можно было бы тщательно изучить, сличить почерк, сорта бумаги и отвергнуть все обвинения. Пушкин расчетливо строит свой будущий вызов на косвенных уликах — тут чем меньше бумаг, тем лучше.

И еще одно объяснение — разорвав на глазах Соллогуба письмо, Пушкин уничтожал копию диплома, написанную на обычной бумаге невысокого качества. Ее сорт не годился для обвинения Геккерна. А вот оригинал диплома был предметом особой заботы поэта. Он был изготовлен с тайным прицелом наверх — на первосортной бумаге, которую используют в переписке чиновники высшего ранга. Демонстрируя позже диплом типографу Яковлеву, Пушкин услышал то, что хотел: «Это бумага нерусского производства, облагаемая высокой пошлиной, и, скорее всего, принадлежит кому-то из иностранных дипломатов»⁷.

И все же одной этой улики было недостаточно. Посему для вящей убедительности имя Пушкина на обороте диплома пишется по-русски, но как бы с иностранным акцентом, то есть с заметной ошибкой, несуразность которой сразу и крупно бросалась в глаза: Александри Сергеичу Пушкину

Затем эта демонстративная ошибка была также демонстративно исправлена, к букве «и» была пририсована жирная черта: аноним-иностранец исправлял «Александри» на «Александру». (До нас дошло два диплома, и оба идентично исправлены; можно предположить, что и утраченные пасквили имели те же поправки.)

Тут ключ к разгадке диплома.

То, что ошибка была намеренно повторена на других конвертах, еще один пушкинский след — факт, невозможный для Анонима.

С какой целью пишущий будет так долго — семь раз! — ошибаться и исправлять себя в одном и том же месте? Абсурд.

И главное, зачем вдруг понадобилось бы Анониму, написавшему текст диплома по-французски без единой ошибки, вдруг накарябать на обороте той же бумаги имя Пушкина русскими буквами? Весь светский Петербург прекрасно говорил, читал и писал по-французски. Никто из перечисленных адресатов не нуждался в подобной предупредительности.

Но для сфабрикованной улики такая нелогичная смена языка на обороте диплома была, конечно, необходима — только так, через демонстративную ошибку в написании имени Пушкина надпись выдавала в авторе иностранца, чужака, плохо владеющего письменным русским.

Одним словом, подправленная таким образом бумага вполне годилась для дискредитации иностранца Геккерна.

Спросим снова и снова, кому это было выгодно? Только Пушкину.

Кем же конкретно был написан диплом?

Тут может быть два варианта ответа… Первый: диплом был написан собственноручно самим поэтом — крупно, печатными буквами, по-французски. Тем самым Пушкин уничтожал возможные следы своего почерка (который, кстати, был в первую очередь известен друзьям). Тут нужна почерковедческая экспертиза.

Второе соображение такое: возможно, это сделал переписчик, оставивший пробел для имени жертвы, а уже позже Пушкин сам вписал его. Ясно, что было бы слишком рискованным шагом доверить такой указующий штрих постороннему, переписчик непременно запомнил бы знаменитое имя.

Вновь под лупой изучаю диплом, нет. Имя: Alexandre Pouchkine не вписано в пробел, а принадлежит мерному приливу однообразных начертаний всего диплома.

Как литератор и издатель журнала Пушкин имел дело с десятками переписчиков. Заранее найти за плату безымянного исполнителя нескольких списков не составило бы для него большого труда. В пользу этого говорит и тот факт, что оба уцелевших экземпляра диплома написаны одним почерком. Но! Но, пожалуй, Пушкин поступил еще проще, при составлении диплома он воспользовался стандартными клише, которые ходили в тогдашнем свете, а вот продиктовав его — внимание! — чуть-чуть досочинил.

Вчитаемся еще раз в злополучный диплом.

Здесь, в намеренно вычурной речи пародийного канцелярского уведомления мой внутренний слух притягивает один явно пушкинский оборот языка — в неожиданном назначении рогоносца историографом Ордена. Вот уж этого в венских образчиках, которые вошли в петербургскую моду, никогда не бывало, это явно досочинил сам автор диплома! В этом месте ломаный язык пасквиля вдруг трезвеет. Смею думать, что здесь вновь виден пушкинский коготь. Кроме того, само назначение жертвы одновременно вторым лицом Ордена (коадьютором) и его первым историографом все-таки несколько смягчает температуру оскорбления; спросим себя, стал бы учитывать эту щекотку самолюбия истинный враг Пушкина? Конечно же, нет. В тоне диплома опять проступает Пушкин, его неравнодушие к тому, как должно выглядеть собственное оскорбление.

(Кстати, само количество дипломов тоже выдает пристрастия автора, ведь 7 — одно из самых любимых мистических чисел Пушкина.)

Но самое загадочное место в дипломе — это не текст, а лихая завитушка под именем секретаря Ордена И.Броха — тройная стремительная арабеска, которой увешана прямая финальная линия под текстом диплома. Стоит только взглянуть на письма и рисунки поэта, чтобы обнаружить множество похожих — по абрису и темпу — стремительных, с нажимом пушкинских росчерков, завитков и кудрей пера.

В этих «бакенбардах» на пасквиле снова видна рука поэта.

…Диктовать переписчику опасную бумагу с собственным именем, перечитывать диктант, украшать диплом арабесками, подбирать перья… возможно ли такое на глазах постороннего? Разумеется, нет. Следовательно, переписчик был не посторонним лицом, а соучастником интриги.

Словом, после размышлений безымянный оплаченный переписчик испаряется, а возникает сообщник, соучастник, умеющий писать по-французски и безоглядно преданный Пушкину. Кто же он? Может быть, гением диплома была старшая сестра Натали — «бледный ангел» Александрина? Есть основания считать, что они были в тайной связи, а ведь это одно и то же, что быть в сговоре. Из всех домашних только одна она знала о письме Пушкина к Геккерну, и именно ей умирающий поэт передал (через Вяземскую) нательный крестик. Этот прощальный штрих выдает, что, возможно, она могла быть заодно с поэтом. (Два имени в дипломе похожи по написанию — Narychkine и Pouchkine, но как бегло написано первое и с каким любовным тщанием выписано второе.)

И еще.

Поддержкой Александрины мистически уравновешивается участие сестер Гончаровых в судьбе поэта — одна (Екатерина) станет врагом, став женой Дантеса, другая (Александрина) сохранит верность призраку до конца жизни. Миром правит гармония. Не могут все фигуры стоять на одной половине шахматной доски.

Дело сделано!

И вот тут-то, шлифуя пером роковой диплом, ликующая рука поэта и сорвалась в стремительное лассо. Петля наброшена…

Не скрою, мне такое домашнее, рукодельное изготовление компрометирующей бумаги кажется наивным. Что ж, эта опрометчивость говорит в пользу нашего гения — он был Моцартом, а не Сальери. Он жаждал дуэли, развязки, наконец.

И шпорой бешенства торопил ход событий.

«Письмо это было сфабриковано с такой неосторожностью, что я с первого взгляда напал на следы автора», — писал Пушкин Геккерну⁸.

Вернемся к событиям роковой среды.

Итак, к середине дня большая часть дипломов уже уничтожена. Друзья встали на сторону поэта: экая мерзость, дело зашло слишком далеко! При этом тайна оскорбления пока не вышла за пределы узкого круга… Интрига явно приносила Пушкину барыши. Он наконец-то объяснился с женой, объяснился, имея в руках повод для разговора. А уже вечером послал вызов Дантесу.

«После менее чем трехдневных розысков я уже знал положительно, как мне поступить», — обращался Пушкин к барону Геккерну все в том же неотправленном письме от 21 ноября 1836 года (оно было обнаружено в архиве поэта лишь после смерти)⁹.

Заметим — Пушкин сам противоречит своим же поступкам, ведь вызов Дантесу был послан вечером того же дня, утром которого был получен диплом. Не было никаких «трехдневных розысков». Словом, меньше всего поэт искал истину, все проще — он хотел иметь формальный предлог для дуэли, и только.

Так же не было отправлено и письмо Бенкендорфу, где Пушкин писал:

«Граф! …по виду бумаги, по слогу письма, по тому, как оно было составлено, я с первой же минуты понял, что оно исходит от иностранца, от человека высшего общества, от дипломата»¹⁰.

Думаю, что, не отправив эти письма, Пушкин тем самым дезавуирует свои же обвинения. (В том письме, которое все же было отправлено Геккерну — только не в ноябре, а через два месяца, — в роковом письме от 26 января 1837 года — поэт, долго и жестоко оскорбляя барона, уже ни разу не упоминает об анонимных письмах и не обвиняет барона в составлении диплома.)

В общем, Пушкин своим молчанием снял обвинения с барона (и укрепил наши подозрения против себя). Слава богу, ему не хватало терпения вынашивать козни, кудахтать над змеиным яйцом.

Что ж, подведем черту.

Пушкин мог гениально придумывать на бумаге, интрига «Пиковой дамы» или «Капитанской дочки» выше всяких похвал. Увы, в жизни все оказалось не так блистательно, к нашей радости и к своему несчастью, он не смог стать злодеем. В конце концов он погиб. Так Моцарту не дано превратиться в Сальери. Быть умным и поступать по-умному далеко не одно и то же.

Итак, день второй, четверг 5 ноября 1836 года, утро.

Вызов Пушкина приходит по городской почте Жоржу Дантесу.

Тут пушкинская интрига впервые дает осечку, в дело вступает прожженный дипломат барон Геккерн Луи Борхард де Беверваард. О, это был серьезный соперник. Гений низких расчетов, он сумел переиграть дилетанта, наш кумир не мог плести сети с маниакальной выучкой голландского черта.

Явившись днем к Пушкину, барон сказал, что по ошибке вскрыл конверт, адресованный сыну, но, разумеется, принимает от его лица вызов, но только лишь просит отсрочки дуэли всего на двадцать четыре часа. Заминка в том, что Дантес дежурит по полку. (Здесь главное — выиграть время.) Пушкин согласился отложить, и партия началась, черная чертова пешка тронулась в путь… Далее все известно, за первой отсрочкой последовала вторая (уже на две недели), шах! В дело примирения включился Жуковский, и наконец последовал гениальный ход Геккерна — Дантес женится на сестре Натали Пушкиной — Екатерине Гончаровой, беременной от Дантеса. Мат!

Жуковский сохранил в записках и донес до нас ярость Пушкина, который понял, что все его продуманные ковы, от покупки трости и сочинения диплома до выбора адресатов и сортов бумаги, весь его рассчитанный, казалось бы, до мелочей подкоп с дуэлью — вдруг провалились. «Его бешенство» — записал Жуковский с недоумением, не понимая причин для ярости из-за того, что смерть отступила¹¹.

И последнее.

Я нахожу еще две пушкинские царапины во всей этой мрачной истории… Интересно узнать: а чем был занят поэт в день посылки рокового диплома по городской почте? Заглянем в летопись, читаем: «Ноябрь 3. Вторник. Пушкин покупает в магазине Беллиазара вышедшую в 1836 году в Париже книгу «Остроги, тюрьмы и преступники» в 4 тома».

Смею предположить, что совесть его была неспокойна. Он думает о преступлении, о грехе злодейства.

А вот след этого смятения уже в четверостишии поэта за тот же злой год:

Напрасно я бегу к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам…
Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,
Голодный лев следит оленя бег пахучий.

Всего четыре строчки из тайной исповеди самообвинения.

Точка.

Тут поэт отложил перо и взял трость.

¹ В своем эссе автор опирается на работы П.В.Анненкова, С.Л.Абрамович, П.И.Бартенева, Сирене Витале, А.В.Наумова, Р.Г.Скрынникова и «Летопись жизни и творчества Александра Пушкина» (под редакцией Н.А.Тарховой).
² «А.С.Пушкин в воспоминаниях современников». М., 1974, т. 2, с. 196.
³ «Летопись жизни и творчества Александра Пушкина». Л., 1979, т. 4, с. 501.
⁴ П у ш к и н А. Собрание сочинений в десяти томах. Л., 1979, т. 10, с. 691 — 692.
⁵ Там же.
⁶ Щ е г о л е в П. Дуэль и смерть Пушкина. М., 1987, с. 524.
⁷ А б р а м о в и ч С. Пушкин в 1836 году. Л., 1989, с. 87.
⁸ П у ш к и н А.С. Цит. изд, с. 691 — 692.
⁹ «Летопись жизни и творчества Александра Пушкина». М., 1999, т. 4, с. 650.
¹⁰ П у ш к и н А.С. Цит. изд., с. 693.
¹¹ «Пушкин в воспоминаниях современников», т. 2, с. 391.