Славой Жижек: «Добро пожаловать в пустыню Реального»

События 11 сентября вызвали многочисленные отклики в среде отечественных и западных интеллектуалов. Тексты, появляющиеся в печати и во Всемирной паутине, становятся предметом горячего обсуждения. Мы публикуем появившуюся одной из первых статью словенского философа (и американского профессора) Славоя Жижека и комментарий к ней, а также к другим текстам на эту тему петербургского культуролога Дмитрия Голынко-Вольфсона.

Последняя американская параноидная фантазия — это жизнь человека в маленьком идиллическом калифорнийском городке, этаком потребительском рае, человека, который внезапно начинает подозревать, что мир, где он живет, это подделка, спектакль, поставленный, чтобы убедить его, будто он живет в реальном мире, в то время как все окружающие его люди в действительности актеры и статисты в гигантском шоу. Самый недавний пример — «Шоу Трумена» Питера Уира с Джимом Керри, играющим мелкого клерка, который постепенно обнаруживает, что на самом деле он персонаж круглосуточного телевизионного шоу: его родной город — декорация, сооруженная в гигантской студии, за ним неотрывно следят кинокамеры. Среди предшественников этого фильма следует упомянуть «Вывихнутый век» (1959) Филипа Дика, в котором герой, скромно живущий в маленьком идиллическом калифорнийском городке конца 50-х, постепенно обнаруживает, что весь город — подделка, созданная, чтобы доставлять ему удовольствие… Подразумеваемый смысл «Вывихнутого века» и «Шоу Трумена» в том, что поздний капиталистический потребительский калифорнийский рай во всей своей гиперреальности в известной мере ирреален, невеществен, лишен инерции материи.

Дело не в том, что Голливуд изображает подобие реальной жизни, лишенной веса и инерции материи, — в позднем капиталистическом потребительском обществе сама «реальная социальная жизнь» некоторым образом приобретает черты постановочной подделки, действующие лица которой ведут себя в повседневности, как актеры и статисты. Кроме того, конечная истина прагматической, лишенной духовности капиталистической вселенной — это дематериализация самой «реальной жизни», ее преображение в призрачное шоу. Кристофер Ишервуд иллюстрирует нереальность американской повседневной жизни на примере номера в мотеле: «Американские мотели нереальны… они преднамеренно спланированы так, чтобы быть нереальными… Европейцы не выносят нас, потому что мы удалились жить среди своих реклам, наподобие отшельников, уединявшихся в пещерах для размышлений». Введенное Петером Слотердайком понятие «сфера» здесь реализуется буквально — как гигантская металлическая сфера, которая охватывает и изолирует целый город. Снятые много лет назад научно-фантастические фильмы «Зардоз» или «Бегство Логана» стали предвестниками сегодняшней постмодернистской ситуации. Предметом фантазии в них служит само общество: изолированная группа, живущая стерильной жизнью в изолированной зоне, жаждет опыта реального материального распада.

Хит братьев Вачовски «Матрица» стал кульминационной точкой логической схемы: материальная реальность, которую все мы переживаем и видим вокруг себя, — это виртуальная реальность, созданная и скоординированная гигантским мегакомпьютером, к которому мы все подключены. Когда герой (его играет Кину Ривз) просыпается в «реальной реальности», то видит пустынный ландшафт с обуглившимися руинами — это все, что осталось от Чикаго после мировой войны. Лидер сопротивления Морфеус произносит ироническое приветствие: «Добро пожаловать в пустыню Реального!» Разве не того же порядка событие произошло в Нью-Йорке 11 сентября? Его жители получили приглашение в «пустыню Реального» — нам, людям, развращенным Голливудом, пейзаж и снимки рушащихся башен не могли не напомнить самые захватывающие кадры больших фильмов катастроф.

Когда мы слышим о том, что теракт оказался совершенно неожиданным шоком, что невообразимое Невозможное случилось, то вспоминается другая характерная катастрофа XX века — крушение «Титаника»: оно тоже было шоком, но для него уже было подготовлено место в идеологическом воображении, поскольку «Титаник» был символом могущества индустриальной цивилизации XIX века. Но ведь такая же подготовка предшествовала и нынешним терактам? Не только массмедиа все время бомбардировали нас разговорами об угрозе терроризма; эта угроза была также со страстью исследована — достаточно вспомнить ряд фильмов, начиная с «Побега из Нью-Йорка» и кончая «Днем независимости». То немыслимое, что произошло, предварительно успело стать объектом фантазии: Америка получила то, о чем фантазировала, и это оказалось величайшей неожиданностью.

Сейчас, когда мы имеем дело с грубой реальностью катастрофы, ясно, что у нас в мозгу должны существовать идеологические и иллюзорные системы координат, определяющие ее восприятие. Если в разрушении башен Всемирного торгового центра есть какая-либо символика, то она связана не с архаичным понятием «центр финансового капитализма», а с тем, что башни-близнецы находились в центре виртуального капитализма, финансовых спекуляций, не связанных со сферой материального производства. Разрушительное воздействие терактов может быть объяснено только на фоне границы, отделяющей сегодня компьютерный первый мир от третьего мира «пустыни Реального». Это понимание того, что мы живем в изолированной искусственной вселенной, порождающей мысль о какой-то зловещей силе, беспрестанно угрожающей нам полным разрушением.

Разве Усама бен Ладен, подозреваемый вдохновитель теракта, не является реальным двойником Эрнста Ставро Блофелда, главного преступника в фильмах о Джеймсе Бонде, замышляющего погубить весь мир? Достаточно вспомнить эпизод, в котором Джеймс Бонд проникает в тайные владения этого преступника, где идет активная деятельность (очистка и упаковка наркотиков, сооружение ракеты, которая должна разрушить Нью-Йорк и т. д.). Главный преступник, поймав Бонда, обычно устраивает ему экскурсию по своему нелегальному заводу — и разве здесь Голливуд не подошел ближе всего к горделивому показу заводского производства в традициях социалистического реализма? А задача бондовского вторжения состоит, разумеется, в том, чтобы устроить взрыв этого завода, с языками пламени и снопами искр, возвращая нас в мир с «исчезнувшим рабочим классом». Разве во взрывах башен ВТЦ это насилие, направленное против внешней угрозы, не обернулось против нас самих?

Безопасная «сфера», в которой жили американцы, находится под угрозой со стороны разрушителей-террористов, жестоких, готовых к самопожертвованию и притом трусливых, коварных и умных, но в то же время примитивных варваров. Сталкиваясь с таким внешним злом, мы должны набраться храбрости и принять урок Гегеля: увидеть здесь нашу овнешневленную собственную сущность. Последние пять столетий процветание (относительное) и мир на «цивилизованном» Западе были куплены ценой экспорта безжалостного насилия и разрушений вовне, примером чему стали и долгая история завоевания Америки, и бойня в Конго. Как ни жестоко и равнодушно это может прозвучать, мы должны, причем сейчас более чем когда бы то ни было, иметь в виду, что подлинный эффект этих терактов в большей мере символичен, чем реален. США просто ощутили вкус того, что происходит ежедневно во всем мире от Сараево до Грозного, от Руанды и Конго до Сьерра-Леоне. Если добавить к ситуации в Нью-Йорке выстрелы снайперов и групповые изнасилования, то можно получить представление о том, что творилось в Сараево десять лет назад.

Когда мы наблюдали на телевизионном экране, как рушатся башни ВТЦ, стало возможным ощутить фальшь телевизионных reality shows: даже если это шоу «всерьез», люди делают вид, что просто играют самих себя. Стандартная оговорка о непреднамеренном характере совпадений («действующие герои вымышлены, любое сходство с реальными людьми случайно») подходит также и для участников реальной «мыльной оперы»: мы видим придуманных героев, даже если они в действительности играют самих себя. Разумеется, «возвращение к Реальному» может сопровождаться различными отклонениями: правые комментаторы, наподобие Джорджа Уилла, возвещают конец американского «отдыха от истории» под воздействием реальности, разрушившей уединенную башню либеральной терпимости и культурологического изучения внутренней смысловой структуры текста. Теперь мы вынуждены ответить ударом на удар, иметь дело с реальными врагами в реальном мире… Однако кому нанести ответный удар? Каков бы ни был ответ, он никогда не поразит верную цель, не принесет полного удовлетворения. Бросается в глаза смехотворность атаки Америки на Афганистан: если самая могущественная страна в мире уничтожит одну из самых бедных, где крестьянин с трудом ухитряется выживать на бесплодной земле, разве это не будет убедительнейшим проявлением ее бессилия?

Удивление среднего американца: «Как возможно такое безразличие смертников к собственной жизни?» — свидетельствует о том, что к этому случаю применимо понятие «война цивилизаций».

Разве само это удивление недостаточно печальный факт, свидетельствующий о том, что для нас, стран первого мира, все сложнее и сложнее даже представить себе национальное или общемировое Дело, ради которого человек готов отдать жизнь? Когда после теракта даже министр иностранных дел талибов сказал, что он «чувствует боль» американских детей, он тем самым подтвердил господствующую идеологическую роль этой фирменной фразы Билла Клинтона. Кроме того, представление об Америке как о зоне безопасности иллюзорно: когда житель Нью-Йорка говорит, как после теракта больше нельзя чувствовать себя в безопасности на улицах города, ирония в том, что уже задолго до теракта улицы Нью-Йорка — и это хорошо известно — были опасны, там можно было подвергнуться нападению или быть ограбленным. Теракты привнесли новое ощущение единства, свидетельством чему может служить сцена, когда молодые афроамериканцы помогают старому еврею перейти через улицу, сцена, которую несколько дней назад невозможно было вообразить.

Сейчас, после теракта, мы переживаем уникальный период между травматическим событием и его символическим воздействием, как в период между получением раны и моментом ощущения боли. Пока неясно, какое символическое изображение будут получать эти события, каково будет их символическое воздействие, какие действия они будут призваны оправдать. Даже сейчас, в эти моменты предельного напряжения, эта связь не обязательна, а случайна. Появились уже первые дурные предзнаменования; на следующий день после терактов я получил сообщение из журнала, который был готов опубликовать мою довольно большую статью о Ленине, о том, что в редакции решено отложить публикацию, не печатать текст о Ленине сразу после теракта. Разве это не указывает на повторение зловещих идеологических формулировок?

Мы еще не представляем себе последствий, которые это событие будет иметь в экономике, идеологии, политике, ведении войн, но несомненно одно: Соединенные Штаты, которые до сих пор осознавали себя как остров, свободный от такого рода насилия, наблюдали за подобными событиями только с безопасной дистанции телевизионного экрана, теперь непосредственно столкнулись с насилием. Поэтому альтернатива такова: или американцы и дальше будут укреплять свою «сферу», или же рискнут выйти за ее пределы. Будет ли Америка настаивать: «Почему это должно было произойти с нами? Такое здесь не случается!», — что приведет к нарастанию агрессивности по отношению к несущему угрозу внешнему миру, короче говоря, к параноидальным реакциям. Или Америка наконец рискнет выйти за призрачную завесу, отделяющую ее от остального мира, признает свое прибытие в мир Реального и сделает давно напрашивающийся вывод: «Это не должно случаться здесь, это не должно случаться нигде!» Американский «отдых от истории» был фальшивым: мир в этой стране был куплен ценой катастроф, происходящих за ее пределами. Именно в этом и состоит истинный урок катастрофы: единственная гарантия избежать повторения здесь — не допустить, чтобы что-либо подобное случалось где бы то ни было вообще.

Перевод с английского Валентины Кулагиной-Ярцевой