Актуальный триптих

Momento

Картину с таким названием показали вне конкурса на последнем Московском кинофестивале. Ее автор — тридцатилетний Кристофер Нолан. Фильм рассказывает о человеке, который в результате травмы головы или потрясения, вызванного смертью жены, — уже и не помню — не может хранить актуальную информацию более пятнадцати минут. Все забывает, путает, вечно ошибается. Чтобы хоть как-то контролировать реальность, герой вынужден ее фотографировать и оперативно подписывать снимки, вылезшие из «полароида». Скажем, это Мэри, хорошая, у нас общность интересов, и она мне поможет. Или — это Джонни, полный негодяй, застрелить…

Правда, фотографии могут подделать и подбросить, тем самым введя героя в заблуждение. В целях безопасности — своей и окружающих — парень пишет на собственном теле. Крупными буквами. Потом считывает информацию, глядючи на себя в зеркало. В общем и целом фильм недоделан, скучен и где-то зануден, я не понял в нем ни черта, кроме основного драматургического приема, описанного выше. Впрочем, прием на редкость хорош. Помнить, чтобы выжить, — вот как звучит он на общедоступном человеческом языке.

Пару лет назад журнал «Искусство кино» напечатал пространную анкету, в которой были собраны суждения многочисленных отечественных постановщиков о французской «новой волне». Анкета производила удручающее впечатление. В общей сложности наши режиссеры назвали из всей «новой волны» и сопутствующих явлений три с половиной картины. Конечно, список был предельно предсказуем: «На последнем дыхании» («ну, детский сад!»), «400 ударов» («полезный, выдающийся фильм о взрослении!!»), «Зази в метро» («и все-таки они не чуждались экспериментов…»). Культурным героем стал Лев Кулиджанов, припомнивший замечательную работу Анри Кольпи «Столь долгое отсутствие», где, кажется, речь тоже шла об амнезии. (Льву Кулиджанову, высокопрофессиональному режиссеру и благодарному зрителю, — мои восхищение и поклон!)

Более всего в анкете поражало воинствующее мракобесие. Толком ничего не смотрели, а туда же: поучали, покрикивали, иронизировали, осуждали. Никто (!!!) не вспомнил Эрика Ромера и Жака Риветта или, положим, «примкнувшего», существовавшего в едином культурном пространстве с коллегами из собственно «новой волны» Криса Маркера. Была ли Аньес Варда? Не уверен, может быть, один только раз. Да что там Варда — у Годара посмотрели в лучшем случае первые три-четыре картины, у Трюффо, Шаброля и Маля — немногим больше!

Но это — старшее поколение, в целом не тяготившееся Культурой с большой буквы. Новые — еще неграмотнее (можно ли так сказать? еще и не так бы нужно сказать!). В последние десять-пятнадцать лет все они, старые, средние, новые, объединились. Снимают, рассуждают, творят художественные миры. Отчасти я понимаю, что им так развязало руки. Художники решили, что никто ничего не отслеживает. Что исходные образцы благополучно забыты, а критерии упразднены. Им кажется, что всех внимательных зрителей закатали асфальтом, заложили бетоном и кафелем новорусской эклектики. Право же, это не так.

Хочется предупредить мастеров современного российского экрана: даже сегодня, в эпоху либерального бума, следует осторожнее жонглировать словами. Внимательнее перечитывать и даже править собственные реплики в многочисленных интервью. Естественно, в сторону понижения тона, удушения пафоса. Быть может, стоит совсем отказаться от телевизионных выступлений: на общедоступном голубом экране претенциозность и непрофессионализм в сочетании с вальяжностью и пустотой, подкрепленными умопомрачительной пошлостью прилагаемых к интервью эпизодов из очередной нетленки зарвавшегося мастера, смотрятся крайне невыгодно, зачастую травмируя незрелые умы. Одна моя добрая знакомая говорила по сходному поводу, нежно заглядывая в глаза: «Сдуйся!»

Помнится, на заре туманной юности меня загоняли в рай под улюлюканье и разбойничий посвист победившего кинематографического съезда. То есть, конечно, не меня одного, а все мое поколение. Помню, как агрессивно навязывали нам свободолюбивый шедевр «Покаяние», инспирированный проницательным господином (тогда, впрочем, товарищем) Шеварднадзе. Видит Бог, и я не чужд Эдипова комплекса, но все же идея оголтелого гробокопательства не нашла в моем атеистическом юношеском сознании никакого сочувствия.

Чтобы было совсем понятно — выкапывали никакого не «тирана». Выкапывали Кулешова и Барнета, Любича и Хичкока, Донского и Ренуара, Престона Стёрджеса, братьев Маркс и даже Веру Холодную, прекрасную, одинокую и не виноватую перед зарвавшимися подростками ни в чем. Даже самый примитивный бытовой психоанализ не дает ошибиться: бессмысленные, шкодливые пацаны выкапывали Отца (в случае Веры Холодной — мать, сестру или любовницу, что немногим симпатичнее). Едва откопали и поглумились, в отечестве началась резня, а в отечественном кино — профанация, порнография, беспредел.

Наши нынешние кинематографисты вконец промотали наследие отцов. Но, как сказал один хороший, лучший продюсер России, в такой большой стране, которая сама себе рынок, сама себе космос, хорошее кино неизбежно. Его время стремительно приближается. Нам уже известны первые, достойные ласточки. Теперь мы станем медленно вспоминать Билли Уайлдера и Леонида Гайдая, Анри Кольпи и Льва Кулиджанова в его лучших проявлениях. Микеланджело Антониони, который сорок лет назад подробно, до нюансов показал нашу новорусскую квазибуржуазную реальность. Финна Аки Каурисмяки, который сделал то же самое на материале другого социального слоя.

Вчера я случайно увидел в книге журналиста Виталия Третьякова саркастический пассаж о «сотне народных артистов» нашей удивительной страны, имеющих взвешенное («взвесь») суждение по всем проблемам мироздания, творящих политику, заваливших культуру. Скоро народных артистов снова будет выбирать народ. Народ станет заказчиком и потребителем зрелищ. Безотцовщина невыносима.

Опасность

Мастера нашего кино блокируют свои социальные страхи, свои психологические комплексы, травестируя реальность. Чувствуя некоторую неловкость за свои социальное поведение и продукцию, страхуются, переводя всякий разговор о жизни в русло криминального сюжета. Дескать, боимся, начальник! Всякая шпана!! А ну, будут бить, резать и грабить!!!

Всех откровеннее поступил Алексей Герман в «Хрусталеве». Художники мгновенно оценили и солидаризировались. Потрясающая сцена на пристанционном железнодорожном полотне. Подростки-урки, что называется, очумелый «народ», почем зря лупят генерала. А он типа взрослый. Барин, грамотный, интеллигент. Роскошная сцена (впрочем, как и весь фильм) для домашнего психоаналитика.

Бьют кольями, кажется, даже ломами. Завалили. Сдали тиранам. Неувязочка вышла. В предыдущей главе мы уже показали, что Отца (здесь — генерал) действительно распотрошили подростки. Только — извините — из другого социального круга, ближнего. Другого социального происхождения! Отца сдавали грамотные. Шибко грамотные, вот и сдавали. Расплачиваются с ними«Никами». Не оттуда опасность! Боимся не народа — художников. Эти со страха переломают все, что попадется под руку. Остановите художника! Покуда он не начал раскапывать новый культурный слой, не добрался до дедов и праотцов.

Между тем опасность существует всегда. Опасность объективна. В не самой лучшей картине Престона Стёрджеса «Леди Ева» есть поразительный эпизод. Один из самых опасных эпизодов в истории кино. Героиня Барбары Стенвик приручает персонажа Генри Фонды. Барбара как бы хищница, Генри как бы идиот. Средний план, спальня, но все одеты (кодекс Хейса!). Она полулежит на кровати, он сидит на полу возле изголовья. Изящная кисть ее руки — на его голове. Барбара перебирает его волосы и мило мурлычет, зачумленный Генри пытается отвечать.

По общему мнению, Престон Стёрджес — непревзойденный мастер диалогов. Здесь диалога не слышишь, сцена предельно опасна. Рука скользит к его уху. Женщина распрямляет пальчики и начинает осторожно, но целеустремленно обрабатывать самые чувствительные места. Она проводит указательным — по кромке, она рисует ушную раковину — безымянным, теребит мочку мизинцем. Наконец проникает внутрь ушной раковины, акцентируя движения, демонстрируя предельную решимость и волю к победе…

Ей очень нужна эта победа, на кону деньги, постель, самолюбие, жизнь, судьба мироздания! Стёрджес решает эпохальную сцену на среднем плане, забалтывая, маскируя ее диалогами. Сцена становится от этого еще более драматичной. Стёрджес работает очень тонко, очень грубо, так, как и положено кинематографисту. Я не поклонник Барбары Стенвик, как правило, мне сложно идентифицировать себя с героями Генри Фонды, но здесь, в этом эпизоде, я сдаюсь. Стёрджес точен, далее фильм взаимодействует со мною ровно так, как хотелось этого постановщику (он же автор сценария, что здесь немаловажно).

Престон Стёрджес организует и транслирует опасность, которая объединяет зрителей. Алексей Герман, человек выдающегося чувственного таланта, организует и транслирует опасность, которая разъединяет. Так начинается гражданская война. Мне жалко мою страну. Процветание послевоенной Америки началось с жизнеутверждающей солидарности фильмов Любича, Стёрджеса, Капры.

Нильсен и Маркси Маркс

Ключевые фигуры западной культуры прошлого столетия, они воплощают основные социальные роли современного общества. Венец, апофеоз Проекта Просвещения — взбесившийся интеллектуал — до деталей проработанная маска Граучо. Лесли, напротив, предельный, параноидальный, ублюдочный случай обывателя-потребителя. Оба индивидуальны и типичны одновременно.

Их придумал и описал яйцеголовый Гегель. Человек ведет безостановочную борьбу за признание, рискует своей жизнью в смертельной схватке за чистый престиж не только для того, чтобы утвердиться в качестве собственника (юридического лица или субъекта), но и для того, чтобы добиться признания своей реальности и своей человеческой ценности вообще. Как положено настоящему человеку, Нильсен и Маркс неустанно подвергают себя опасности. Момент риска актуализирует идею смертности. Тот, кто идет до конца, становится Господином, тот, кто отказывается от риска для жизни и от признания, оставаясь в пределах животности, становится Рабом. В общем и целом Граучо — сверхчеловек, который всегда и везде безоговорочно требует привилегий, поклонения и власти, а Лесли — очумелый недоносок, который не способен планировать, готов в любое мгновение сдаться обстоятельствам, пустив дело на самотек. Про Граучо всем известно: о-о, это большой человек, наверное, он начальник, с ним стоит быть повежливее! С Лесли тоже никаких проблем: ну-у, это дебил и кретин, разве стоит относиться к нему всерьез?

Скорблю, что они не встретились на съемочной площадке. Впрочем, когда вижу одного, подразумеваю, что второй где-то рядом. «Великие общества в истории были созданы людьми, ставившими крестик вместо подписи, и разрушены людьми, сочинявшими латинские стихи», — зло пошутил Бернард Шоу. Уникальность нового исторического момента в том, что теперь те и другие действуют заодно. Построили что-то невообразимое, теперь солидарно разрушат. Смотреть на них — одно удовольствие. Воля к опасности при полном беспамятстве. Рыцари без страха и упрека. Ничего не жалко. Даешь общечеловеческие ценности, главное, выдержать протокол!

Непрерывная беспорядочная деятельность при свете разума всякий раз оборачивается поражением и абсурдом. Уничтожив ситуацию, Господин Граучо в очередной раз открывает рот, выдавая порцию логически безупречных, но в целом бессмысленных сентенций. Все замолкают в оцепенении: мыслящий тростник заговорил! Теперь конец света неизбежен.

Даром что Раб, Лесли тоже инициативен. Всегда готов заучаствовать на правах законопослушного статиста (заметьте, Граучо сам устанавливает законы!). Положим, Господин схватился за бревно на коммунистическом субботнике и, попыхивая неизменной сигарой, силится его поднять. Нетрудно вообразить мгновенно подоспевшего Лесли с жизнерадостной улыбкой. «Да-да, помогите…» — кивает бессмысленный, но обаятельный Граучо, озабоченный сотней других, не менее судьбоносных дел. Лесли впрягается в работу, в результате оба падают, придавленные бревном насмерть, чтобы воскреснуть из недолгого небытия уже в следующем эпизоде…

Наличие внутренних ресурсов у американского общества подтверждается тем, что оно способно продуцировать подобных страшноватых типических героев. Впрочем, один гений умер, второй — на излете блистательной карьеры. Что будет потом? Кто подхватит знамя, продолжит дело Нильсена и Маркса? Кто расскажет обществу горькую, полную правду о нем? Книжники и фарисеи снова утаят половину, а то и три четверти. Не солгут лишь доблестные мастера кинематографа. Об этом давно догадались внимательные зрители и компетентные органы.

Средства массовой информации сообщили, что Пентагон, ЦРУ и ФБР обратились к голливудским драматургам в надежде, что те помогут смоделировать новую геополитическую и социопсихологическую реальность, сложившуюся в мире после трагических событий 11 сентября 2001 года. В целом правильное решение. Да вот беда, Голливуд давно не тот. Драматурги измельчали, а режиссеры скурвились. Разве что встанут из могил (конечно, добровольно, по зову давно остановившегося сердца, из соображений человеческой солидарности, а не с помощью варваров-гробокопателей) звезды подлинного Голливуда, корифеи его Золотого века…

Впрочем, с этого мы начинали: память, традиции, немного совести, немного трезвости, хорошая профессиональная подготовка, приоритет национальных интересов, коллективные просмотры в залах, оборудованных «Долби». Искусство кино — по-прежнему важнейшее. Для них, для нас, еще минимум на полстолетия.