Cтеклянный зверинец

Джери Улсмен. 1974

В первые же часы после нью-йоркской катастрофы президент США Буш заявил, что свобода будет защищена. Помимо традиционной риторики, слова о свободе, как я думаю, предупреждали опасения многих о неизбежной в условиях войны атаке государства на свободы граждан. Владимир Войнович заявил, что миру и всем нам, по-видимому, придется смириться с некоторыми неизбежными проявлениями тоталитаризма, с ограничениями свободы. В этих словах не было эпатажа — писатель лишь высказал вслух то, о чем подумали многие. В начале ноября, отправляясь в Америку, я уже мог сказать себе, что в России со стороны государства не произошло видимых ограничений свободы по сравнению с тем, как дела с нею обстояли до сентября. Вернувшись в Россию, я могу почти то же сказать и об Америке. Да, усилены меры безопасности в аэропортах, ужесточены правила въезда в страну, создано некое сверхминистерство безопасности с неопределенными пока полномочиями, необходимо предъявление удостоверений личности при покупке билетов на поезда и междугородные автобусы. Но, скажем, гнусного шмона прохожих, вот уже который год позорящего Москву, в Нью-Йорке как не было, так и нет.

Вернувшись из Америки, я застал мой город в снегу и в некотором волнении по поводу того, кто из героев телевизионного проекта «За стеклом» получит вожделенную квартиру. Страну волнует и судьба участников иного, конкурирующего телепроекта — «Последний герой». В который раз я мог убедиться в том, как общество, столь чутко и нервно реагирующее на тоталитарные поползновения со стороны государства, не желает обуздывать и даже лелеет таковые в себе самом.

Впервые я подумал об этом в связи с той же Америкой — во время импичмента президенту Клинтону, не пожелавшему дать прямой ответ на вопрос: спал он или не спал с Моникой Левински. Советский тоталитаризм наиболее ощутим был в ситуациях, когда не диссидента даже, но вполне лояльного человека, что называется, брали руками за лицо. Скажем, выносили его личное, семейное дело на суд товарищей по партии. Избавляясь от тоталитарного гнета, большинство из нас бежали от повседневного унижения человеческого достоинства, от тотального вмешательства власти и коллектива в нашу жизнь. И вот на наших глазах целая страна, являющаяся оплотом демократии, свободы и того, что называется privacy, превратилась в одно сплошное и не прекращающееся советское партсобрание. Де-юре это можно было трактовать как торжество демократической процедуры. И трактовали. Де-факто миру был явлен механизм самоуничтожения демократии. Ибо нет перспективнее способа покончить с демократией, нежели ее именем и ее процедурами попрать ценности и принципы, ради защиты которых она существует.

Конечно, в свободной стране единственным несвободным гражданином является глава государства (в противоположность тирании, где свободен только тиран). Но его несвобода, вытекающая из его обязательств, вовсе не лишает его права оставаться человеком, не посягает на его человеческое достоинство. И то, с какой страстью ему в этом праве отказывали, говорит о том, что даже свободное общество подвержено тоталитарным инстинктам. Судья Старр лишь выпустил их наружу. Не пожелав сказать правду в ситуации, не подрывающей национальную безопасность, но разрушающей его privacy и его семью, Билл Клинтон поступил как мужчина, как человек с достоинством и, кстати, как законопослушный гражданин (закон не обязывает свидетельствовать против себя). Чего хотело население США от Билла Клинтона? Того же, что и участники коллективных тоталитарных экзекуций в каком-нибудь совковом НИИ от какого-нибудь честного, но ненароком загулявшего работяги-директора : пусть во всех подробностях покается, пусть прощения попросит, а мы уж, так и быть, простим… Билл Клинтон попросил прощения. Его простили.

Тому полгода, как мой друг, живущий в Париже, рассказал мне о небывалом успехе доселе заштатного 6-го канала французского ТВ. Программа о людях, на глазах у всей страны живущих в «стеклянном доме», побила все рейтинги. Первые же персонажи, изгнанные, согласно правилам игры, из «стеклянного дома» зрительским голосованием («разумеется, арабы»), стали любимцами остальной, не голосовавшей части нации. Прошло полгода, и российское ТВ построило свой «стеклянный зверинец».

Чем так увлечен европейский (французы тут, как мы знаем, тоже не первые), а теперь и российский зритель?

Тоталитарным социальным экспериментом.

Казалось бы, уж нам-то они не в новинку, уж нас-то должно первых стошнить! При одной мысли о том, чтобы снова стать подопытными, нас и впрямь тошнит. Но оказалось, что в нас, как и в европейцах, сидит-таки тайное желание побыть в роли всевидящего и всевластного экспериментатора.

Телевизионные «стеклянные дома» на диво наглядно являют собой суть и смысл всякого тоталитарного эксперимента и обнажают главный кайф любой тоталитарной власти. Это своего рода идеал тоталитарного общества — и мечта любого диктатора. Ты обещаешь людям некий маленький рай в конце пути, если они будут ревностно выполнять все твои условия, нелицемерно жить по твоим правилам. Ты делаешь их жизнь абсолютно, во всех смыслах и ипостасях, прозрачной для тебя. Затем ты предаешься своей главной радости: изымаешь, изгоняешь любого участника управляемой тобой жизни по своему усмотрению. Разумеется, решение принимается коллективно, телезрители становятся своего рода хунтой или политбюро: важно голосуют! Все существо, вся цель и страсть твоей власти именно в этом — в праве изъятия из социума неугодного, в изгнании, уничтожении того, кто на твоих всевидящих глазах всеми правдами и неправдами пытается предотвратить свою социальную смерть. Или же ты предаешься самой утонченной радости диктатора-тоталитария : предоставляешь подопытным самим решить, кого из них следует убрать, превратить в изгоя и лишенца.

Для того чтобы понять, с какими чувствами глядел Сталин на толпы подданных с трибуны мавзолея или Андропов — на московских прохожих из окна своего лубянского кабинета, необязательно читать хороший роман «Дети Арбата» или разоблачительные мемуары отставных чекистов. Хотите знать, что на душе у тирана — загляните себе в душу в тот момент, когда вы в очередной раз с увлечением или раздражением, но всегда заинтересованно включаете телевизор, дабы подсмотреть в один из «стеклянных домов».

Беда не в амбициях ретивого американского судьи и не в коммерческих интересах европейских и российских телевизионных менеджеров. И судья, и телевизионщики лишь предоставляют услуги, лишь чутко реагируют на явные и скрытые социальные импульсы. Но это не значит, что их совесть чиста. Потакание низменным инстинктам во все времена называлось растлением.

Преодолеть на уровне государства, идеологии и культуры — увы, не значит изжить. Ничто не может быть изжито, и это сродни закону сохранения энергии. Любое варварство, преодоленное современной европейской цивилизацией (и в преодолении этом суть цивилизации!), не изжито. Оно либо затаилось в потемках людских душ, либо, обретя респектабельный вид, правит бал открыто.

Мы ужасаемся, когда узнаем, что какой-нибудь сподвижник Басаева или Хаттаба торгует людьми. Мы с горечью и страстью обсуждаем, как с этим покончить, не находя согласия лишь в методах- Затем мы начинаем спорить о вещах куда более приятных и, с нашей точки зрения, вполне нормальных: стоит ли «Локомотиву» продать Нигматуллина? За Робсона, говорят, и копейки получить нельзя, а вот за Титова десяток «лимонов» вполне можно слудить и поправить дела уставшего «Спартака». Хорошо бы, конечно, купить Фигу или Зидана, но разве мы можем заплатить «Реалу» столько, сколько за них заплатил «Реал»!… Миллионы мальчишек и юношей мечтают быть проданными подороже, потому что проданным тоже перепадает. И немалые, запредельные деньги!..

И при чем тут Хаттаб с Басаевым, и к чему мои намеки? В Чечне — подвал, побои и похлебка, а тут — миллионы и всемирная слава.

Я не намекаю, я именно то и говорю.

И в Древнем Риме многие рабы, те же гладиаторы — предтечи нынешних футболистов, — были не беднее своих хозяев, а став вольноотпущенниками, строили себе дворцы. В произведении Петрония под названием «Сатирикон» живо описана гулянка такого персонажа, как сказали бы теперь, «повесившего бутсы на гвоздь»- И добровольность рабства не внове. Откройте Ключевского и убедитесь: крепостное право в России утвердилось не путем насильственного порабощения. Крестьяне сами пошли в крепость к своим будущим владельцам, с тем чтобы переложить на них свои долговые, а затем и все прочие обязательства.

Между человеком, проданным в рабство бандитом и живущим в скотских условиях, и, скажем, великим Николя Анелька, от которого избавился тот же «Реал», продав его за десятки миллионов долларов, есть разница, с точки зрения обстоятельств жизни. С точки зрения принципов цивилизации, меж ними разницы нет. Век не смогу забыть историю, когда игравший в «Реале» Анелька позволил себе высказать пару нелестных слов о клубе. Его примерно наказали. Отлучили от игры и в то же время отказались продать, пока прилюдно не извинится. Уйти сам в другой клуб Анелька, будучи не свободным человеком, но собственностью, разумеется, не мог. Мировая футбольная общественность отнеслась к позиции хозяев клуба «Реал» с пониманием, хотя и просила учесть трудность характера: брыклив, да ведь молод, а какой талант! Говорилось Анелька буквально следующее: «Ты — собственность, за тебя вон сколько заплачено, ты это что о себе возомнил? Извинись, чтобы другим неповадно было, или сдохнешь на скамейке запасных». Анелька, бедняга, прилюдно извинился. И лишь тогда над ним сжалились — милостиво продали в другой клуб.

Мне говорят: таков футбольный бизнес, разрушать его нельзя — он весь построен на торговле людьми. Добавлю: это успешный бизнес. Вот прочие бизнесы — они куда менее успешны.

Представим себе ситуацию, при которой театр выставляет на продажу актера, чтобы обновить декорации.

И пусть борец «за нашу и вашу свободу» вообразит себя проданным хозяевами телеканала — какой-нибудь газете или другому телеканалу. А стоит вообразить — наконец-то перестанут обвинять в продажности! Ведь продаваемый не сам продается.

Еще насущнее представить: какой-нибудь нищий провинциальный госпиталь продает пару своих чудо-хирургов какой-нибудь ЦКБ и на вырученные деньги покупает томографы, десяток дешевых медсестер и санитарок да еще ремонтирует родильное отделение.

Отчего бы и не представить? Дела пойдут прекрасно, если, конечно, соблюсти два условия. Первое: продаваемым должно прилично перепадать от продажи. То есть и актер, и журналист, и хирург (инженер, рабочий, менеджер etc.) должны мечтать быть проданными подороже. И второе: добровольный и свободный выбор места работы должен быть предельно ограничен, по примеру футбольного бизнеса, где в «свободных агентах», то бишь вольноотпущенниках, остается лишь отработанный материал.

Возможно, это решение всех проблем. Думаю, экономисты одобрят: им ведь главное, чтобы рынок был свободным, а свободен ли человек — не их забота. К примеру, Андрей Илларионов так прямо и говорит: долговременная либеральная экономическая политика успешно работает при любом режиме. Боюсь, он прав.

Возможно, все согласятся жить в таком мире. Но это будет уже другой мир.

Извинился грешный Клинтон. Извинился несдержанный Анелька. Должно быть, изгнанные из «стеклянных домов» неудачники извинились перед своими близкими и «болельщиками» за то, что не оправдали их надежд.

Судья Старр остается оплотом демократии. Хозяин клуба «Милан», удачно купивший Шевченко и выгодно продавший и купивший немало других людей, стал главой правительства Италии, Европа в целом одобрила этот выбор. Хозяева телеканалов, позволившие нам заглянуть в «стеклянные дома», продолжают свою нелегкую борьбу за свободу слова.

Но есть и повод для оптимизма. Кто знает, может быть, оно и хорошо, что тоталитарное и прочее варварство, живущее в нас, канализируется в футбольной и телевизионной, а также в родственной им сфере публичной политики? Может быть, это и впрямь пресловутое «вытеснение»? Возможно, так мы спасаемся от того, чтобы несвобода и склонность к унижению человеческого достоинства, вдруг выплеснувшись из темных уголков наших душ, не накрыли нас с головой, подобно нефтяному пятну на поверхности живой реки?

Надеюсь, что так. Тем более что американцы — пусть неофициально, но в многочисленных письмах и уличных интервью — извинились перед Клинтоном. А жену его, после всех публичных унижений, даже сделали сенатором от штата Нью-Йорк.