Цветы жизни-зла. «Моя звезда», режиссер Валеска Гризбах

«Моя звезда» (Mein Stern)

Автор сценария и режиссер Валеска Гризбах
Оператор Бернхард Келлер
Художник Беатрис Шульц
В ролях: Николь Глэзер, Кристофер ШTпс, Моник Глэзер,
Жанина Глэзер, Себастьян Ринка, Кристина Зандке-Лидинг
Filmakademie Wien при участии Konrad Wolf
Австрия — Германия
2001

Турин стар, импозантен, одет камнем с головы до ног и совсем не теплокровен на сторонний взгляд, но только на сторонний. По жизни и по сути он горяч, летом северный итальянский камень наверняка накален, да и поздней осенью, когда в Турине обыкновенно случается кинофестиваль, вдруг попадется на глаза неприметный, стиснутый домами газончик-оазис, а там сквозь траву и назло холодам одуванчики непонятно куда пробиваются. Torino Film Festival к сюжету туринского жизнеустройства впрямую причастен, он по мерке этого города сделан.

Внешне спокоен — не в том смысле, что чопорен, нисколько он не чопорен, однако и не эксцентричен вовсе. Но вот назовите мне другой фестиваль, который бы покончил с собой самовозгоранием. Не назовете.

А 19-й Туринский поступил именно так, и это не фигура речи.
В последний фестивальный день случился пожар в кинотеатре «Репози», сеансы прервали, людей вывели на улицу, оттуда они и наблюдали за огненным столбом, который взвился на изрядную высоту. Горели фильмы на складе. Говорят, сгорела примерно половина. Нынешние фильмокопии пожароопасности не представляют, а старинные — очень даже. Возможно, сначала воспламенились раритеты из египетской ретроспективы, а уж под ее горячую руку попалось все остальное. Возможно, поддал адского жару трэш-хоррор-король Джордж Ромеро, чьи тринадцать фильмов на сундук воспетых им мертвяков сложились в special event, главный живец для туринского киномана (который, впрочем, понял, что ранняя Ромерова «Ночь живых мертвецов» по-прежнему других его фильмов живее). Все возможно. Единственное, что случайностью этот пожар не кажется. Он выглядел тонко рассчитанным спецэффектом, целью которого было оттенить достоинства обладателя главного и единственного (так жюри высказалось за лаконизм наградного листа) приза в большом конкурсе — австро-германской «Моей звезды». Валеска Гризбах, ее автор, в отличие от фестиваля, укротила внутренний огонь, удержала его взаперти, не дала вырваться из невозмутимой формы. Тем яростнее этот огонь клокотал за холодным — на взгляд — стеклом, переплавляя простую историю в кино, простодушное только с виду.

Главным героям «Моей звезды» по четырнадцать, их двое — Кристофер и Николь. Самые заурядные, ничем не примечательные, стандартно блондинистые по арийской мерке: у американцев это называется girl next door или, соответственно, boy. То есть мальчишка-девчонка из соседнего подъезда. Типичный «кекс», типичная «ватрушка», если переводить на язык лучшего в мире журнала “Yes!?”. Кристофер помельче Николь будет, как в этом возрасте и положено: смазливенький пиноккио со вздернутым носом и оттопыренными ушами. Она же, напротив, крупноформатная, но в меру, с волосами до плеч и застенчивым румянцем во всю щеку. Короче, ребята из нашего двора, только двор не наш, а австрийский, и именно там не без умысла Гризбах все и начинает, наблюдая панорамирующей камерой за дворовой «бутылочкой» в австрийской версии (вместо стеклопосуды — игральная карта: ее передают друг другу губами, на вдохе; уронившие целуются) и как бы настаивая на обыкновенности всего, что ей интересно и важно. А интересно и важно ей — про отношения маленьких людей-растений, не комнатных, а дикорастущих цветов жизни, они же — цветы зла. Потому что не парниковым воздухом дышат, а студеным, потому что жизнь продувает их своим недружелюбием, испытывает одиночеством, которое они по мере сил пытаются одолеть во взаимном влечении, каковое становится способом жить и в самом себе содержит смысл: другой им неведом.

Эта коллизия и есть предмет для автора, ради нее Гризбах намеренно освобождает мальчика и девочку от всех или почти от всех прочих связей, не прописывая подробно фон со школой-семьей-улицей, что при ином раскладе было бы почти обязательно. Здесь же — нет, потому что эти двое, Кристофер и Николь, не в контрах, не на ножах со средой, как было когда-то в контрах с нею и на ножах наше «чучело» по имени Лена Бессольцева, за свою белую воронью масть расплатившееся по полной. Как ныне в контрах и на ножах «чучело» американское — смешная еврейская девчонка Энид, очкастая, крутобокая и кривоногая, из «Призрачного мира» Терри Цвигоффа, еще одного туринского конкурсанта. Энид не желает встраиваться и вписываться, настаивает на своей инаковости, отстаивает ее в бунте: режет правду в глаза, презирает одноклеточное житье-бытье папы-одиночки и водит дружбу с радикулитным торговцем старыми пластинками. На кулачках с миром и ребятки из конкурсных «Слез» корейца Им Сан Су , сработавшего острое детское питание по заокеанским рецептам: наркотики, тачки, драйвовый музон, трах-тибидох нон-стоп у одних и дефлорация, как белый парус на горизонте, у других.

У Гризбах же — никакой оппозиции социальным обстоятельствам, а только неучет: двое не учитывают их, не имеют их в виду, пребывают в отключке от них, от общего плана, который по этой причине оказывается и вне поле зрения камеры Бернхарда Келлера, предпочитающего средний и крупный. Что там за семья у Криса? Да бог весть. А служебные обязанности мамы Николь важны лишь в том смысле, что она, одна воспитывая дочек, трудится все больше в ночную смену — и для автора это отличный повод оставить мальчика и девочку наедине друг с другом разучивать взрослые роли.

Пришло время любить, настала цветения пора — и начинаются отношения: симпатия, влечение, предательство, отчаяние, разрыв, влечение, влечение, влечение. Неловкая попытка играть в супружество обнаруживает неготовность ни к чему. Сюжетная канва банальна до оторопи: мальчик предложил девочке себя в мужском качестве бойфренда, та предложение приняла, была им разбужена, а после мальчиком предана, в отчаянии не отказала другому, чем уязвила обидчика, и, на девичью гордость наплевав, пришла к нему с повинной головой. Но самоценен здесь не сюжет, что в три слова укладывается, а качество взгляда, организующего эту невычурную историю в визуальное и смысловое целое.

Взгляд прямой, на уровне глаз героев — и найденные Гризбах тинэйджеры этот испытующий взгляд выдерживают, как выдерживают и опасные зоны предусмотренного драматургией молчания, содержательного в своей длительности. В кадре мальчика с девочкой зовут так же, как и за кадром: они и по жизни Николь с Крисом, и такая документальность им в помощь. Камера почти репортажная, отважно приближенная чуть не вплотную, но как бы незаинтересованная: это та самая австрийская незаинтересованность, отстраненность наблюдателя при почти тактильном контакте взгляда и предмета — отстраненность какой била наотмашь «Пианистка», и не только она. Одна из туринских внеконкурсных программ предложила любопытствующим австрийский «Страх» — почти двадцатилетней давности фильм Герарда Каргла и отменного оператора Збигнева Рыбчинского. Там этот способ строить отношения между камерой и объектом реализован с наибольшей наглядностью, поскольку объект взят, что называется, в пределе: кровавый маньяк-убийца, совершающий свою последнюю одиссею, изживающий свои последние сутки в расправе над старухой, ее смазливой дочкой и обезноженным сыном-инвалидом. У Гризбах, напротив, коллизия намеренно «безударная», заурядная, какой бы то ни было экстремальный антураж отсутствует, а искра вышибается яркая, горячая. Ни капли вуайеризма недоброй памяти «Деток» с похотливым слюноотделением Лэрри Кларка прямо на объектив. Ни одной откровенной сцены, и вместе с тем — ощущение последней откровенности и прямоты. Очень правильное кино.