Кресло номер два. «Человек, которого не было», режиссер Джоэл Коэн

«Человек, которого не было» (The Man Who Wasn’t There)

Авторы сценария Джоэл Коэн, Этан Коэн
Режиссер Джоэл Коэн
Оператор Деннис Дикинс
Художник Деннис Гасснер
Композитор Картер Бурвел
В ролях: Билли Боб Торнтон, Фрэнсис Макдорманд,
Джеймс Гандольфини, Майкл Бадалукко, Джо Полито,
Скарлетт Йоханссон и другие
Working Title Films
Великобритания
2001

«Человек, которого не было», режисер Джоэл Коэн

Ключ к этому фильму можно взять из связки, которой позвякивает златоуст-адвокат с труднопроизносимой, почти пародийной фамилией Риденшнайдер (заимствованной из «Асфальтовых джунглей» Джона Хьюстона). Адвокат апеллирует к жюри присяжных, призывая смотреть не на факты, а на значение фактов. Правда, тут же добавляет, что факты значения не имеют. Он прав, потому что перед нами фильм, снятый в жанре неонуар. В старом добром нуаре факты — кто кого когда за что убил — имели значение и подавались в горячей аранжировке страстей. Теперь форма давно остыла, страсти выветрились. Приставка «нео» предполагает, что стратегия жанра изменилась; это отныне жанр интеллектуальный, удовольствие от которого заключается не в саспенсе, а в расшифровке. Икс картины — загадка, заключающаяся не в истории, это загадка главного героя.

Второй ключик из связки адвоката — смутное упоминание о принципе дополнительности, который он по-простому формулирует в виде максимы: «Чем дольше смотришь, тем меньше видишь». Под объектом наблюдения Риденшнайдер подразумевал своего клиента, Эда Крейна, цинично низводя его до уровня «микрочастицы»: «Я адвокат, ты парик-махер, ты ничего не знаешь». Отцы квантовой механики Бор и Гейзенберг, участники «копенгагенских раздумий» 20-х годов, пришли к выводу, что следует отказаться от детального описания поведения микрочастиц в каждый момент времени, от попыток представить себе траектории их движения и удовлетвориться вычислением вероятности наблюдать то или иное событие. Это отрицало принцип причинности, на котором строились классическая физика и классическая картина мира. Что, в свою очередь, вызвало оторопь даже у Эйнштейна.

Главный герой фильма Эд Крейн (Билли Боб Торнтон) движется подчеркнуто медленно, и в этом же ритме движутся повествование и сама камера. Так медленно, что вполне можно было бы успеть описать траекторию движения Крейна. Но в этом случае мы вынуждены были бы отказаться от описания его как «тела», или, в терминах квантовой механики, корпускулярной частицы. Иными словами, выбор таков: либо мы знаем, кто он, малый сей, таков, либо понимаем, что с ним случилось. Две эти возможности и маячат перед нами на протяжении всей длинной истории. И нас сознательно запутывают, акцентируя внимание на незначительных для сюжета, но гипнотически снятых деталях, впрочем, добавляющих краску для характеристики места и времени. Вот, к примеру, эпизод, когда Энн, жена убиенного Крейном его приятеля Дейва, приходит к нему летним вечером. Мы-то думаем, что либо она сообщит ему о своих подозрениях, либо он сам нечаянно или в припадке раскаяния расколется, а, оказывается, Энн пришла, чтобы открыть «страшную» тайну: с ее мужем разделались пришельцы из летающей тарелки. При этом тени колышущихся от ветра ветвей так зловеще ложатся на лицо Эда, так загадочно смотрится вуаль на шляпке Энн, так неподвижен воздух, будто в ночном кошмаре… Или вот итальянская свадьба с ее приметами интимного соседства, свойскости, неопрятности, всего, что так коробит тяготеющую к англосаксонской Америке чистюлю Дорис (Фрэнсис Макдорманд), жену Эда, — совсем вроде бы необязательный эпизод, неуместная цитата из «Крестного отца». На самом деле, если распространить выводы Бора-Гейзенберга за пределы квантовой механики, можно сказать так: неполнота нашего знания должна компенсироваться стереоскопичностью языков описания.

Сценарий фильма создавался как намеренный пастиш — текст, как бы написанный Джеймсом Кейном, как история обыкновенного человека, который случайно вовлекается в преступление. Джеймс М. Кейн, автор книг, легших в основу лучших нуаров 40-х — «Двойная страховка» Билли Уайлдера и «Почтальон всегда звонит дважды» Тея Гарнетта (последующие экранизации в данном случае не важны). Действие фильма помещается в 1949 год и разворачивается в калифорнийском городке Санта-Роза, как омаж любимому фильму братьев Коэн (и классическому нуару) «Тень сомнения» Хичкока. Но черно-белый колорит, смягченный цветной пленкой, на которой фильм снимался, отсылает по фактуре не к «черным» фильмам 40-х, а скорее к стилизациям 60-х в духе годаровского «На последнем дыхании». И так же, как Мишель Пуакар мысленно примерял на себя «федору» Хамфри Богарта, так и Билли Боб Торнтон с неизменной сигаретой во рту отсылает нас к богартовским героям, а заодно и к Пуакару-Бельмондо.

Братья Коэн — известные юмористы. Эд Крейн у них, как и автор «Двойной страховки», тоже писатель — по просьбе какого-то журнала он, ожидая смертной казни, описывает свою жизнь по пять центов за слово. Эд Крейн обслуживал «кресло номер два» в парикмахерской своего шурина и, простояв энное количество лет за этим креслом, в итоге сам сядет на жесткий электрический стул. Эд Крейн энное количество лет стриг чужие волосы, брил чужие бороды и ноги собственной жены, а в итоге тюремный служитель выбреет ему растительность на ноге, чтобы приложить клемму, а другой служитель включит ток.

Эд Крейн выглядит недалеким простаком с замедленной реакцией, чуть ли не патологическим молчуном. Его мало что волнует, да ничто его не волнует — достаточно вспомнить, с какой послушной готовностью он выходит вслед за полицейскими, думая, что они пришли его арестовать (но пока что не за этим). Зато если в голову Крейна забредает какая-то мысль, то селится там намертво. Так один клиент (Джо Полито), у которого на физиономии написано, что верить ему нельзя, взбудоражил парикмахера идеей открыть сухую химчистку. Мысль завертелась и породила цепочку — можно войти в долю, надо достать денег, приятель состоятелен, приятель спит с его, Эда, женой, не грех его шантажировать. Тут выясняется, что, может быть, такого случая Эд и дожидался всю свою жизнь. Начинается траектория движения в соответствии с замыслом. До поры до времени все идет как задумано, а потом направление меняется под влиянием случайных факторов. Приятеля приходится убить, а по подозрению в убийстве арестовывают не Эда, а его жену. Возникает новый сюжет, сформулированный в названии фильма Хичкока «Не тот человек»: преследование невиновного. Братья Коэн продолжают шутить: жена в тюрьме кончает самоубийством (может быть, потому, что догадывается, кто истинный убийца), а ее место занимает Эд. Но нет, его обвиняют в не том, что он совершил, а совсем в другом преступлении — в убийстве Толливера, того самого, кто соблазнил его химчисткой.

Эд как-то равнодушно отнесся к исчезновению «партнера» и вообще совершенно равнодушно воспринимает все, что с ним происходит. Он случайно стал парикмахером, просто вошел в долю к шурину. Ему плевать было на измену жены. Он, не дрогнув, вонзил опасную бритву (случайно оказавшееся под рукой орудие труда) в сонную артерию приятеля. Он не сильно обеспокоился судьбой жены и отрешенно ждет исполнения приговора. Его присутствия почти никто не замечает. Ни клиенты, встававшие из кресла, не оглянувшись на мастера.

Ни жена, протягивавшая ему ногу для бритья, не отрываясь от журнала. Ни друзья за столом, где в центре разговора всегда другой — Большой Дейв Брустер (тот самый, кого он без всякой злобы и мстительности шантажирует). Почему-то никто не мог запомнить имя Крейна, ему приходилось снова и снова называть себя. Он не Икс, он просто ноль. Он настолько незаметен, настолько незамечаем, что даже подозрение на него не падает. Человек, которого не было. Здесь уместно вспомнить, что Джеймс Кейн был любимым писателем Альбера Камю, написавшего под его влиянием «Постороннего». «Посторонний»-Мерсо тоже поражал окружающих своей индифферентностью, так же томился скукой жизни и, в общем-то, случайно разрядил пистолет в араба на раскаленном пляже, за что и был отправлен на эшафот.

Между прочим, Крейн, этот простак, этот «ноль», зациклен на одной мысли, и только она не дает ему покоя. Волосы, от которых люди регулярно избавляются, они ведь часть нас самих? И что это может значить, если они продолжают расти после смерти? В 70-е годы советский философ, идеолог Московского логического кружка Эвальд Ильенков занимался с группой слепоглухонемых ребят. Однажды на семинаре в Институте философии он рассказывал, как одна девушка из этой группы спросила: «Вот моя рука, вот моя голова, а где же я сама?» «Это же Декарт в юбке!» — восхищался именитый логик. Такие вопросы задают себе либо дети, либо мудрецы. Кстати, проблема Крейна — это слегка перефразированный вопрос, обсуждавшийся в 30-40-е годы логическими позитивистами: если мистер такой-то стрижет себе ногти, в какой момент они перестают быть принадлежностью мистера такого-то ? Язык логического позитивизма отменил «вопросник» классической метафизики, но так и не создал искомого идеального языка описания и не ответил на вопрос, в какой момент ногти мистера такого-то перестают ему принадлежать.

Крейн в своей детскости никак не вписывается в «комьюнити» — так же, как Мерсо, который не понимал языка, на котором с ним говорят в суде: они говорят «любовница», а для него она — Мари. Странности Мерсо всем как бельмо на глазу, какое облегчение — избавиться от него. Крейн хуже, чем странен, он радикально отсутствует.

Впрочем, Крейн все же дождался «идентификации», только абсурдной. Юная Берди (Птичка), очаровавшая его своей невыразительной игрой на рояле (после чего Эд пытается устроить ее судьбу и отвозит к известному маэстро на предмет прослушивания), совершенно невпопад заявляет: «Я знаю, вы энтузиаст!» — и тут же пытается отблагодарить за доброе отношение сеансом орального секса. Энтузиазм так же далек от Крейна, как и похоть. Как, впрочем, и смерть. Он принимает ее с тем же равнодушием, как и все прочее.

И фильм тихо тает.