Дамьен Одуль: неправильное кино

Дамьен Одуль

Сергей Анашкин. Юношей ты путешествовал по Азии. Что интересного обнаружилось там?

Дамьен Одуль. Непосредственный контакт с жизнью: с человеком и прочими тварями. В Камбодже я испытал душевный прорыв, всплеск эмоций. В стране, население которой составляет всего девять миллионов, три миллиона кхмеров были уничтожены режимом Пол Пота. Там ощущается сверхприсутствие смерти. И вместе с тем — невероятная сила витальности, энергетика жизни. Этот опыт был важен для меня.

Сергей Анашкин. Помимо жизни и смерти в Камбодже, должно быть, зримо еще одно измерение бытия — вечность (в очертаниях храмов Анкора).

Дамьен Одуль. Конечно.

К тому же кхмеры верят в карму. Кто-то из них считал, что я совсем не чужак, что я возвратился в родные места, к своему истоку. Меня греет эта мысль. Я, к примеру, верю в сострадание. Но не на христианский манер, не в то, что мне с малолетства внушали. Буддийский монах, увидев на улице умирающего, пройдет мимо: такова карма смертного существа. Нет комплекса вины. У нас этого типа все равно оставили бы умирать, но по другим, более подлым причинам. Это у Тарковского христианство — средоточие духовного. Но такое христианство — редкость и в жизни, и в кино.

Сергей Анашкин. Выходит, в твоей картине «Дыхание» являет себя буддийское понимание бытия: ты избегаешь жестких моральных акцентов-

Дамьен Одуль. Или же взгляд язычника. Я не верю в мораль. Есть правила, мораль же — система фикций.

Сергей Анашкин. Ты снимал «Дыхание» во французской глубинке, на каком наречии изъясняются местные жители?

Дамьен Одуль. По-окситански. В XIII веке этот язык был наречием трубадуров, словесным материалом для большой поэзии. Трубадуры слагали стихи о любви, об опьянении, но вкладывали в эти понятия мистический смысл. В те века поэт был важной персоной, не то что нынче («что ты можешь сказать, заткнись!»).

Сергей Анашкин. Крестьяне сберегли древний язык поэтов?

Дамьен Одуль. Выходит, так. Но молодежь уже не говорит по-окситански, только старики. Я понимаю. Бабушка в детстве рассказывала мне сказки на этом наречии и настроила ухо. Для меня окситанский звучит, как музыка-

Сергей Анашкин. А в кадре говорят на нем?

Дамьен Одуль. Нет, по-французски, но с сильным местным акцентом. У некоторых исполнителей он настолько силен, что их с трудом понимают «городские французы». Но мне на это плевать: я не хотел покушаться на свободу языка, а потому не стал делать субтитры. Забавно, но мой фильм лучше воспринимается за границей, хотя иностранцы не могут почувствовать все словарные тонкости и вербальные игры.

Сергей Анашкин. Если уж зашла речь о вербальности- Ты ведь не только киношник, но и поэт. Не чувствуешь ли нестыковок между двумя способами самовыражения — словесным и визуальным?

Дамьен Одуль. Противоречия нет. Мой фильм не собрание грез или кошмаров, он параллельная реальность, что же еще. Поэзия ведь не просто орнамент из букв — мое отношение к миру, к слову, к конкретному акту творчества. Хайдеггер называл это «открытостью» — точкой схождения бытия и становления, рождающегося и уходящего. Разница в том, что в стихах я имею возможность уединиться, в кино же я должен искать контакт с аудиторией, прилюдно распахивать себя.

Сергей Анашкин. Верно ли, что твой черно-белый фильм снимался на цветную пленку?

Дамьен Одуль. Да, но для меня он всегда был черно-белым. И я готов был отказаться от финансовой поддержки телеканалов, лишь бы свое намерение осуществить. Во Франции существует извращенный способ буржуазной цензуры. Говорят: «Делай, что хочешь», но на черно-белое кино денег не дают. Если имеется громкое имя — другой разговор. А если ты дебютант — не суйся. Я сражался и добился своего¹.

Сергей Анашкин. «Сгущенность» пространства привносит в реальность элемент магии-

Дамьен Одуль. Фильм, действительно, связан с ней. Магия часть моего детского опыта. Бабушка была деревенской знахаркой. Обыденность видится герою «Дыхания» безрадостной и бесцветной, но у него есть прибежище — магический уровень реальности. Один из персонажей, Блаженный, говорит Давиду: «У тебя есть звезда!» Этим все сказано — некая сила хранит паренька, вопреки всему, наперекор отчаянию и невзгодам. Блаженный для меня — одна из ключевых фигур картины: он зрит то, что мы разучились видеть. Не в этом ли призвание юродивых и поэтов?

Сергей Анашкин. Что значит для тебя сияющая белизна, в которой герой растворяется в финале?

Дамьен Одуль. Это не просто отсутствие изображения — некая зыбкая субстанция, сияние, излучаемое кадром. Это смерть, освобождение от тела. Герой входит в нее — и тает, теряет плотские очертания. Но каждая смерть — преображение, цепочка метаморфоз, чреватая возрождением. Вот почему Давид входит в белизну обнаженный, а мы наблюдаем юное тело во всей его грации, силе и красоте.

Сергей Анашкин. Я где-то прочел, что фамилия твоя имеет какое-то касательство к средневековой Германии и вроде бы связана со словом «волк»-

Дамьен Одуль. Одуль — Одвульф — переводится со старонемецкого, как «богатство волка», «дыхание волка».

Сергей Анашкин. Картину свою ты назвал «Дыхание», а волков запустил в кадр. Этот зверь — знак твоего присутствия?

Дамьен Одуль. Именно так.

Сергей Анашкин. Расскажи о своих короткометражках, похоже, толком их не видел никто-

«Дыхание»

Дамьен Одуль. Их семь. Они были моей школой ремесла, я ведь самоучка.

Во Франции принято, сняв одну-две коротышки, приступать к большому кино. А мне нравилось работать с «малой формой». У каждой из моих короткометражек собственная судьба. Вот уже шесть лет не могу закончить одну из них.

И деньги бы нынче нашлись, но что-то мешает поставить точку. Негатив другой картины я потерял в Праге. Я снимал там кино во время «бархатной революции» (чехи называли ее «нежным борделем»). Колесил между Прагой и Братиславой, ночевал в дрянном отеле, населенном цыганами и проститутками. Сценарий я закрутил вокруг этого бардака. Фильм имел некоторый успех и оказался единственной моей короткометражкой, получившей призы. Мои работы во Франции плохо знают даже специалисты. Редактор журнала, посвященного короткометражному кино, сказал мне недавно: «Мы промахнулись, мы не видели ни одной из твоих лент». Надеюсь, когда-нибудь я смогу показать их людям.

Сергей Анашкин. А я надеюсь, что твой венецианский приз будет своеобразным козырем. Решил уже, что станешь делать дальше?

Дамьен Одуль. Сценарий написан. Если все будет нормально, в апреле начну снимать. Время — 70-е годы, герои — пара супругов и их ребенок (он — отчасти я сам). Вот будет сюрприз для тех, кто привык клеить этикетки! Я ведь для них — «крестьянский режиссер»-

Сергей Анашкин. Ты обещал подобрать стихи, связанные с фильмом «Дыхание».

Дамьен Одуль. Стихи свои я редко показываю людям, к публикации их не стремлюсь. В поэтах себя не числю: слишком большая честь, если брать за точку отсчета действительно крупных поэтов. К изданию сборника лжехайку (каноническая метрика не соблюдена) меня подтолкнул друг, известный мифолог. Я писал этот цикл через год после завершения съемок. Фильм был готов, но ответ из Венеции еще не пришел. Я поехал в деревню (ту, где мы снимали кино), чтобы скрасить это ожидание. Поселился в деревянном домишке. Прожил там месяц совсем один. Прокручивал в голове события годичной давности и заполнял стихами блокнот.

P. S. В России «волк» лишился «дыхания» — фильм Дамьена Одуля выйдет в прокат под псевдонимом «Без удержу».

¹ «Дыхание» — одна из редких французских лент, которая создавалась без финансовой поддержки телевидения. Цветное изображение было переведено в черно-белое и «растянуто» с 16-мм на 35-мм пленку, что позволило добиться в кадре особой «вязкости» пространства. — С. А.