Части речи. «Река», режиссер Алексей Балабанов

О, если бы я только мог Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк О свойствах страсти.

«Река»

По мотивам повести Вацлава Серашевского «Предел скорби»

Авторы сценария А. Балабанов, Э. Паязатян
Режиссер А. Балабанов
Оператор С. Астахов
Художник П. Пархоменко
Звукорежиссер М. Беловолов
В ролях: Т. Свинобоева, А. Флегонтова, В. Борисов, М. Скрябин,
С. Федотов, С. Канаева, М. Кычкина
Кинокомпания «СТВ»
Россия
2002

Было очевидно априори, что ажиотаж вокруг балабановской «Войны», окрещенной в народе «Братом-3», поглотит его же, балабановскую, «Реку», нешумная премьера которой состоялась в конце января на кинофестивале архивного кино в Белых Столбах. Как известно, этот проект Балабанова и Сельянова, по времени попавший в паузу между сиквелом «Брат» и

«Брат-2» и «Войной», остался незавершенным из-за гибели актрисы Туйары Свинобоевой, исполнительницы главной роли. Отснятого материала хватило, чтобы смонтировать сорокаминутный фильм, который дважды был показан в маленьком просмотровом зале Госфильмофонда.

«Река» — всего лишь части речи, а не целостное высказывание от «а» до «я». Однако порой фрагмент произведения весит не меньше, а то и больше, чем целое. Недаром же в полные собрания сочинений литературных классиков включаются фрагменты, отрывки, наброски… В какую сторону устремлена душа художника, его мысль, что занимало его «там и тогда» — не менее важно для исследователя, чем иной бестселлер, захватанный жадными пальцами толпы. Впрочем, феномен неоконченной вещи — не только литературное, но и кинематографическое явление. Тут можно вспомнить не одну лишь «Пассажирку» Анджея Мунка, но и самого Эйзенштейна, драматическую эпопею с его мексиканским материалом, претерпевшим несколько монтажных редакций.

Увидеть другого Балабанова сейчас принципиально важно. Его гражданская репутация убийственно припечатана скандальными идеологическими проектами, особенно «Братом-2». Забыто, что начинал он со «Счастливых дней» по Беккету, то есть с авангардистского опыта, что снял «Замок» по Кафке и «Трофима». Что он, наконец, автор так и не разгаданной нашей критикой сладострастной параболы «Про уродов и людей».

Сбылось в балабановской судьбе предначертанное поэтом: «нас унижает наш успех». Стоило ему выйти в мейнстрим со своими злополучными братанами, стоило познать славу народную, молва закрепила за ним амбиции русского националиста и великодержавника. Сам же Балабанов, как известно, терпеть не может объясняться с прессой, давать интервью, сторонится паблисити и твердо стоит на том, что все, что он хочет сказать, он выражает в своих фильмах. Добавить ему нечего. На премьере «Реки» он сказал всего-то несколько слов, и это была чистой воды информация.

На студию «СТВ» самотеком пришел сценарий по повести Вацлава Серашевского. Большинству из нас ничего не говорит имя польского писателя, сосланного царскими властями в Якутию в конце XIX века за диссидентскую деятельность. Серашевский провел в ссылке двенадцать лет, женился на якутке и написал толстенное исследование «Якуты», равного которому по сию пору нет. Балабанова, по его признанию, давно тянуло снять этнографическую картину, и самотечный сценарий стал катализатором процесса. А дальше решено было снимать этот фильм с якутскими актерами в Якутии, поближе к месту действия, в надежде поймать уже почти ушедшую натуру.

После гибели Туйары Свинобоевой в автокатастрофе, в которой пострадали также сам Балабанов и его жена, режиссер с продюсером Сергеем Сельяновым приняли решение сложить то, что было снято. В память Туйары, ее выдающегося таланта и уникального, шекспировского темперамента.

Мы были первыми зрителями «Реки» — Балабанов закончил монтаж накануне здесь же, в Госфильмофонде. С момента просмотра до попытки записать свои впечатления миновало без малого два месяца, я провела десять дней на Берлинском МКФ, где посмотрела пару десятков фильмов. Но ржавая охра интерьеров «Реки», рембрандтовский темный огонь в неторопливых подробных мизансценах по сей день мечутся на сетчатке моего глаза. Замечательны и пленэры — мне повезло пересмотреть некоторые кадры на рабочей видеокассете и убедиться, что первое впечатление не было обманным. Бледная зелень травы и листвы под бледным небом северного лета, ощущение воздуха и пространства, не ограниченного рамкой кадра. И мужик, странно машущий руками среди высокой прибрежной травы. Стебли травы летят направо-налево, камера приближается, и становится понятно: мужик косит, но не привычной для нас косой и не серпом, а чем-то похожим на палку. И оттого кажется, что он сбивает траву, будто по-детски сражается с ней наподобие малолетнего героя «Додескадена» Акиры Куросавы. Пусть эта чисто субъективная ассоциация не сбивает читателя на постмодернистский лад, ибо «Река» — вещь классическая. А нечаянные реминисценции — это уж прихоть восприятия, а вовсе не цитаты. «Река» как текст производит впечатление первозданности и документальности, ибо открывает совершенно незнаемый мир. Как если бы вы случайно попали в места, о которых что-то слышали или читали, но куда особо не стремились. И, оказавшись здесь, вдруг поняли, что именно в этом месте пространство Земли и Космоса вывернулось петлей Мёбиуса.

Однако я забегаю вперед и толкую о мистическом впечатлении, тогда как начать надо с «нулевого цикла». Картина воссоздает бытовую материю жизни якутов, в конце позапрошлого века не знавших иного способа ведения хозяйства, кроме натурального. Видимо, от той жизни кое-что осталось и поныне. Во всяком случае, берестяные плетеные корзины, которыми местные жители ловили рыбу, — подлинные, а не новодельные. Или — скажем так — выглядят подлинными. Режиссер добился эффекта достоверности — в фактурах и в мимезисе. И во многом благодаря тому, что снимались якутские театральные актеры, генетически связанные с бытовой и сакральной культурой своего народа. Однако дело тут вовсе не в безупречной реконструкции быта. Не в «сделанности вещи». Балабанову удалось поймать дух места, его подсознание, теснейшим образом сопряженное с мифологией якутов. Ведь река — хрестоматийный мифологический символ, а в мифологиях шаманского типа река трактуется как «ось мира», на нее как бы нанизано мироздание. В верховьях — что-то вроде рая, здесь живут души людей и животных, низовье — царство мертвых, а в среднем течении обретается мир живых. Мифологическая топография, видимо, соблюдена в картине, точнее, заложена в ее замысле. Река, причем так себе речушка, а вовсе не могучая сибирская Река с большой буквы, визуально структурирует пространство фильма — горизонтальное и вертикальное, то есть метафизическое. И потому не важно, знаем ли мы что-то из якутской мифологии или не знаем ничего. Мы проникаемся ее кармической энергией на уровне инстинктов и ощущений. Восприятие переводит эти ощущения на понятный нам эпический язык. Кстати, вовсе не чуждый Балабанову и заметный уже в «Замке».

Любопытно, что завязка «Реки» напоминает романную классику не русской, а западной модели: героиня, молодая женщина, приходит за много километров в скорбную обитель, куда ссылают заболевших проказой, чтобы навестить своего мужа. Приходит и остается. Ее нежданное появление становится причиной драматических событий в тесном сообществе больных лепрой. Одни из них съедены болезнью и ждут исхода с непротивлением растений, которым не дано мыслить о жизни и смерти. Других болезнь еще не изуродовала, и внешне они выглядят нормально, как муж пришелицы — красивый мужчина, не оставленный женским вниманием и здесь, на пороге нижнего мира, откуда дорога ведет прямиком в царство мертвых.

Под ветхой соломенной крышей впритык, тело к телу, ютятся не только больные, но здоровые, невесть как оказавшиеся здесь, взрослые и дети, умирающие и едва тронутые гибельным распадом. Невидимая, как проникающая радиация, макромолекула болезни набухает до размеров чума. А в центре смрадного круга, возле очага, в отсветах открытого огня, в чаду от бурлящей похлебки стоит она — Мергень (Т.Свинобоева). Ее тело, сильное и молодое, рвущееся из тесных одежд, как всходы из прогретой солнцем земли, бросает вызов гниению и смерти. Мергень ждет ребенка от чужого мужа и, видно по всему, не собирается уступать законной жене свое место рядом с ним.

Этнографии в фильме совсем немного. Во всяком случае, этнографизм здесь — никак не цель. Это фильм страстей и о страстях. О болезни любви, неизлечимой, как и проказа.

Теперь уже ясно, что болезнь — важная координата балабановского художественного мира. Ему чуждо и скучно ощущение нормы. И даже несокрушимое здоровье Данилы Багрова, любимого героя масс, читается как патология. Лепра в «Реке» — синоним изгойства, духовной смерти прокаженных, отлученных от мира здоровых людей. Мергень рушит черту, разделяющую больных и здоровых. «И под издранными шатрами живут мучительные сны»…

Экспозиция — самый большой по длине эпизод фильма. Заложенной в нем энергетики хватает на то, чтобы компенсировать сюжетные пробелы. Мы не увидим многих перипетий любовной драмы, возникшей буквально на наших глазах, но по первому эпизоду можно предсказать и расстановку сил, и исход.

Пластические характеристики героев, заданные здесь, направляют фантазию по верному руслу. Ясно, что в дуэте двух соперниц Мергень будет агрессивной стороной, а законная жена, кроткая Анчик, пассивной. Что мужчина, из-за которого разгорается сыр-бор, не станет субъектом драмы. Ему, в общем-то, все равно, кто рядом с ним в постели. Не та, так эта. (Нечаянный гендерный акцент, но есть, о чем задуматься: кровавые любовные коллизии всегда и везде порождает чаще всего именно женщина.)

Главное, ощущение плотности и суггестивности экранного действия, возникшее в начале картины, не пропадает. Этот эффект характеризует в первую голову режиссерское мышление Балабанова — он мыслит не сюжетными блоками, но квантами энергии. Не в этом ли тайна визуальной пластики и ее отличие от словесной? Ведь когда сюжет приближается к роковой развязке, эмоционально мы уже готовы к ней. Отсутствие больших кусков нарратива не мешает восприятию и не обедняет картину.

…В интерьере чума мы снова увидим Мергень возле очага, снова всполохи открытого огня будут озарять ее полуобнаженное тело. И алеющий на нем жуткий шрам. Как мы узнаем из закадровой ремарки, покуда Анчик праздновала продолжение своего семейного счастья и носила под сердцем законное дитя, Мергень подалась в леса, родила, ребенок умер, сама она, чтобы выжить, подворовывала еду в деревнях, попалась на этом деле, была избита и покалечена, да так, что едва выжила.

После появления героини в чуме, где она снова занимает положение лидерши, беременная Анчик с мужем переселяются в наспех сооруженную хибару поблизости. Худая крыша, тонкие стены, очаг для обогрева и готовки — лишь бы подальше от Мергень. Интуиция не обманывает Анчик — ее соперница не забыла и не простила, она буквально излучает опасность. И когда темная глубина ночи вспыхивает адским пламенем, мы этого как будто ждем. Жилище Анчик заваливается и сгорает в считанные минуты. Покуда обитатели чума выскакивают из-за полога на мороз, спящие супруги уже погибли. Погибает и Мергень, входящая в огонь, потрясенная тем, что она сделала. И ее новый муж, бросившийся на выручку. Но наутро восьмилетняя девочка, единственная, кто остался в живых, находит на пепелище новорожденного ребенка. Анчик произвела его на свет во время пожара. Девочка с новорожденным пытается сесть в лодку, чтобы покинуть это гибельное место. Но едва она ступает на прибрежный лед, он проламывается, и похожая на индейскую пирогу лодка с младенцем бесшумно отчаливает по течению. Всё.

После титра «конец» хочется помолчать. В «Реке» воссоздана частица бытия, его непостижимая и необъяснимая тайна. Как это получилось — можно лишь догадываться. Что я и пыталась сделать по мере сил. Но: «нет объяснения у чуда, и я на это не мастак».