Екатерина Деготь: «Никакой трагедии я не вижу»

Наталья Сиривля. Авторы фильма «Контекст» принципиально не вдаются в искусствоведческий анализ проблем современного искусства. Они рассматривают ситуацию с точки зрения социальной: положение художника в обществе, его востребованность или невостребованность, отношение к актуальному искусству со стороны государства… Но, может быть, трудности, с которыми сталкиваются художники, обусловлены какими-то внутренними, художественными процессами?

Екатерина Деготь. Что касается искусствоведческого анализа, он тут ни при чем. Можно сказать, что в фильме выбраны нормальные, правильные фигуры, достаточно репрезентативные с точки зрения современной культуры, и на этом остановиться. Кто из них лучше, кто хуже — детали. С самого начала была поставлена задача выяснить степень их востребованности или невостребованности; таков был угол зрения, по какой причине — не знаю. Но именно этим обусловлено то, что художники начали жаловаться. В России вообще принято чувствовать себя недооцененным, у нас считается неприличным не жаловаться. Это просто такой дискурс: как в фильме, когда появляется старушка, соседка Павла Карманова, она сразу начинает говорить про Путина, потому что у нее такой дискурс, так же и эти художники начинают петь жалостную песню, что им что-то не дали. Хотя мы видим в фильме, что группа «АЕС+Ф» делает выставку в ЦДХ, у них гигантская мастерская, куча выставок за границей… Их поддерживает Министерство культуры, плюс они находят и спонсоров. Бартенев уже после фильма получил престижную премию «Триумф». Они, вообще-то, вполне успешны, очень известны за границей и довольно известны внутри страны.

У художников нет ни малейшей проблемы выставиться в Москве, опубликовать фотографии своих работ в журналах, получить рецензию в прессе или репортаж об их выставке на одном из центральных телеканалов. Ни малейшей проблемы с этим нет, что глубоко удивляет наших зарубежных коллег. Так что социальный контекст выглядит вполне благополучным.

Просто существует определенный стиль жизни, который заключается в таких экспортно-импортных операциях. Люди в последние годы выбирали для себя разные пути. Один — чисто экспортный, путь эмиграции. Он встречается довольно редко. Второй путь — ориентация исключительно на внутренний рынок. Его выбрали для себя, например, журналисты, поскольку журналист, даже суперзнаменитый в своей стране, за границей неизвестен. Этот же путь предпочли все те, кто занимается разного рода франчайзингом, работает в глянцевых журналах и вообще имеет отношение к масскульту. У них большие доходы, но они сознательно отказались от работы на экспорт. А остальные деятели современной культуры балансируют между экспортом и импортом. Они продолжают жить в России, что имеет огромные преимущества для большинства художников, но работают на Запад. Это происходит по ряду причин. Во-первых, Россия для многих из них — гораздо более интересный материал, чем современный Запад. Особенно это касается тех художников, которые занимаются фотографией. Российская действительность дает интереснейшее напластование контекстов, уникальное сочетание совершено разных стилей, эпох и т. п.

Во-вторых, уезжая на Запад, наши художники оказываются в ситуации гораздо более конкурентной. Здесь конкуренции практически нет; людей, которые хотят что бы то ни было делать, очень мало. Поэтому у художников в России ситуация просто райская. Здесь они могут существовать на сравнительно небольшие деньги и делать свое искусство. Они всегда могут выставиться, на их выставку всегда придут, там гарантированно будет ТВ. Помимо этого они еще могут получать западные гранты. «Аесы» жалуются в фильме, что это признак какой-то невостребованности. На самом деле ситуация совершенно нормальная, все художники живут на гранты…

Если и существует какая-то проблема, она состоит в том, что у нас нет рынка. В России довольно трудно продать произведения современного искусства. Поэтому продаются они преимущественно на Западе. И здесь возникают сложности, потому что наши художники недостаточно интегрированы в западную галерейную ситуацию. Но тем не менее думаю, что и эта ситуация не трагична. Галеристы сегодня прилагают героические усилия, направленные на создание внутреннего рынка.

Что же касается невостребованности со стороны государства, то, действительно, можно сказать, что власть у нас мало интересуется современным искусством, поскольку она вообще мало интересуется всякими символами модернизации. Во многих видах творческой деятельности существует очень сильный разрыв между наследием и современными формами. Для нашей власти символами искусства по-прежнему являются Третьяковская галерея и творчество передвижников. А символов модернизации, каковым могло бы стать, например, строительство в Москве зданий по проектам выдающихся западных архитекторов, пока нет. Но все же Министерство культуры так или иначе свои функции выполняет, и на международных выставках наше искусство представлено. Другое дело, что мало денег, что современным искусством занимаются не такие блистательные люди, как хотелось бы… Тут есть проблемы, но никакой трагедии я тоже не вижу.

Больше меня беспокоит то, что художники валят все на народ, который их, видите ли, не понимает. Хотя самооценка наших художников и всей русской интеллигенции базируется на ощущении, что народ — это одно, а они — это другое. На Западе нет этого представления, что вот — художник, а вот — толпа, что люди, пришедшие на выставку, какие-то чужие. Там устраивают какой-то перформанс, на котором всем раздают какую-нибудь еду, и авторы просто не задаются вопросом: понимают их или нет? У нас же психологическое самоощущение творцов в значительной степени базируется на сознании собственной элитарности. Если у них это отнять, то они потеряют почву под ногами.

Н. Сиривля. Насколько своеобразно российское современное искусство? И как оно выглядит в западном контексте.

Е. Деготь. Насколько своеобразно, как вы думаете, современное нидерландское искусство?

Н. Сиривля. Не знаю.

Е. Деготь. Ровно в той же степени, что и российское. Какое-то своеобразие присутствует, поскольку художники работают со своим национальным материалом. Но язык современного искусства интернационален. Есть, конечно, наивные художники, но они проходят по другому ведомству и выставляются на других выставках — экзотического, этнического направления.

Н. Сиривля. Последнее время это искусство оказывается востребованным бизнес-элитой. Насколько развита эта тенденция, имеет ли она перспективу?

Е. Деготь. Во-первых, я бы хотела заметить, что следует говорить не «это искусство», а «искусство». Потому что другого искусства нет. А во-вторых, рынок только возникает. В начале перестройки была мода на корпоративные коллекции, но она себя не оправдала. Это связано с тем, что нет представления об общепризнанной ценности современного искусства: я покупаю картину такого-то художника, будучи уверен, что через десять лет она будет стоить дороже. Никто пока в этом до конца не уверен. Присутствует элемент риска. Если что-то покупают, это связано с какими-то личностными предпочтениями, приватными знакомствами людей бизнеса с владельцами галерей. Личная заслуга, например, Айдан Салаховой и других галеристов, что они налаживают эти связи. Но процесс идет. Не могут же наши бизнесмены всю жизнь собирать Шишкина. Возникает потребность в каких-то более современных визуальных формах и образах.

Н. Сиривля. Говоря, что наше искусство было интересно, пока существовал СССР, «империя зла», сверхдержава. А теперь, когда мы не представляем серьезной угрозы, все то, что происходит здесь, кажется второстепенным, почти провинциальным. Приблизительно так высказывается в фильме Д. А .Пригов.

Е. Деготь. Что имеется в виду? Когда нашим искусством интересовались? В 70-е годы? В 70-е годы никто российского современного искусства вообще не знал. Все наши художники, и Пригов в том числе, получили какую-то известность на Западе лишь после развала СССР.

Н. Сиривля. Герои фильма — люди одного поколения, со схожей судьбой. Есть ли те, кто идет за ними?

Е. Деготь. Ну, конечно, есть даже несколько следующих генераций. И для совсем молодых, тех, кому двадцать с небольшим, вообще не существует проблемы: это современное искусство, а это несовременное. И, конечно, они воспитывались уже не на Рокуэлле Кенте. Хотя проблема контекста актуальна и для них. Отсутствие государственного интереса к современному искусству сказывается скорее не в том, что власть не поддерживает лично тех или иных художников, а в том, что у нас нет серьезных международных выставок. Государство на них денег не дает, а договориться и устроить выставку без денег или найти спонсоров не получается. И современные художники варятся в собственном соку или получают информацию из вторых рук, что не очень хорошо. В этом смысле известный провинциализм сказывается, и отсутствие коммуникаций действительно является проблемой. А вообще, художники есть. Просто, они не очень много работают. Из-за того что у нас не развит рынок, они продуцируют по большей части идеи и проекты, которые не всегда выливаются в конкретное произведение. Эта ситуация имеет и свои плюсы, и свои минусы. Художественная жизнь бурлит, но ничего не остается, не попадает в музеи.

Н. Сиривля. Возможно, неудовлетворенность художников связана с тем, что общество не откликается на их искусство?

Е. Деготь. У нас нет общества. По крайней мере, на данном этапе. Поэтому невозможно говорить, что обществу что-то нужно или не нужно. Его запросы пока никак не проявлены. Если же говорить о системе институций современного искусства, то у нас все есть, хотя функционирует не вполне хорошо. У нас есть отдел новейших течений в Русском музее в Петербурге, который прекрасно все собирает и устраивает выставки. Хуже ситуация в Третьяковской галерее, хотя и там формально существует соответствующий отдел, который производит закупки, делает выставки. В Третьяковке есть постоянная экспозиция, но она из рук вон плохая. Ведь, в принципе, функции Музея современного искусства могла бы взять на себя Третьяковская галерея, выделив из своей коллекции искусство ХХ века. Формально это и сделано, но у меня как у профессионала масса серьезных претензий к сегодняшней экспозиции на Крымском валу.

Вы говорите — общество! Даже в профессиональной среде эти проблемы не обсуждаются. Всем наплевать. И в результате у нас появился фетиш — Музей современного искусства имени Церетели, где выставлены какие-то очень странные вещи. Он мог бы с тем же успехом назвать свой музей «Эрмитажем» или «Лувром» — ему никто не запретит, потому что это частная лавочка. Государственный же музей современного искусства у нас есть, хотя то, что он так не называется, — большая ошибка. И даже у молодых художников есть реальный шанс, что их произведения приобретет Третьяковская галерея.

Кроме того, у нас есть галереи, кураторы, проводится бездна всяких мероприятий. У нас есть Министерство культуры, которое худо-бедно во всем этом участвует. Ситуацию можно улучшать, критиковать. Но никакой трагедии непризнанных гениев я не вижу.