Изо дня в день. «В понедельник утром», режиссер Отар Иоселиани

«В понедельник утром» (Lundi matin)

Автор сценария и режиссер Отар Иоселиани
Оператор Уильям Любчански
Художник Ману де Шовиньи
Композитор Николас Зурабишвили
В ролях: Жак Биду, Арриго Модзо, Анна Кравц-Тарнавски, Нарда Бланше и другие
Pierre Grise Productions, Mikado Film, Rhфne-Alpes Cinйma,
Франция — Италия
2001

Отар Иоселиани придумал отличное название — «В понедельник утром». Конкретное и стертое, как «Мой дядя» совсем не чужого Иоселиани Тати. Как «День-деньской» (так сначала назывался «Жил певчий дрозд»). Подобная нейтральность пробуждает воображение. В последнем фильме меланхоличного скептика есть эхо «Листопада» (времени года). А также неностальгическая рифма к «Пасторали» (действие картины происходит по преимуществу во французской деревне и Венеции).

«В понедельник утром» развивается как отсчет времени — пространного для Иоселиани мотива, определяющего ритм его сюжетных коллизий и режиссерских композиций. Смену времен года, жизненных циклов, повседневного распорядка. Но одновременно этот мотив намечает новый этап по сравнению с прежними французскими картинами режиссера с их литературными, экспрессивными и труднопереводимыми названиями.

Это фильм уставшего человека, чувствующего себя тем не менее в превосходной форме. Иоселиани все так же внимателен к фактурным деталям, чувствителен к эксцентризму и анархическим побуждениям персонажей. Но взгляд его, не утратив саркастической наблюдательности, стал более нежным и более безутешным. Последний фильм Иоселиани снял глубокой осенью, в межсезонье, когда листья уже облетели, а холода еще не подморозили воздух. Угасание природы здесь вторит назревшему одиночеству, желанию излечить неинтересные будни в итальянском путешествии. Конечно, не на водах, что было бы страшно буржуазно, но все же на воде. В ирреальной и такой живой Венеции. В городе-мифе, городе карнавальных обманок и головокружительных (визуальных) перспектив.

Отключившись от анализа «деградации капиталистического общества» и его мертвящих ритуалов, Иоселиани отправляется в деревню, выбирает в герои «Понедельника» неприметного Венсана — рабочего и самодеятельного художника, живущего с равнодушными близкими, убивающего время в постылых и отвлекающих занятиях, от которых тошнит, но некуда деться. Каждое утро он оставляет калоши у машины, едет в город, потом садится в автобус, потом докуривает у заводского входа с табличкой «курить воспрещается», а после противной работы «пилит» домой, где не с кем поговорить и все враздробь.

Но однажды он исчезает в Венеции, получив деньги от отца — само собой, выпивохи, брезгливого ненавистника скуки — и заручившись рекомендательным письмом, естественно, к маркизу. Погуляв в лучшем из миров со случайным знакомцем, работающим на местном заводе, похожем как две капли на французский, поглазев на диковинного маркиза, Венсан возвращается назад. Вот и все. Круг замкнулся. Выхода нет. Но можно задохнуться без спасительной (или иллюзорной) возможности выскочить из этого круга — если не выпиваешь, желательно с друзьями, сидя на венецианских крышах, или под крышами Парижа, или… если не снимаешь кино…

Путешествие лишь повторяет забавную и вымученную ритуальность траченых иллюзий — истекающего времени. Осуществленная мечта, несмотря на впечатляющую смену картинки и драгоценную праздность, полноту жизни не компенсирует.

Рутинная механистичность повседневности выхолащивает жизненные силы. Но молодых героев, сына Венсана и его возлюбленную, режиссер усаживает в дельтаплан — вырывает оттуда подальше. А тех, кто постарше, ничем, кроме рюмки, утешить не может. А может, уже не желает.

Ложное, привычное или обнадеживающее движение в «Понедельнике» (на машине, на тракторе, в автобусе, поезде, на катере или велосипеде) отражается в симметричных — зеркальных повторах. Приездов-отъездов, заводских труб, курильщиков, запретов на курение, женщин, занятых ритуальным вязанием. Расширяющемуся пространству соответствует длящееся и убывающее время.

Сымпровизировать обстоятельства с годами все труднее. Зато монотонные дни разнообразят ритуальные аттракционы. Подглядывание за чужой жизнью (здесь почтальон по неизбывной провинциальной традиции вскрывает письма, а священник вперяется в окна, в которых мелькают красотки). Или приобщение к «истории», в том числе «искусства», а также к «древу желаний», оно же генеалогическое древо (так венецианские прохожие вставляют свои лица в трафарет «старинных портретов», написанных уличными художниками). Или охота за счастьем в добровольном изгнании — в Италии.

Спившегося аристократа, сыгранного Иоселиани в предыдущем фильме (In vino veritas), угнетала буржуазная ритуальность, превращающая человека, рожденного для свободного плавания, в часовой механизм. Этот гуляка, помнится, забавлялся игрушечной железной дорогой, а потом его сын, занявший место отца, рванувшего из шато на паруснике, не мог оторвать взгляд от заведенных вагонов. Теперь эта удушливая ритуальность социальным условностям неподвластна. Ее определяет время, точнее, возраст человека, обрекающий его искать и не находить. Но непременно отключаться, пить и петь, блаженствовать на пикнике, вспоминать молодые годы, встретив давнего друга, закамуфлированного (для заработка) в трансвестита, который делит свое одиночество в компании двух крыс. Или побывать в палаццо маркиза-понтярщика, издевательски показанного самим Иоселиани. Он оглушил простодушного Венсана дешевым карнавальным спектаклем — игрой на рояле под фанеру, хитрованными изысками, травестирующими ритуальный светский прием, — и вульгарным скандалом, устроенным домочадцам, когда захлопнулась за гостем дверь.

В новом фильме нет той виртуозности, которая пленяла в предыдущей картине, называвшейся на трех языках по-разному. Нет и той многокрасочной выразительности — от философического присутствия марабу до воришек, мальчишек, парижанок и негров. Но есть нечто большее. Смирение с безысходностью. Хотя пресловутый «вкус к жизни» тоже как будто не исчерпан и поддержан витальной эксцентриадой. Очередным негром, которому сын Венсана помогает писать любовные письма и которому Иоселиани приготовил праздничный свадебный ритуал. Бойкими цыганами с крокодилами, затесавшимися сюда вместо экзотической птицы, высокомерно наблюдавшей за персонажами In vino veritas. «Феллиниевской» дамой в шляпе, поразившей героя на пути в Венецию, а потом проплывшей, как видение, по каналу. Прелестным гэгом, когда деревенского соседа в инвалидной коляске отпускают катиться под горку и когда — через череду эпизодов — он, как новенький, возвращается пешком домой…

Однако все эти милые приметы «будничной фантастики» Иоселиани составляют свою инерцию запланированных случайностей. Их пластика, как обычно, завораживает, но ритм слегка приторможен. Ведь эти случайности расчисленной жизни одиночки Венсана совсем не помеха. Бежать ему некуда. Скрыться негде. Курить запрещено везде. Мечта угрожает банальностью.

Но Венеция тут ни при чем. «Чувство действительности» — в неизбежном и проницательном подчинении ритуалам. Безрадостным или дающим забвение. Не потому ли Иоселиани все-таки привозит Венсана домой и наливает ему с женой по рюмке водки?

Душевное охлаждение в «Понедельнике», распавшиеся семейные связи, лишенные тепла, уюта и приязни, реанимируются ритуалом. Формой организации повседневного быта, внебытовых устремлений и объединения отчужденных людей. Получается, что «В понедельник утром» — фильм о ритуалах, которые влекут, как наркотик, разбавляя рутинные будни веселыми вспышками. Засасывают, воодушевляют и придают смысл — то иллюзорный, то неподдельный — текущему настоящему времени. И поддерживают развалившийся уклад человеческих отношений изо дня в день, из года в год.