Вербальное воскресенье

В сущности, между творожной массой и пиджаком от Пьера Кардена нет никакой разницы. Это я не к тому, что они взаимозаменяемы в любом контексте — понимаю небось, что пиджаки не едят, а творожной массой не покрывают тело! — это я совсем к другому. Причем к такому «другому», которое так с налету и не опишешь… не знаешь даже, как и подойти-то к нему половчее! Мне вспоминается эпизод из совсем советской жизни — начала 80-х каких-нибудь годов… Дед, в очередной раз придя из магазина без творожной массы, отчитался: «Мне начинает казаться, что я хожу в магазины, чтобы поговорить — спросить, нет ли творожной массы, и услышать в ответ, что нет. Причем впечатление от разговоров остается такое, как будто я творожной массы уже и поел!»

В те времена в стране продавались слова — написанные огромными буквами на фасадах магазинов и над соответствующими отделами в них: «Колбасы», «Сыры», «Птица» и так основательно далее… притом что в реальности соответствующих предметов иногда и в помине не было. Нас это не удивляло: к тому времени мы уже привыкли жить при социализме, которого не было, в условиях демократии, которой не было, в окружении братской семьи народов, которой не было… А потом из толпы неожиданно вышел мальчик Горбачев и сказал, что король голый. Мы не знали, что с этим сведением делать, поскольку соответствующая андерсеновская сказка на этом как раз кончалась… Кстати, продолжение ее все равно не сулило бы ничего неожиданного: так и так предполагалось, что голый король прикроет чем-нибудь свою наготу и опять примется править страной.

Совсем недавно, идучи по центральной пешеходной улице Копенгагена, Стрёгет, в обществе одной моей приятельницы, я снова услышал те же — почти те же! — такие знакомые мне слова. Только на сей раз их произнес не дед, а приятельница. Поглядывая на витрины знаменитых магазинов, она в никуда сказала: «В этих магазинах продают слова… Слово „Босс“, слово „Матиник“, слово „Коттонфилд“… За слова платят бешеные деньги. То же самое без слов стоит в десять раз дешевле». Ответ на это у меня был готов — и я его немедленно предъявил: «А в газетах продают другие слова — «демократия», «благосостояние», «европейское единство»… «Ты думаешь?» — с ужасом спросила приятельница.

Я думаю, но с каждым днем все меньше. Поскольку с каждым днем становится все очевиднее, что так оно и есть: мы живем в вербальном мире… Помните передачу «В мире слов»? Вот в мире слов мы и живем… в какой бы части света ни находились. Видимо, это не проблема пространства: где мы живем. Видимо, это проблема времени — когда мы живем. Мы живем в самом начале XXI века… Золотой век, Серебряный век, Железный век — это всё были века предметные. Нам выпал Вербальный век, открывающий новую эру — Вербальную эру. Эру, когда предмет, не имея более ценности сам по себе, приобретает ценность сопровождающих его слов. Помните, из советского отрочества: «Ява», напиханная в пачку из-под «Мальборо», становится «Мальборо»! Константин Сергеевич Станиславский предложил когда-то «вживаться в образ» через предметы: надень берет, закури трубку — почувствуешь себя морским волком. Время велит иначе: назови себя морским волком — берету и трубке не останется ничего иного как поспешно «материализоваться» поблизости!

В этом смысле между пачкой творожной массы и пиджаком от Пьера Кардена, действительно, нет никакой разницы: в том и в другом случае нам предлагается купить слова. И если у кого-то есть еще иллюзии насчет того, что, покупая слова «Пьер Карден», мы непременно покупаем еще и качество… купите себе Пьера Кардена на любом ближайшем вещевом рынке в Москве! А вот в педантичной до головокружения Дании не так давно одна совсем неправдоподобная для этих краев история обошла чуть ли не все газеты. Некий очень молодой человек «покупал» виллу за виллой — выбирая те, что подороже, но не платя за них ни эрё. При покупке он пользовался исключительно вербальными «средствами существования» — словами. Одно магическое слово украшало взятую напрокат машину, другие — одежду, сигареты и зажигалку… На этом фоне прочие слова оказались пригодными вместо документов — ничего не предъявив видавшим виды монстрам недвижимости, молодой человек обошелся именем и фамилией (вымышленными), титулом (придуманным), названием места работы (фиктивным), рассказом о доходах (несуществующих)… Просто поразительно, как благоговеющая перед документами Дания могла попасться на такую бендеровскую тактику. Но попалась ведь… Волшебная сила слова! В мире вообще все больше ситуаций, когда слова с успехом могут заменить обозначаемые ими предметы и действия. Апогей этой угрожающей тенденции — телефонный секс: в ходе его «осуществления» называние сексуальной эмоции равно переживанию сексуальной эмоции. Впрочем, речь здесь не о таких «заменах»: речь о словах, которые предъявляются не вместо предметов, а в качестве таковых. То есть о словах, вообще не соотнесенных с реальностью.

В какой-нибудь седой древности мы бы грубо сказали: конкретно речь у нас идет о вранье. Сегодня мы так не скажем — и не потому, что мы стали немножко более воспитанными (впрочем, на это — попутно! — хотелось бы все-таки понадеяться), но потому, что вранья — как дезинформации — чаще всего и нет. А есть всякий раз одна и та же игра, участники которой изначально осведомлены о том, что в игре этой используются слова, с реальностью не соотнесенные. Главное же правило такой игры — не подать виду, что мы это знаем. То есть пользоваться словами как «означающими нечто» — при полной уверенности, что на самом деле они не означают ничего. Как в прочих играх: я царь… хоть, конечно, не царь никакой, но тем не менее будем считать, что царь!

Будем, стало быть, считать, что второй год стоящая у входа в метро совсем юная девушка, только что потерявшая родителей и оставшаяся с семью малолетними братишками на руках, попала в петлю Мёбиуса и что написанные на ее маленьком транспаранте события происходят ежедневно, трагически воспроизводясь (см. «День сурка») и ни на шаг не подвигая ее в светлое завтра. Будем считать, что срок годности дорогого продукта, предназначенного в пищу (например, хоть и черной икры — состарившейся, но от этого еще более легендарной), истекший пять месяцев назад, еще не истек — и на самом деле слова «август 2001 года» означают, например, «март 2002 года».

Будем считать, что уровень доходов россиян действительно растет, что демократические тенденции в обществе живут-и-побеждают (как когда-то идеи Ленина), что репутация России в странах Запада и Востока всё упрочивается и упрочивается, что военная мощь России сегодня снова заставляет задуматься стратегов в Европе и за океаном… Будем считать, что действительность, в которую мы всё глубже пускаем корни, есть реальная, а не вербальная действительность.

Хоть иногда и отчетливо узнаются в новых мантрах контуры прежних мантр — из давно-ушедшей-в-прошлое эпохи до безобразия развитого социализма. Прежние мантры воскресают на глазах: «догнать и перегнать Америку» перефразируется в «выйти на уровень заокеанских производителей», «советский образ жизни» превращается в «российский менталитет», «принцип демократического централизма» — в «государство с сильным центром»… Для тех, в чьей памяти свежи еще события десяти-пятнадцатилетней давности, не составляет труда возвести новые стереотипы к старым.

Впрочем, дело, конечно, не в таких парафразах: Вербальное воскресение означает даже не столько воспроизведение словесных стереотипов проклятого прошлого, сколько игнорирование реальной действительности и предпочтение ей действительности вербальной. На фоне немыслимой активизации виртуальной составляющей в нашей жизни со всей очевидностью наиболее благоприятной средой для выживания оказываются слова.

Все, стало быть, остается по-прежнему. «Мы в мир идем, прикрывшись словом, и умираем за слова», — как писал один покойный поэт. И все бы ничего, да только не дает покоя воспоминание о страшной болезни, поразившей жителей Макондо в романе Габриэля Гарсия Маркеса «Сто лет одиночества»: помните, когда люди ни с того ни с сего начали забывать названия предметов и вынуждены были прикреплять на каждый табличку с соответствующей надписью? Тогда прогноз Маркеса оказался совсем печальным: что-то насчет того, что действительность неизбежно должна была исчезнуть, как только забудутся значения слов… А тогда уже недалеко будет и до того, чтобы есть пиджаки и покрывать тело творожной массой: безумие ведь и начинается тогда, когда пропадают представления о реальности.

Копенгаген — Москва