Братья Фаррели как могильщики и реаниматоры

Братья Питер и Бобби Фаррелли

Братья Питер и Бобби Фаррелли — классические беби-бумеры, они родились, соответственно, в 1956 и 1958 годах в Провиденсе, что в штате Род-Айленд, то есть уроженцы Новой Англии — центра и основного источника WASP-менталитета (white-anglo saxon protestant). Чем формируется этот менталитет, известно. Прежде всего, стандартным среднеклассовым доходом родителей, позволяющим провести стандартное детство в обшитом белой вагонкой доме в пригороде, посещая местную хайскул в течение недели и супермаркеты по уик-эндам. Представители получившейся в результате породы людей и формируют ту социальную систему, которую Генри Миллер обозначил как «комфортабельный ад» и которая породила такое «отрицающее» кинематографическое явление, как, например, Джон Джост — режиссер, который и в своей жизни, и в своих фильмах является ее, этой системы, антиподом и оппонентом. (У него нет карточки социального страхования, автомобиля, дома в пригороде и т.д., а обитатели пригорода в его фильмах предстают как тупые социоавтоматы). Природа кинематографа братьев Фаррелли, в принципе, из этого же источника — их фильмы тоже находятся в противофазе «среднеклассовому» самодовольству и ограниченности — как в жизни, так и на экране. Впрочем, это любовь-ненависть — братьям никуда не деться от породившей их среды. Например, они даже показывают свои фильмы родителям — очевидно, тестируя их как типичных представителей эпатируемого класса. Родителям поначалу туалетный юмор детей не нравился, но со временем они привыкли к шуточкам своих отпрысков и даже начали сниматься в эпизодах их фильмов.

Тем не менее Фаррелли все равно находятся под постоянным прессингом общественного мнения. Например, им пришлось отбиваться от нападок защитников душевнобольных, в частности, объясняться с организацией The Alliance for the Mentally Il, обвинившей братьев в некорректном отношении к шизофрении в фильме «Я, снова я и Ирен» (Me, Myself & Irene), в котором главный герой страдает раздвоением личности. Братьям приходится лукавить: «Мы рассматривали этот фильм как вариацию на тему доктора Джекилла и мистера Хайда и никоим образом не хотели обидеть людей с синдромом раздвоения личности или шизофренией… Мы извиняемся, если все-таки кто-либо счел себя оскорбленным… мы вырезали все, что нам показалось оскорбительным. Правда, кое-кого задевает даже то, что в воскресенье соседи играют в бейсбол. Обиженный всегда найдется». Антиполиткорректная эпатажность стиля братьев Фаррелли, достигшая апогея в знаменитом фильме «Кое-что о Мэри» («Все без ума от Мэри», There’s Something about Mary, 1998), состоятельна только внутри мейнстрима. Знаменитый создатель «мусорного стиля» Джон Уотерс в фильме домейнстримовского периода «Розовый фламинго», к примеру, и не такое себе позволял. Однако то, что происходит в гетто независимого кино до массовой аудитории — потребителей голливудской продукции, то есть тех, кто сидит каждый уик-энд с попкорном и колой в комфортабельных многозальных кинотеатрах, — обычно не доходит. Заслуга братьев в том, что они заставили подавиться попкорном и съесть приготовленное ими блюдо именно рядового посетителя мультиплекса.

"Я, снова я и Ирен"

Однако, отвлекаясь от очевидных параллелей с деятельностью «Монти Пайтона» и другими схожими контркультурными артефактами, стиль Фаррелли можно в какой-то степени назвать продолжением традиции старого доброго слэпстика в эпоху политкорректности. Грубое комикование Фатти — Раско Арбэкля явно имеет что-то общее с эстетикой Фаррелли. Да и как бы ненароком крушащий все буржуазное в ранних кистоуновских одночастевках Чарли Чаплин тоже может считаться их прародителем. В то же время и Арбэкль, и Чаплин как артисты были квинтэссенцией голливудского духа — хотя в конце концов и были изгнаны из Киноленда. Тем не менее публике потребовалось определенное время для адаптации к едкому «духу Фаррелли». Во время проката «Мэри» в 1999 году сначала опустилась в чарте с третьей стартовой позиции, а потом — почти через два месяца — неожиданно вышла на первое место. Такое случается очень редко.

Правда, уже на выходе следующего фильма братьев аналогичной модальности «Я, снова я и Ирен» наметился кризис их едва начавшего определяться жанра.

Если использование героиней Кэмерон Диас спермы в качестве геля для волос или извлечение защемленного молнией ширинки пениса в «Кое-что о Мэри» эпатировало типичного завсегдатая мультиплекса, то искусственность и натужность эпатажа в «Я, снова я и Ирен» уже просто раздражала. Тупые и грубые хохмы-приколы — типа добивания коровы многочисленными контрольными выстрелами, после того как ее сбила машина, или последовательного рождения у белых родителей черных детей — не срабатывали, видимо, потому что их конструкция полностью обнажилась и назойливо лезла в глаза. Так что после этой явно неудачной — причем как в коммерческом, так и в художественном (вернее, «антихудожественном») плане — картины братья несколько изменили (дис)курс.

"Кое-что о Мэри"

Несмотря на то что в основе сюжета их нового фильма «Мелкий Хол» (Shallow Hal, в нашем прокате — «Любовь зла») также лежит антиполиткорректная хохма на тему габаритов и веса женщины, интонация фильма мягче и, так сказать, «корректнее», нежели в ранних произведениях этих голливудских кинохулиганов. Жанр фильма можно, пожалуй, определить как эксцентричную романтическую комедию. Герой фильма «Мелкий Хол» — его роль играет интенсивно набирающий популярность комик Джек Блэк, обладающий, по общему мнению, деструктивным пафосом молодого Джека Николсона, — в свое время получил от своего умирающего отца-священника наказ не вступать в серьезные отношения с женщинами, то есть не влюбляться в них, как это произошло у него с его матерью, а ориентироваться только на девушек с hot young tail (молодой упругой попкой). Что Хол и пытается осуществить — малейший физический недостаток у потенциальной подружки вызывает у него отвращение. При этом девушки — в силу объективных причин (наш герой явно не Кину Ривз) — не очень-то к нему и благоволят.

"Кое-что о Мэри"

Но однажды Хол застревает в лифте с Тимом Роббинсом (реальным, кстати, персонажем — не известным актером, а этаким американским аналогом Кашпировского), который «трансформирует его восприятие». После этого Хол начинает видеть в женщине только ее «внутреннюю красоту», причем «содержание» автоматически начинает соответствовать не всегда совершенной «форме». Поэтому, когда Хол замечает на улице трехсотфунтовую женщину (Гвинет Пэлтроу в сильно «утяжеляющем» костюме), ему кажется, что он увидел ее именно в естественном обличье. И наоборот, когда в поле его зрения попадает симпатичная модная девушка, «замышляющая недоброе», он видит ведьму в мини-юбке и топе. Тут американские феминистки и критики (например, Питер Траверс в радикальном Rolling Stone и Роджер Иберт во вполне консервативной Chicago Sun Times) сразу объявили, что эта ситуация является еще большим оскорблением для толстых женщин, поскольку так или иначе Хол фактически ухаживает не за трехсотфунтовой женщиной, а именно за Гвинет Пэлтроу — красоткой модельных пропорций.

Тут справедливости ради надо отметить, что в жизни братья Фаррелли в благотворительных целях занимаются работой с физически неполноценными людьми. Они даже пригласили в фильм Рена Кирби, человека с пораженным позвоночником, который может передвигаться только на четвереньках, но при этом остается полноценной личностью с чувством юмора, в одной из сцен, например, он объясняет, зачем ему нужны для передвижения резиновые перчатки. Так что шутки над физическими недостатками в список эпатажных приколов Фаррелли не входят.

"Я, снова я и Ирен"

Вообще, в Америке существует прямо-таки культ инвалидов, которые защищены многочисленными социальными программами — для обездвиженных больных и инвалидов везде выдаются коляски с компьютерным управлением, оборудованы специальные пандусы, подъезды и переезды, по которым на этих колясках можно свободно передвигаться и т.д., — бывает, даже в ущерб здоровым людям. А в фильме все прокаженные, дауны и носители других синдромов увидены глазами Хола как благородные, красивые душой и телом люди.

Сам по себе набор шуток — возлюбленная Хола Розмари неоднократно ломает своим большим телом стулья в присутственных местах, прыгает в бассейн и выплескивает с вытесненной водой ребенка, мгновенно все съедает и выпивает — это, конечно, типичное антиполиткорректное глумление именно над физическим недостатком. Однако Фаррелли все-таки удается вывернуться и хитроумно трансформировать набор откровенно вульгарных шуток об избыточных параметрах человеческого тела в — выражаясь пафосно — неожиданную изящную притчу о победе любви. При этом Фаррелли используют готовый набор нарративных заготовок, в сущности, середины прошлого века. Например, озабоченный устройством благополучия своей некрасивой дочери богатый папаша (обычно играющий мафиози характерный актер Джо Витерелли), подозревающий в ее кавалере охотника за состоянием, крайне недоверчив к его ухаживаниям. Собственно, на этом хоженом-перехоженом приеме и базируется повествование.

"Я, снова я и Ирен"

Да и сама идея о «прекрасной душе в ущербном теле» тоже не блещет новизной. Один американский критик назвал «Кое-что о Мэри» «амальгамой Блейка Эдвардса и Джона Уотерса». Тут имелось в виду, что характерный голливудский нарратив традиционного romance, лежащий в основе и «Мэри», и «Хола», деконструируется своеобразным «инди-стёбом». Этот сдвиг забавным образом корреспондирует с теоретическими выкладками великих (в том числе Теодора Адорно) о том, что пафосное в современности возможно лишь в «бафосном» виде. Как писал в своей рецензии в Los Angeles Times Кеннет Туран, «Мелкий Хол» — принципиально правдивое, демонстративно сентиментальное повествование о способности видеть сквозь поверхность вещей, и это тем более ценно, что снят фильм кинематографистами, от которых мы совсем не ожидали обращения к лучшим сторонам нашей натуры«. Так или иначе, можно в очередной раз констатировать, что жанровый американский кинематограф опять парадоксальным образом через отрицание своей сущности подает явные признаки жизни.