У меня в ушах бананы

…Что, в общем-то, не так уж и необычно: у всех в ушах бананы. Никто не слышит никого, вновь и вновь подтверждая правоту Хемингуэя, однажды заметившего, что язык существует не для того, чтобы общаться, а для того, чтобы скрыть невозможность общения. Не в том смысле, что с кем-то «невозможно общаться!», а в том, что общаться и вообще-то невозможно. Никому. Ни с кем.

Пообщаемся?

«Общаться» предполагает «иметь общее». То общее, к которому в процессе общения мы апеллируем и которое мы, следовательно, опознаем как одинаково известное обоим собеседникам. Будем апеллировать, например, к такому понятию, как «Россия» — кто же не знает, что такое Россия? Никто не знает, что такое Россия. Статья из Энциклопедического словаря — только доказательство того, что у слова «Россия» есть референт, иначе говоря — то, к чему слово это на самом деле отсылает. А вот каково оно это «на самом деле»… «Сумма мнений за вычетом слишком индивидуальных интерпретаций» — понятно, не маленькая! Но если представить себе эту «сумму мнений за вычетом слишком индивидуальных интерпретаций» на фоне хотя бы только знаменитого «умом Россию не понять», то, видимо, лучше и не заикаться о России: в высшей степени расплывчатый референт! Лингвистика последних десятилетий активно пользуется категорией «конфликт тезаурусов»: за пугающей иноязычностью этой категории стоит не менее пугающая повседневность языка, изобилующая противоречиями в толкованиях самых что ни на есть распространенных слов. Банан, размещенный в ухе у каждого из нас, оказывается, стало быть, не только замечательным «фильтром» — мы слышим только то, что хотим (можем?) слышать, — но восхитительным «изолятором» — мы не слышим того, что не желаем (не способны) услышать! Глосса в составе твоего словарного запаса значит в составе моего словарного запаса то же самое… с поправкой на банан, служащий препятствием на пути к нашему пониманию друг друга.

Хотя… если бы мы — прямо вот сейчас! — вынули бананы из ушей, наши барабанные перепонки разорвались бы, фактически сразу же не выдержав напора неизвестных нам — «чужих» — смыслов. Попробуйте, например, представить себе состояние человека, не имеющего нашей — многолетней, постперестроечной — подготовки, которому предлагается найти в своем тезаурусе аналог российскому слову «демократ»! Не найдет ведь… И не помочь ему извне: того, чем обросло… заросло слово «демократ», никакими языковыми средствами не опишешь и ни в одном Толковом словаре не найдешь. Так что держи банан в ухе — и береги барабанные перепонки! Вспомнилась шутка приехавшего в Россию немца: «Где бы тут найти того, к кому приложить слово „демократ“?» Забавно, а? И заметим мимоходом: при не слишком-то, в общем, серьезном искажении смысла исходного слова «демократия»! Случай, кстати, далеко не уникальный, если рассмотреть, например, значение слова «коммунальный» на фоне значения слова «коммуна» или значение слова «ленинец» на фоне значения слова «Ленин»! «Конфликт тезаурусов» — это не конфликт слов. Это конфликт значений одного и того же слова в сознании разных носителей языка. Когда смысловые сдвиги начинают превышать критическую массу, люди просто перестают слышать, а стало быть, и понимать друг друга. А утратив общие ориентиры, они утрачивают и саму возможность речевого взаимодействия. Вот тогда-то и вступает в силу «закон Хемингуэя»: языком начинают пользоваться не для того, чтобы общаться, а для того, чтобы скрыть невозможность общения. И слово «демократ», например, начинает летать от одного к другому — этаким мячиком для игры в пинг-понг, — отныне ничего уже не означая.

Недавно в семье моих приятелей появился совсем тощий приблудный кот. Его назвали Демократ… Кто-то (уже не помню кто… может быть, и я сам!) пару лет назад опасался, что настанет такое время, когда любое слово окажется в состоянии иметь любое значение. И тогда будет все равно не только, что и как называть, но и то, называть ли, а также общаться ли… на фоне наступившего наконец «тотального взаимопонимания»! Пока такое время не пришло, но приветы, посылаемые нам оттуда — из будущего, — уже слышны. Я имею в виду вот что: в повседневном обиходе появляется все больше и больше речевых ситуаций, в которых всё-равно-что-сказать. Скажите что-нибудь, что хотите — и считайте, что справились с коммуникативным заданием!

На вопрос «как дела?» можно, конечно, и не отвечать, памятуя, что собеседнику это, вообще говоря, неинтересно, но как-то оно будет уж вовсе демонстративно — не отвечать… Так что лучше не «не отвечать», а отвечать все-равно-что. Например: «Отлично!» Или: «Отвратительно!» Или: «Никак!» Ответ будет в любом случае один и тот же (вас же не слышат!): «Ну что ж… рад за тебя. Пока!» В принципе, вовсе не обязательно отвечать связно — можно, скажем, построить диалог следующим образом:

— Привет, как жизнь?

— Скумбрия в томате!

— Ну что ж… рад за тебя. Пока!

Именно так разнообразил в свое время речевую практику дивный польский поэт Константы Ильдефонс Галчиньский — почему бы и нам не воспользоваться той же методой… и теми же словами — «скумбрия в томате»? Очень полноценный диалог в результате получается — вы не находите?

И не надо испытывать ужас! Потому что всё на самом деле в полном порядке — спросите специалистов в области языка. Они теперь все чаще говорят об «ослаблении референтных связей», то есть о случаях, когда слова утрачивают связи с предметами и… теряют почву под ногами. Тогда-то и возникают речевые ситуации, в лингвистической среде называемые «фатическими». Откуда происходит это слово, не очень понятно даже лингвистам, зато понятно, что оно означает. Фатическая речевая ситуация — это ситуация, которую в обиходе принято обозначать как пустословие. Разговоры о погоде — классический тому пример. К ним прибегают для контакта — контакта в чистом виде, притом что контакт в чистом виде — это не общение. Для контакта-в-чистом-виде вовсе не нужно иметь ничего общего: он есть соприкосновение речью. «Ну и холодно сегодня!» — «Ужасно холодно!» После этого вполне можно сказать: «Прощайте!» Но можно и не говорить.

Между прочим, погода — одна из самых «безопасных территорий». Сравните хоть с обращением за сигаретой как способом входа в речевой контакт! «Закурить не найдется?» — «Я не курю». — «А в морду не хошь?» Тут все очень стремительно обычно развивается. Но контакт по поводу сигареты остается фатическим, потому что к сигарете как таковой чаще всего вообще отношения не имеет: и у того, кто просит закурить, и у того, кого просят, сигареты обычно лежат в кармане.

Великий немецкий философ Витгенштейн как-то высказался в том духе, что проблемы взаимопонимания возникают только тогда, когда язык находится в действии. Когда язык «на холостом ходу» — проблем не возникает. Прочувствовать глубину этого суждения нам особенно легко сейчас, когда огромное количество речевых ситуаций общения превращается в «холостые», фатические. Это хорошо знают, например, те, кто занимается торговлей, а кто ею теперь не занимается? Или рекламой… ею тоже занимаются сегодня практически все. Коммерсанты предлагают товар, которого нет в наличии, людям, знающим, что его нет в наличии, последние платят деньги (которых обычно тоже нет в наличии) — и только после этого начинаются разговоры «как же так все у нас получилось», причем разговоры такие могут продолжаться целыми днями! А рекламные работники, обращая наше внимание на качество настойчиво предлагаемых ими товаров, на самом деле о качестве их часто даже отдаленного представления не имеют, а имели бы — скорее всего, не рекламировали бы.

Что же касается нас, простых смертных, которые чаще всего оказываются в функции покупателей или зрителей… эх, да что про нас говорить! «Скажите, а эти ботинки завтра не разорвутся?» — «Да вы что, они и детям вашим будут верой и правдой служить!» Насколько диалог этот отвечает реальному положению дел, знают все, кто носит ботинки. Знают они и то, что вопрос задан напрасно. Знают и то, каким будет ответ. И вполне способны представить себе, что — при данных обстоятельствах — за ответ мог бы сойти и любой другой, например: «Молочные продукты полезны для здоровья» или «Александр Сергеевич Пушкин — великий русский поэт». Уровень соответствия такого ответа только что заданному вопросу строго тот же. Реальность при этом находится далеко от места речевого взаимодействия.

Если это так, то неудивительно, что люди не слышат друг друга. Самый процесс «вслушивания» становится избыточным: в подавляющем большинстве ситуаций нам известно и то, что скажем мы, и то, что скажут нам, и то, что останется несказанным. Язык «на холостом ходу» не создает проблем…

Потому-то банан в моем — или в вашем — ухе из функционально необходимой «заглушки» постепенно превращается в обычное украшение… подобно какой-нибудь прославленной в боях кривой сабле, которую эстеты от интерьера вешают на ковре. Говорите, я не слушаю!

Копенгаген