Волнение. Сценарий

1

Летом 99-го кулаками молотит в толпе. Падает у ворот родного цеха. И трое подхватывают, вопрос детский:

"Магнитные бури"

— За кого, Маркина или Савчука, кого?

— Савчука.

— Ответ неправильный.

В пах без жалости и по голове дуплетом… рабочие рабочего.

И лежит он, голову обхватил беспомощно — и еще одна толпа несется слепая, совсем сейчас затопчет…

И еще одни ребята вовремя в кусты затаскивают.

— Все, друг, все… отдыхай!

А он теперь от спасителей, как от врагов, изо всех сил отбивается, все наоборот.

Руки ему крутят, уговаривают:

— Друг, ты чего… алло! Порвут нас сейчас прямо!

На вражеской территории засада… тени зловещие по кустам скользят.

Один пригляделся как следует.

— А, знаю… Валик из конденсаторного! Ты, Валик?

Не видит, не слышит… сам не знает.

— Валик, алло, ты чего… Шуня я, Шуня… А это Колян с Петром, свои все ребята, наши!

— Ты чего, Валик, я ж на свадьбе у тебя на баяне… Колян я, смотри на меня… я Колян! Очнулся пострадавший.

— За кого?

— Савчука.

Кровь с лица стирает.

— И я вроде.

— Заметано, друг.

И вдруг он ни с того ни с сего баяниста в скулу двинул.

— А идите вы… все пошло оно!

И на весь мир в обиде горькой поднимается… и в кустах стоит — всех послал, а самому куда? Мордобой кругом, запутались… за кого тут кто? И вот ночь даже ясным днем становится — прожектора

вспыхнули: стой, замри! Уловка, оказалось, тактическая — одни ослепли, и сразу на них другие из-за угла

вываливаются… зрячие с ревом победным!

Заводоуправление в осаде — под струями водометов по стенам карабкаются, в окна лезут мокрые насквозь… и

в костюме человек при галстуке вниз головой из кабинета летит… Толпа приветствует: «Маркин!» А в засаде ребята уже знаками между собой торопливо обмениваются — четверо, пятеро, сколько их в темноте

там? Ведь не для того, конечно, в кусты забрались, чтоб Валика этого из-под толпы… свои у них в заварухе

планы, особые… И вот вскакивают разом — и в прорыв боевой группой, все!

2

И маневр: на крышу они — а оттуда в цех, на потолок и муравьями уже ползут по коммуникациям… Внизу

охрана рабочая — ни сном ни духом: пайки сухие жуют, мир да покой за закрытыми воротами, что ж им еще? И посыпались в полутьму на мирных этих, у которых прутья железные наготове — под станки загнали, врасплох

застав… И в суматохе на воротах засовы успевают сдвинуть, главное.

Но один из охраны упрямый попался, духом несгибаемый и плотью особенно, по великанским очертаниям судя —

он противника легко с плеч смахивает и, подняв, еще раз о бетонный пол шмякает — и все, мертвецом лежит, и

прут не понадобился.

Нет, встает мертвец на четвереньки… Он это опять, он, Валик, а как же — за всех один хлебает!

Но, видно, мало — и уже он бьется, сам не знает, с кем, с великаном… По полу с ним катается — большому

человеку за все, что было, мстит, удары обидные обратно отдает, стонов не слыша!

Шуня оттаскивает.

— Смотри какой Валик… лося срубил!

Тут топот, крики — и охрана вдруг из-под станков выпрыгивает, прутья в руках уже, что такое? А подмога на

выручку из другого цеха спешит — и налетчики теперь в кольце, вот так!

А Шуня, наоборот, очень веселый.

— Молитесь перед смертью, козлы! Богу Маркину!

И ворота без засовов, как по заказу, распахиваются — свои, ввалившись, цех занимают, чужие прутья

роняют… собственности раздел, война! Ну, чья взяла?

3

Отделаться от них не может, от Шуни этого и баяниста Коляна с дружками… Куда он, туда и они следом по

улицам ночным, по переулкам… иголка с ниткой! Свернул, за углом ждет — тут как тут, пожалуйста!

— Чего такое, мужики?

— Ничего такого. Идем.

— Вы это дело кончайте… за мной!

— Да ни в коем разе. Ты, Валик, куда?

— Домой, куда. Попрощались же вроде, все?

— Так еще давай, чего нам!

И по очереди обнимает его каждый по борьбе соратника.

Сворачивает опять, сворачивает, следы заметая… хромой, избитый — за голову возьмется, за пах подержится,

руки обе при деле… Но и компания по пятам — и все знай жестикулируют по-своему, как немые… и еще в

ларьках на ходу чего-то прихватывают, разбойничают! И вдруг в переулке они перед ним прямо.

— Какая встреча!

И объятия еще жарче.

— Валик, ты утром приходи… ты чтоб как штык, понял?

— Ага, разбежался на одной ноге… вы с ума?

— А приставы опять с ментами?

А газы, Валик, на нас пустят? На одной ноге и поскакал от них… и топот сзади слышит.

— Вы чего, суки… сдался я вам!

Так и домчался до трехэтажки своей, у подъезда стоит, отдышаться не может — и как не было погони, где они?

Совсем хромого загнали!

4

"Магнитные бури"

Зато жена в постели.

— Иди, Валера, иди ко мне… что же ты?

Тахта в темноте недолго скрипит.

— Ой, Валерочка, а еще лучше было!

Уже и утешить как, не знает:

— Что ударили туда, зря волнуешься… а еще тебя куда?

Молчание. Нет, хрипит:

— Еще рожу не видишь, какой я.

— А все равно Маркин свет отключил!

— И чего?

— И без разницы, какой ты!

Все ему сказала, сделала… а он:

— Тихо! И прислушивается: — Дверь в коридоре, нет? Сеструха Натаха?

— Нет, в гостиницу Натаха с поезда.

Под одеяло заваруха заползла.

— А кто ж там? Нинка, шаги!

— Ну, сосед вернулся, кто… тоже Витька воевать ходил, как ты!

— Тоже дурак, как я.

И вдруг она уже у стола накрытого со свечкой в руках.

— Милости просим!

Сел.

— Ого, куренок залетел!

— Не все тебе картошка, ешь

давай!

— Натахе пир?

— Прямо. Принцесса фигуру бережет.

И так, и этак она… еще неблагодарного уговаривает:

— Что ж не ешь, Валерочка?

А он, наоборот, лицо руками прикрыл.

Подошла.

— Валера, все говори, скажи!

— Нет.

Она заплакала. И он под ладонями вроде тоже хрюкнул, реакция цепная:

— Лучше б убил меня!

— Кто?

— Лось этот в цеху… до конца бы и придушил.

Голову поднимает.

— Нинка… кольцо обручальное!

— Да?

— Да. Там осталось. Вот с руки раз — и нету!

Улыбается, грудью рядом белеет.

— А хоть кого возьми… в кольцах кругом все и чего?

— И чего?

— И ничего хорошего. Не в кольцах, Валера, счастье. — Да?

И верит он, от курчонка шкурку уже отщипывает, слюну глотая… и упрекает:

— Ты это… прикройся.

Она смотрит задумчиво.

— Найдется колечко, посмотришь.

Вот какая жена… И слов нет, растроган.

— Нинка!

Только заснули — и грохот в коридоре, крики, топот вдруг знакомый! И Шуня с дружками снова тут как тут.

— Валик, друг, у тебя пересидим… спасай! Ты теперь!

Но еще следом люди вламываются, дверь чуть не с петель срывая… и драка в комнате безобразная, на полу

куча-мала стонет, а хозяева в постели голые сидят, не шевелятся… потом все это обратно в коридор

выкатывается — и опять как не было, тишина!

— Валера… чего они?

— Не они, Нинка… я это!

— Непонятно.

— Никогда я туда больше… никогда!

Свалено, перебито… в рассветных лучах жена босиком по осколкам ходит… не было? И посреди гнездышка

разоренного встала и стоит, лицо, как он, прикрыв ладонями.

Ему и утешать, а как же:

— А ваза с трещиной была так и так, что, нет?

— Да.

— И стулья-то… как раз на помойку, спасибо скажи!

— Спасибо.

— Курчонок вот улетел, самое обидное, да?

А она ладони убирает — и ужас прямо на лице.

— Валера!

— Я Валера? Ты еще скажи… кольцо обручальное!

— Вот сюда его, на сервант, вот сюда… окно мыла!

— Кольцо?!

— Я ж говорю!

— И прихватили, значит, ах, крысятники!

По комнате в испуге на четвереньках ползают, ищут… пока лбами друг в дружку не ткнулись, бестолковые.

— Кольцо?! Это что ж такое, Нинка?

— Такое, Валера!

5 И вдруг жена раздвоилась будто — на полу рядом сидит, но еще в дверях встала в костюмчике модном, сумка

через плечо.

— Это… это что ж тут у вас?!

Все, в объятиях уже сливаются блондинка с брюнеткой.

— Ой, в гости к нам Москва! Натаха, ты?

— А кто? В гостиницу я по дорожке!

— Брюнетка вдруг!

— На фирму устроилась, и блондинки все, сечешь?

— И ни строчки за все время, сестренка дорогая!

— А ты, бессовестная?

И все они тискают друг друга, гладят, оторваться не могут… вроде и в комнате никого, кроме них!

А тут ведь еще свидетель их ласк ревнивый.

— Натаха, отстань от нее, хорош!

Ноль внимания.

— Ой, Ниночка, а бледненькая чего? Ну, конечно, в общаге этой!

Третий лишний возмущается:

— От завода комната нормальная, соседей три семьи… общага!

— С удобствами в коридоре!

— Сходи, Натаха, с дорожки, не терпи.

И это мимо ушей.

— Ниночка, чего ж тут такое у вас?

— А ни пойми чего, Натаха!

Вдруг губы у гостьи дрожат.

— Пойми, пойми! Обижает он

тебя!

— Да кто?

— А Валик! Полгода не прожили!

И правда ведь, переживает… у сестры в костюмчике сестра в халатике одна отрада, свет в очах, в чем все

дело.

— Маленькая моя, глазки грустные такие… ну, как сердце чувствовало!

Теперь другая сестра переживает, что эта переживает.

— Натаха, вот честно, не так все… наоборот даже все!

— Уже и пикнуть не смеешь, запугал… страшилище!

Страшилище с пола поднимается, лицо разбитое смущенно прикрывает.

— Натаха, неправда, нет!

Не верит гостья, головой сокрушенно качает… И еще непонятно ей, почему супруги среди разгрома веселые

такие, даже вроде из последних сил смех сдерживают!

— Вы чего?

— Мы… мы ничего!

И хохочут уже, не стесняются…

И друг к дружке в объятия бросились, лишний третий кто?

А сестра приезжая кричит, на парочку глядя:

— Горько!

Вдруг всем хорошо. Поцелуй долгий. Но вопрос гостье вслед:

— Натаха, чего приехала?

— Ой, Валик, местожительство новое, морока… документы, то, се!

— За Нинкой.

— Ну, при чем? Не выдумывай.

В гостинице жду, все.

Не все, еще в дверях обернулась.

— Горло за нее перегрызу, ты понял.

— И ты поняла.

— Поняли друг друга. Там где это у вас в коридоре… ты предлагал?

Валера жену все в объятиях держит, отпустить боится… Никому не отдаст.

6

Курчонок только улетел, и сом уже приплыл — не так, так этак… Проживем! Уж с голодухи не помрем в черные

дни невзгод, точно!

Это радость из Валеры пузырями выходит, забыл, что под водой — сом в сети, верь не верь, собственной

персоной! И всплывает рыбак воздуха по-новой глотнуть и с женой поделиться, главное:

— Нинка, держись… не падать, чур!

Жена, наоборот, на берегу вскакивает:

— Сом!

— Он, Нинка! Вот такой! Не пойму, все окуньки с карасиками — и вдруг… чего он? Ты со мной пошла, ты!

— А всегда теперь с тобой… без меня никуда, забудь даже!

— Госпожа Удача!

Она тоже слова ищет:

— А ты… человек-амфибия настоящий, кто ж ты еще!

Приласкали издали друг друга — и уже под водой у рыбака бой: пока петлю с коряги отцеплял, сом ожил и по

дну его со снастью тащит! Выныривает еле Валера — а рядом вдруг глаза вытаращенные… и Ниночки тихий

голосок:

— Тону, Валерочка!

Это она с перепугу его спасать бросилась, а сама плавать не умеет!

И вот муж теперь с рыбаком в борьбе: петлю бросить — рыба уйдет, а жену если? Но пока что сом супругов на

дно тянет, кто кого поймал?

Они его, в конце концов. До берега кое-как добарахтались, в иле по пояс стоят, водичку вдоволь хлебают — и

тянут веревку с добычей, тянут… Ладони до крови уже содрали, лица ожесточенные. Утро с дождиком, мутное. Вокруг парочки удачливой люди на берегу собрались, фигуры различимы еле. Да

безработные такие же, кто они… окуньков-карасиков добытчики. Мотоцикл у Валеры — и сома в мешке пассажиром главным в коляску, а как же! Нина сзади пристроилась, мужа

обняв — и все, по лесной дорожке тронулись… А добытчиков детишки веселые следом долго бегут, чего им?

7

По шоссе едут, сома делят.

— На рынок снесу.

— Ох, торговка… Ну, и самим нам. И дядю Степу не забудь.

— А как же. И Натаху.

Валера сомневается:

— Тоже, что ли, голодающая Поволжья?

— Она и есть.

— А непохожа.

— А внешний вид обманчив, Валера.

У жены губы дрожат, как у сестры, не видит водитель.

— Да без копейки она, если хочешь знать! За документами приехала… Может, и правда, голодная!

— Не хочу знать.

— Так мне поверь!

— Выкрасилась, дура! Фирма!

И ссора самая большая, какая может между ними быть.

— А в гостиницу голодающая на какие шиши, извиняюсь?

— Так вот на последние самые, чтоб тебя не стеснять… А то ведь горло случаем перегрызешь!

Смеется Валера.

— Она мне, по-моему… ну, хвост Натахе, так и быть!

Но до мира далеко еще.

— А он мой такой же, как твой!

— Кто?

— А сом! Из-за него не утонула чуть!

— Из-за меня, думал!

Все, оба смеются. Нина мужа только крепче обняла, щекой к спине прижалась. Забылись… и когда не ждут, опять удар следует: вот автобус их обошел — и на горке уже вдруг поперек

дороги, пассажиры снаружи все, лица серьезные.

— Этот?

— Он. Ворота в цеху открыл, он самый.

Мгновенно все происходит.

— Ну, катись, гнида савчуковская, катись!

И не катятся — в обрыв на мотоцикле летят Валера с Ниночкой и сомом впридачу!

Как приземляются, где, непонятно… в траве ползают, наткнулись друг на друга, побежали… опять упали,

лежат… Мотоцикл их искореженный в кустах горит — и взрыв! Колесо рядом проскакало, еле увернулись.

Смеется жена, заливается, кровь с лица стирая.

— А без колец лучше еще!

И рыдает, в голос ревет.

— Сом не успел! Чего ж, дурачок, он к нам в воды отравленные!

И Валера что делает, не понимает… С искаженным лицом на жену наваливается, платье на ней рвет, белье, в

губы впившись!

Очнулись: поезд грохочет, под насыпью они лежат… пассажиры в окнах вагонов.

Нина головой качает.

— Вон их сколько, свидетелей!

8

Колючка чуть ни в три ряда, а за ней, как на картинке, природа буйная! Вполз по-пластунски Валера в

картинку — и в войну попал: земля снарядами изрыта, гусеницами перепахана… и он окопами бежит, ходами

хитрыми переходами, в воронки ныряет… Ну, вот и в лесочке уже обгорелом — там у Валеры друг бородатый на

травке дремлет, на дождик невзирая, ружье под мышкой.

— Чего, Валерка?

— Да так.

Полигон насквозь прошел — а язык вдруг проглотил, сидит.

Бородач пока оценивает:

— Это самое, набили тебя сильно.

— И тебе, смотрю, на заводе родном досталось… расписной!

— А один сильно нервный попался, куда денешься!

Смеются.

— Валерка, зря бежал… Пустой я. Зверь по норам, кого вояки не подшибли… из пулемета они, это самое.

Не слышит Валера, волнуется.

— Дядя Степа!

Какой дядя… под тридцать тоже парень, с фингалом.

— Он самый!

— Чего делать-то?

— А чего?

— Ты раз воевать ходил?

— Первый и последний.

— И я… но пошел и вроде не вернулся, ты понял? Нет, домой я к Нинке вернулся, но не так уже все, как

раньше… вдруг прямо наперекосяк жизнь! И по башке опять, по башке!

Степан на траве сел, сердится.

— Несешь, это самое. Ко мне-то чего?

— А к кому? И боль на лице у Валеры.

— Нинка отдувается, в чем все дело… Нинка, золотая моя!

Говорит и сам удивляется:

— Может, это… пока детей нет, ну, разбежаться нам с ней совсем, как думаешь? Чтоб подальше от меня,

дурака!

И еще шепчет:

— Ведь хуже еще будет!

У Степана голова уже кругом.

— Это почему?

— Да потому.

— От тебя ж зависит!

— Ну, именно.

— Чего именно-то, чего?

— От меня, — улыбается непонятно Валера.

— Ну?

И не выдержал друг, бородой затряс… и во весь рост свой вскакивает — ясно, дядя Степа, почему:

— Это самое, как вмажу сейчас, умник!

Еще танк он в поле увидел - машина боевая за женщиной гонится!

Со всех ног Нина в страхе бежит и в лесок спасительный ныряет в объятия крепкие — и мимо танк прогрохотал,

своя дорога.

Степан женщину к себе прижал, ручищами слезы ей с щек стирает, сам растроган.

— Не плачь, не плачь!

Ну, и муж тут как тут, подоспел.

— Что же ты, как сюда… голова-то на плечах?

— А у тебя?

Валера тихонько друга от жены оттесняет… и еще спрашивает:

— А в силках, охотник… или тоже пусто?

Стоят на ветру с дождиком втроем, обнявшись, все нипочем.

9

"Магнитные бури"

— В силках пусто, на сковородке густо!

И правда — сковородку полную вдруг Степан на стол, налетай!

— Откуда?!

— Ешь, пока дают!

И налетели с голодухи, не до вопросов… Степан сам не ест, на парочку смотрит чуть ни с умилением — хруст

стоит, уплетают! Нет, спросила Нина для порядка:

— А вы что же?

В забегаловке они. Валера бормочет:

— Все-таки зайчишка прискакал!

Еще рука его от вилки свободная почему-то под стол к коленкам жены стремится, что такое? Нина в разгар

трапезы и не замечает, а потом не поняла.

— Ты чего, чего?

И сбежала на другой край стола.

— А Валерка совсем с ума сошел!

Степан головой качает:

— Это самое, пропадете друг без дружки… не расставайтесь!

У них удивляться времени нет.

— А мы чего? Мы друг с дружкой, вот они!

И сразу меняется все… И такое случилось, что Валера даже вилку бросил, с открытым ртом сидит — а это в

забегаловку обшарпанную двое вошли, в углу садятся, ничего особенного.

Нина беспокоится.

— Валерочка, что ты… не в то горло?

— Вот как раз в то! — улыбается Валера.

И поведение его непонятное.

— Оскар, не отдавай Яшке акций! — вдруг говорит он на весь зал. — Оскар, я кровь за тебя проливал! Яшка,

мы свидетели!

Нина со Степаном тоже рты раскрыли.

— Ты это чего… кому?

— А им. Встреча у них секретная, сговор. В сарае этом. Двое сидят, как сидели, лиц не видно. А поведение уже хулиганское.

— Эй, подставные! Вы клоуны у кого… мы-то у вас, а вы? У какого пидора московского? Не слышат голос громкий. Но про дела сразу вспомнили, на часы смотрят… И уходят, конечно.

— Маскировщики! — смеется Валера. До Степана дошло.

— Это самое… Маркин с Савчуком! Они?

— А кто?

— Быть не может!

— Ты видел.

— Нет!

— Как этот ты… Тарзан! Из леса своего! Степан не верит все.

— Так они ж… они враги лютые!

— Вот точно, лютые. Друзья, — кивает Валера. А бородач вдруг с лица спал, как постарел прямо.

— Валера, это самое… а чего ж мы из-за них? Мы, ребята все? И жалко Валере друга, тянется к нему… обнял:

— Вот сам не знаю!

— Нет, чего мы? — все повторяет Степан. На отшибе забегаловка — по шоссе идут, вдали дома в ненастье тонут.

10

Расходятся в городе на перекрестке. И Валера спохватился.

— Ружье, охотник!

— А нет.

— А где же?

Степан прощается уже.

— Все, это самое, краба давай!

— Ты… так ты ружье за харчи, что ли? — догадался Валера.

Руки друг другу пожали — и кольцо вдруг обручальное у Валеры на пальце, как не снимал!

И он кричит:

— Лось в цеху!

Степан издали махнул, не оборачиваясь: я, я! И по улице дальше идет, над всеми, конечно, возвышаясь… И долго его еще видно.

И Валера побежал вдруг… куда? Нет, не за Степаном он… и Ниночку свою посреди улицы бросил —

растерялась: муж пропал!

А это автобус отъезжает… И прыгает Валера, с трудом внутрь втискивается — там ребята впритирку стоят,

железки в руках… вот куда он:

— А, Валик… хорошо, успел!

11

И другой будто человек уже без пощады в толпе бьется — руками-ногами, как заведенный, и от удовольствия

даже стонет… ловкий, злой самый среди всех боец! А в засаде друг у него, ближе нет:

— Шуня! Тутоньки я!

— Знал, что придешь!

— Доложите обстановку!

— Да мы тут…

— Мы тут в штаны наклали!

Шуня с соратниками удивляются.

— Ты чего такой?

— Через подвал в столовку марш!

— Дальше, командир?

— В кабинет к Яшке!

— На этаже охрана вся, голова!- А дверь там в столовке заколочена… в кабинет прямо, кто голова?

— Ты, — соглашается Шуня.

— Так чего, вперед?

— Прожектора погаснут, не гони. И ждут, тени по кустам опять ползут, все как тогда.

Шуня смотрит с усмешкой.

— Чего пришел, Валик?

— Не знаю. Не хочу, а иду. А ты?

— Деньги.

— Оскар за подвиги?

— Заплатил, а я Анжеле заплатил.

— За подвиги.

— Понимаешь. Черненькая такая, а там блондиночка… В гостинице залетная… ну, фокусница! На самом интересном месте Шуня вдруг поперхнулся… И Валеру уже кашель душит… И соратники со стонами

глаза трут!

— Газы! Ах, суки!

Шуня плачет-смеется.

— До копейки меня! Профи настоящая! Все, ад! Вскакивают они — засада уже не засада… но Шуня вдруг Валеру к себе придвинул.

— Только это, Валик… ты с нами — так уже с нами, запомни! И бегут в дыму. Сами не знают уже, куда. Из-за угла толпа выкатывается — и Валера с кем-то схватился

опять, ударами друг друга осыпают! Высокий, возвышается над всеми… и бородатый, кто он?

— Валерка, это самое, ты чего?

— А ты?

Кулак-кувалда Степана обрушивается без пощады… И Валера прыгает, лося головой в лицо бьет! И за ударом удар, оторваться друг от друга не могут, ненавистью лица перекошены… чего они?! Толпа друзей разлучает, дальше несет… Валера в дыму руку к глазам поднес — кольцо золотом блеснуло.

12

Где оставил, бросил — там и стоит до сих пор в темноте!

— Валерочка! Подошел, молчит.

— А я жду, жду… думала, куда?

— Туда.

— Опять… зачем?

— Чтоб совсем пришибли… котелок раскололи.

Она снова:

— Зачем?

— Не могу больше.

— Что, Валерочка, что?

— Жить.

По газону шагает, не замечает.

— Утром уеду.

Все, нет больше слов… еще последние:

— Ты… ты прости меня!

И ушел. Но как уйти, если рядом она молча идет и идет? Переулками они ночными, скверами, дворами… без дороги. Никуда. И уже непонятно, за кем кто. Так и привела в гостиницу.

И равнодушно Валера за женой в ресторан входит, за стол накрытый садится.

13

И угощений не замечает, не слышит, о чем сестры между собой… а у Натахи истерика прямо — ссадину

углядела на щеке у Ниночки… а та ей про мотоцикла полет и приземление, не иначе… рты беззвучно

раскрывают, друг в друга вцепились! Но Нина к жизни уже возвращает, локтем в бок даже пихнула.

— Ешь давай, ау!

— Аппетита нет.

— Тогда и у меня аппетита!

Сестра не поняла.

— Что ж за сговор-то?

Нина на Валеру смотрит и за двоих отвечает:

— А сытые мы, Натаха!

— Без разговоров!

Нет, сидят, как сидели. И у Ниночки вызов даже в глазах!

А сестра все с улыбкой на лице.

— Ну, это вообще как называется… я ужин вам прощальный?

Нина снова на Валеру взгляд бросает.

— Демьянова уха называется!

— Поняла вас, господа.

И сестра на стол конверт кладет.

— Бабки берите и проваливайте. Попробуйте не взять. И чтоб завтра на вокзал к поезду оба! Все! Жестом знакомым лицо под ладонями спрятала.

— Валик, чего у тебя на языке там? Ты вообще здесь?

— Да.

— Говори, не дрейфь.

— А нечего, Анжела.

Она засмеялась, ладони отняла.

— Правда, нечего! Валера из графина себе налил.

— И ты валяй.

В глазах ее сощуренных ненависть мелькнула.

— Скотом живешь, скотом помрешь!

Валера кивнул, рюмочку опрокинул:

— Это точно, да. Тебе идет, когда злая, брюнеточка!

— А вот тоже я перекрашусь! — обещает Нина. — Вы о чем вообще… чего-то такое интересное! Валера через стол вдруг тянется, руку сестры взял и не отпускает — стоит и стоит, губами уткнувшись, что с

ним?

Натаха разрыдалась.

— Ну, чего я вам плохого сделала… Я ж хочу, чтоб хорошо все, вы ж мои любимые, единственные! И все ревет, ноет жалобно, как маленькая, тушь течет.

А супруги и забыли о ней, на еду уже набросились.

Но помнит Валера.

— Бери конверт, Нинка! Пока Оскар дает!

Теперь другая сестра не понимает.

— А Оскар кто?

И смеются все. Хорошо вместе им, людям родным.

14

Ночью неизвестно, где… в траве.

— Валерочка мой… самый-самый лучший! Непонятная такая… наоборот, с ним нежнее все, нежнее, чего она? И губами он губы ее накрывает, стон гася:

— До конца, Валерочка, я прошу! Разрешаю! Ну же, ну! Милый! И вздохнула… глаза прикрыты.

— Любишь.

— И раньше… да с первой самой минуты тебя!

— Казалось.

Засыпает, волнения его не замечая.

— Нинка, а чего ты вдруг… ну, позволила? Нет ответа… У самого глаза слипаются. Очнулись… и где ж они? А на газоне в парке в час рассветный, люди уже мимо идут!

Вскакивает Валера.

— Пошли?

— Куда?

— Домой.

Она все лежит и глаз с него не сводит:

— А бездомные мы.

— Как так?

— А пока бегал, комнату опечатали… Я уж молчала. И почему-то весело ей, заливается прямо на его отчаяние глядя… как за голову он хватается.

— Нинка, чего ж творю!

— А чего?

— Хуже, хуже!

— Да лучше, лучше!

— Нинка, что со мной?

Она подумала.

— А со мной?

И говорит вдруг, голос тихий:

— Еще пойдешь — меня не найдешь.

— Да я… да я клянусь! Как сестра, сощурилась, глаза блеснули:

— И я, Валерочка!

И опять улыбается уже, на травке развалясь, канючит:

— Ой, рыбы у Натахи объелась, водички… водички кто даст? Помчался. Взял в ларьке водичку. И, ясное дело — толпа по аллее слепая… понесла Валеру, все! Как в тисках он, горе на лице… руками-ногами машет, а не вырваться! И бежит, бежит… и на ходу уже из

бутылки сам пьет.

15

Возле засады в телогрейке какой-то.

— Кто такой?

— Глаза разуй.

Стража отодвинул и в кусты влезает — и ребят только спины разглядел, в прорыв они как раз! Маневр

знакомый, было уже — на крышу и в цех на потолок… И внизу схватка яростная! Бьется Валера в стенке и к соседу вопрос вдруг:

— За кого?

И ответа не ждет, ясно: своим челюсти крушит, перепутал!

Но продолжает… в раж даже вошел — самого молотят!

Рано-поздно расплата приходит.

— Ты, Валик?

Двое руки крутят, в сторонку оттащив… Шуня спокоен.

— Нехорошо. Ну, я знал.

— Что знал? Темнотища, на одно лицо все!

— Да, — кивает Шуня. — Валик, а место где ж твое рабочее… станок?

— Тут, где.

— Ну-ка!

Сам и привел, на свою голову. И они что делают: руки в тиски ему зажимают, одну и вторую, он и не понял!

— Да вы чего, черти? Шуня, ты с ума?

— Это ты, Валик. Хорош тебе бегать.

— Шуня… а что подстава все, непонятно?

— Ну, да.

— Эти мы у них… болванчики!

Шуня удивляется:

— Ну? И чего ж ты?

— А чего я?

— Болванчик?

И плечами все пожимает, оглядываясь… правда, удивлен. И соратники вместе с ним уходят. И вот стоит Валера прикован-ный — сам уже не знает, сколько, счет времени потерял… и то вдруг освещение

вспыхнет, то темнота опять… и все толпы мимо — туда-сюда, туда-сюда! Но еще Колян-баянист наведывается, и второй мужик в отдалении маячит, часовыми их к нему, что ли? Проверит

Колян на тисках крепления, пленнику в глаза заглянет.

— Валик, как? Держись, брат!

И вот подходит опять — и Валера тихо ему, чтоб дружок не слышал:

— Колян, ты ж на свадьбе на баяне у меня!

Кивает, подмигнул даже.

— Невесту помнишь, Нинку мою? Ждет меня очень… надо мне к ней, Колян! Надо! Брат, век не забуду! Кивает да кивает… а слышит?

И кричит Валера:

— Надо к Нинке или нет Нинки! Хохот.

— Пролетарий прикованный!

И чуть не плачет Валера. — Ширанулся… ах, тварь!

Взгляд бессмысленный проясняется даже.

— Ой, улет, Валик, родной мой! А дальше непонятное: второй часовой с кувалдой в руках подходит к Коляну и со всей силы по голове

шарахает!

В мгновение ока — Колян на полу, Валера на свободе! И мужик ему машет: за мной! Бежит Валера за спасителем, в темноте потерять боится — из цеха в цех они, по

лесенкам, лазами тайными… и легли, опасность пережидая:

— Да ты ж… ты ж его пришиб совсем! — шепчет Валера. Жест опять: вперед! И вот уже наружу выскочили — а там вдруг светом все залито… Луна за все время

впервые!

А поводырь, наоборот, показывает: стой! И в кусты заходит, видно, по нужде малой… ну, и Валера с ним за

компанию после плена… И вдвоем уже возле стенки встали, но что ж такое это: мужик вдруг по-бабьи

присаживается, зад в три обхвата под луной сверкает! И тонкий вскрик «ой!», из-под ушанки кудряшки… лицо

в смятении на Валеру обращенное! И пятится он из кустов, пятится: бабой спаситель обернулся!

16

По перрону летит, в окна вагонов заглядывая… и Натаха на подножке, вот она! — Нинку позови! С тобой, я знаю… Нинку!

Она и не двинулась, поезд зато двинулся!

— Нинку! — твердит Валера.

— Это я.

— Что?

Плечами пожимает.

— Я. В купе Натаха.

Только сейчас и разглядел в полутьме… Нинку-брюнетку! Руку протянула, он взял и идет с поездом, бежит уже!

— Уплыла рыбка золотая!

— Валерочка!

Хотел еще сказать… о чем? Не сказал. И все, вдалеке поезд грохочет. Валера на перроне стоит. Пошел. Опятьвстал. И идет, ничего не видя. Нет, кудряшки увидел перед собой, ушанка уже у нее под мышкой… А на лице страдание с любопытством

вперемешку.

— Вернется, вернется!

— Думаешь? — Все хорошо у вас будет!

— Хорошо? Слезы уже на глазах.

— Очень!

— А чего ж ты тогда за мной, тетка? Полная, старше его, но не сильно… не тетка. Встала, боль на детском лице.

17

К Степану, к кому еще… к нему скорей! Через полигон напрямик, не таясь… по земле израненной в лесочек!

Бегает, ищет. — Эй, охотник… где ты есть! Вылезай, ну-ка! Я это, я! Замолчал вдруг и на четвереньках по кустам быстро-быстро — собака, волк? Вскочил, орет:

— Уехала! Степка, слышишь? Уехала Нинка! Уехала! И ответом ему гул, грохот! И снаряды вдруг рвутся рядом, земля столбом… и лесочек вспыхивает! Не видя,

не слыша в огне шагает Валера — и… вот она опять: кудряшки, на детском лице отвага, сейчас прямо песню

запоет!

— Ты… ты чего, дура? Жить надоело? За толстые бока ее — раз! И в воронку!

— Ой, я случайно… я гуляла!

— Ну, хорошее местечко! Взрыв… в воронке их подбрасывает! Уши зажали, замерев. Первая она ладони отняла.

— А все, можно уже!

С серьезным видом:

— Стреляли-стреляли, а в нас не попали, да?

Трудно возразить:

— Мазилы!

Высунулись — танки идут! И близко рев уже, гусеницы лязгают.

Вдруг темно — танк встал над ними и стоит, голоса внутри, смех… и Валеры спутница вместе с экипажем

хохочет!

— Ты чего?

— Анекдот они там!

— Ну, расскажи. — Что ты! Неприличный!

Взревел опять танк, уходит…

И солнце ослепило!

— Ой, сколько не было… где пряталось, солнышко? Она, может, и вскочила бы в радости, но ведь Валера на ней сверху.

— Живой или метрвый? Лежит и лежит, в плечо уткнувшись. И она, замолчав, по голове его даже погладила. Он бормочет.

— Чего ты все за мной?

— Нет.

— Как, нет? Не надо, хуже только будет. Не ходи. И из воронки карабкается, комья в нее летят.

18

И вот вбегает на территорию — и вдруг объятия распростертые со всех сторон к нему:

— Валик, Валик! Увертывается, бежит опять… А на площади заводской праздник, музыка гремит… и столы на газонах

накрытые, и толпа уже в пляске зашлась!

Кричат Валере:

— Куда, чумной, куда?

Ну, выловили… лицом ожесточенным он в улыбки тыкается, и к столу его тащат.

— Валик… чего как неродной? И Шуня вокруг вприсядочку даже пошел, чтоб его смягчить.

— Ну, чего такое было-то, Валик, чего?

Выпил Валера и тоже по асфальту вприсядочку.

— А не было, Шуня?

— А было?

— А жизнь я за три дня испохабил?

— Хотел!

— А калечились, бегали! Что, не было?

— Да когда это такое?

И смотрит Валера: лица кругом знакомые, родные уже… И с кем ни встретишься взглядом — обязательно

улыбнется, в ответ махнет, хоть пляшет он, хоть на солнышке перекуривает… А было? Один только с головой перебинтованной, Колян! Валера показывает:

— А вот! Этот!

Друзья оправдываются:

— А не в счет. Колян он Колян!

19

И она на празднике, толстуха эта, а как же… вроде сама по себе в сторонке — Валера подходит. — А кудряшки?

Когда только успела, прическа, как у Нинки.

— Еще в брюнетку давай.

— Говори.

— Сестра — путана.

— Подумаешь.

— За собой, сучка, потащит.

— Нет.

— Почему?

— А видела твою в вагоне. Не потащишь.

— Да?

— Глаз-алмаз.

У Валеры лицо кривое от волнения.

— А ты сказала, помнишь-нет? На вокзале тогда?

— И сейчас то же самое. Не сегодня-завтра вернется!

И верит он, растроган… с поцелуями полез:

— Коровка моя родная… му-у!

И пошел… и сам уже в толпе каждого обнимет, кого ни встретит — даже от него шарахаются, а то следом

бегали… но вдруг встал как вкопанный.

— Му-у!

И сзади ему сразу тихо:

— Му-у! Ты чего?

— Просто.

Обхватил, танцуют, так и так рядом топтались.

Вдруг у него испуг на лице.

— А если…

— Что?

— Ну, такая она… дотронешься только, так вот возьмешь, — и Валера, показывает как, сжав партнерше шею, —

и все… уже она, как сказать… ну, поплыла, понимаешь?

— Это потому что ты так.

— Да?

Глаза у коровки закатываются.

— Да. Отпусти меня.

И тут парочку стиснуло в толпе и к трибуне рывком мощным передвинуло — а там при галстуках люди уже

стоят… И среди них, конечно, из забегаловки те двое! Без маскировки всякой, наоборот… имена их на

площадь всю скандируют:

— Савчук, Маркин! Маркин, Савчук!

Тут шепчет спутница Валере в ухо, нашла время:

— А ты видел, какая я… тогда?

— Когда?

— Ну, когда понял, что я — это я… у забора?

— Да, то есть нет.

Волнуется, в глаза заглядывает.

— Да или нет?

— Ну, видел, но не разглядел… тоже делом занят был!

— Честное слово?

Ответ вроде устроил.

— Я так.

А на трибуне двое эти все микрофон друг дружке суют, очередь уступают… А потом смекнули и руки просто

пожали, сразу все и сказав под рев толпы!

И вдруг голова плывет над другими головами к трибуне, голос грозный:

— Это самое, минутку!

И Валера в толчее рванулся:

— Степан!

Быстро голова плывет, и голос что надо, а со словами туго, все корявые:

— Эй, стой, подожди, вы чего там? Яшка с Оскаром, это самое!

Валера уже рядом:

— Степка, тутоньки я!

Но штатские с милицией тоже поспели, накинулись… Под дых Валере, а дядю Степу пополам согнули — и нет

уже, не возвышается! В сто-ронку потащили, все — но тут две женщины в задержанных вцепились, в своего

каждая… Валеру толстуха отбила, а у дяди Степы жена маленькая, вдруг прямо крошечная — и вот плачет она,

глядя, как мужа в машину заталкивают… сынишка утешает, обнял. Увезли Степана, а Валера все не уходит, стоит, где стоял.

Очнулся: Оскар как раз мимо с охраной!

— Падло, — говорит ему Валера.

Тот в ответ подмигнул на ходу.

И еще на спутницу Валеры кивнул, палец большой на руке показал. Потом в сумерках на улице они. Валера молчит пьяный. Она его под руку ведет, в лицо заглядывает.

20

Как был одетый, просыпается — и что видит? Да интересное самое: большая женщина, посреди комнаты застыв,

кольцо обручальное на палец натягивает, то самое! Аж язык от старания высунула, помогает… И удалось — и

налюбоваться не может… рукой в кольце и так, и этак, просто счастлива! А потом ужас на лице — снять не может, хоть снова изо всех сил старается, даже еще больше… И так опять,

и этак она — и чуть не плачет, потому что никак! Но движением быстрым за спину руку спрятала — знает, что Валера проснулся.

— Я тут это… малость прибрала, как было.

— Ты ж не знаешь, как.

— А как?

— Да вот так и было. Не малость: за ночь, видно, и не присела — и порядок полный, на своих местах все и ваза целехонькая на

столе… Склеила?! Лицо усталое, но глаза горят, горят

— Жена возвращается, а ты вдруг молодец такой! Вы без детей?

— Не знаю. Очень последний раз старались.

Он все с тахты ее разглядывает.

— Ты такая откуда?

— Оттуда! — Она вверх показала.

— Ангел?

— Именно. На кране второй год.

— Вот и не видел раньше тебя.

Голос у нее вдруг задрожал:

— Зато… зато я тебя сверху хорошо! Валера… Я каждый шаг твой, ну, каждое движение! Тут и выдала она себя, слезы с глаз стирая — и, спохватившись, еще сильней зарыдала.

— Прибиралась, а оно под комодом там… закатилось, что ли? И совсем уж отчаянная попытка кольцо снять — а потом к двери метнулась.

— Мыло надо! Я в умывальник!

— Стой.

— Что?

— Стой, сказал.

Встала, смотрит… и надежда в глазах.

— Пускай, — кивает Валера.

— Что?

— Вот так.

— А если…

— Нет.

— Да сейчас прямо вот поездом утренним! опять метнулась… правда, верит? — Она… никогда не приедет, — говорит Валера.

Руками горестно всплеснула… а улыбка на лице сама по себе, отдельно.

21

И тут же в страхе в угол прыгает, и за штору еще прячется, как ребенок — в дверь стук! И, голову пригибая, дядя Степа порог переступает.

— Утро доброе, это самое.

Валеру с тахты сдувает.

— Отпустили?

— Ну, как… Сам я себя, получается.

— Все ясно, Степка.

— Валерка, я раз только врезал… и все, лежит!

— И побежал!

— Но словили опять, главное!

— И опять врезал, и он лежит?

— Валерка, не все ж, как ты, крепкие такие… Я пяток минуток пересижу, как? Ведь совсем менты загнали! Сел, удивляется.

— Валерка, это самое, чего-то я дров наломал! — И тут же и встает. — Ну, пошел, а то светло совсем, гляди. И у двери уже, и Валера вместе с ним.

— Валерка, куда?

— А куда ты, туда.

Дядя Степа усмехнулся:

— А куда я?

И вдруг бородой всклокоченной повел, лицо беспомощное.

— Это самое, а чего они? Я ж сказать хотел, чего они?

И знает Валера — шаг один! И дядя Степа знает, что Валера знает, и ждет, вдруг он шагнет за ним… Но это

минута такая, мгновение… может, показалось.

Требует дядя Степа:

— Краба давай, ну? — В дверях еще обернулся: — Кольцо проверь, на месте? Все, нет дяди Степы, а на Валере женщина сзади повисла, счастливая, что за порог не шагнул… И он в

ярости отталкивает ее, потому что остался.

22

И на улицу выскочил, бежит, зовет:

— Стой, Степка! С тобой я! Подожди!

Догоняет, топот впереди… еще прибавил!

— Слышишь, нет, лось проклятый? Бросил что ж меня? Ну, стой ты, стой! А это во тьме рассветной за ментом он гонится! Совсем настиг: сержант молоденький, фуражка в руке… И

тоже гонится!

И на бегу Валера его обнимает, тормозит.

— Брат, не надо, стой, я прошу! Упрямый, локтем в бок.

— Отвали!

Как остановить?

— А он свой, ваш, вот так! Он тоже мент! Ваш!

— Наших только так ломает, паскуда.

Валера кричит:

— Мент он! Мент!

Сбил все же с шагу, с толку.

— Да как так, ты чего?

— А так! Дядя Степа кто?

И тут выстрелы вдалеке хлопают, очередь… Все.

Валера посреди дороги встал. А сержант дальше помчался. Но еще обернулся.

— Я ж не один, брат.

… Возвращается. Она у подъезда.

— Куда ты?

— Домой.

Удивилась.

— А на работу? День рабочий!

— Я и забыл, — кивает Валера.

23

И в толпе к проходной идут, первая смена. Он шаг замедлил, она в лицо заглянула.

— Чего ты?

— Да нормально.

— Что ли, волнуешься?

— Нет, все. Звать тебя как?

— Когда спросит, думаю?

— Как?

Она смутилась.

— Татьяна.

И гудок заводской заревел во всю мощь. И уже непонятно, о чем они говорят.

По сценарию А. Миндадзе «Волнение» В. Абдрашитов снимает фильм «Магнитные бури